Неточные совпадения
— Положим, не завидует, потому что у него талант; но ему досадно, что придворный и богатый человек, еще
граф (ведь они всё это ненавидят) без особенного труда
делает то же, если не лучше, чем он, посвятивший на это всю жизнь. Главное, образование, которого у него нет.
— Так мы можем рассчитывать на вас,
граф, на следующий съезд? — сказал Свияжский. — Но надо ехать раньше, чтобы восьмого уже быть там. Если бы вы мне
сделали честь приехать ко мне?
— Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А
граф Вронский… я друга себе из него не
сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же
делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
— О, капитальное дело! — сказал Свияжский. Но, чтобы не показаться поддакивающим Вронскому, он тотчас же прибавил слегка осудительное замечание. — Я удивляюсь однако,
граф, — сказал он, — как вы, так много
делая в санитарном отношении для народа, так равнодушны к школам.
— Покажите, как принесут: у меня есть две девушки: так шьют, такую строчку
делают, что никакой француженке не
сделать. Я видела, они приносили показать,
графу Метлинскому шьют: никто так не сошьет. Куда ваши, вот эти, что на вас…
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на
графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не
граф?
Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
— Прошу покорно, садитесь, а меня извините. Я буду ходить, если позволите, — сказал он, заложив руки в карманы своей куртки и ступая легкими мягкими шагами по диагонали большого строгого стиля кабинета. — Очень рад с вами познакомиться и, само собой,
сделать угодное
графу Ивану Михайловичу, — говорил он, выпуская душистый голубоватый дым и осторожно относя сигару ото рта, чтобы не сронить пепел.
У нас все в голове времена вечеров барона Гольбаха и первого представления «Фигаро», когда вся аристократия Парижа стояла дни целые,
делая хвост, и модные дамы без обеда ели сухие бриошки, чтоб добиться места и увидать революционную пьесу, которую через месяц будут давать в Версале (
граф Прованский, то есть будущий Людовик XVIII, в роли Фигаро, Мария-Антуанетта — в роли Сусанны!).
И
сделал ее. Через десять лет мы его уже видим неутомимым секретарем Канкрина, который тогда был генерал-интендантом. Еще год спустя он уже заведует одной экспедицией в канцелярии Аракчеева, заведовавшей всею Россией; он с
графом был в Париже во время занятия его союзными войсками.
Это было варварство, и я написал второе письмо к
графу Апраксину, прося меня немедленно отправить, говоря, что я на следующей станции могу найти приют.
Граф изволили почивать, и письмо осталось до утра. Нечего было
делать; я снял мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись в шинель «старшого», вместо подушки я взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
— Вот видите, ваше несчастие, что докладная записка была подана и что многих обстоятельств не было на виду. Ехать вам надобно, этого поправить нельзя, но я полагаю, что Вятку можно заменить другим городом. Я переговорю с
графом, он еще сегодня едет во дворец. Все, что возможно
сделать для облегчения, мы постараемся
сделать;
граф — человек ангельской доброты.
Милорадович советовал Витбергу толстые колонны нижнего храма
сделать монолитные из гранита. На это кто-то заметил
графу, что провоз из Финляндии будет очень дорого стоить.
— С какими же рассуждениями? Вот оно — наклонность к порицанию правительства. Скажу вам откровенно, одно
делает вам честь, это ваше искреннее сознание, и оно будет, наверно, принято
графом в соображение.
— Ах, — сказал он, меняя тон, как будто встретил старого знакомого, —
сделайте одолжение, не угодно ли сесть?
Граф через четверть часа выйдет.
— Я отвечал, как следует, и узнал, что уже написано
графу Закревскому, что если он почтет нужным разрешить Ивану Дмитриевичу приезд в Москву, то чтобы это
сделал.
Пушкин, слыша это приказание, говорит ему: «
Граф! вы напрасно это
делаете.
Один молодой человек, развязный и красивый, в фуражке с приплюснутыми полями, лихо надетой набекрень, в шелковой рубашке, опоясанной шнурком с кисточками, тоже повел ее с собой в номера, спросил вина и закуску, долго врал Любке о том, что он побочный сын
графа н что он первый бильярдист во всем городе, что его любят все девки и что он из Любки тоже
сделает фартовую «маруху».
Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь
графа, извиняется, что
сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, — словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории.
Вдруг рука его
сделала чуть заметное движение, и в
графе появилась красиво начерченная единица и точка; другое движение — и в
графе поведения другая единица и точка.
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела было писать прямо к
графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно; а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он друг нашего дома, и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это
сделать!
Несмотря на все это, она с огромным влиянием в свете, так что даже
граф Наинский, le superbe [гордец (франц.)], у ней antichambre [является на поклон (франц.)]
делает.
— Уж
сделайте такое ваше одолжение, господин
граф, — пролепетала Аннушка, складывая губы на манер сердца, — мы завсегда с приезжими учтивыми кавалерами компанию иметь готовы, по той самой причине, что и сами обхождением заимствоваться оченно желаем…
«Ну что же, — думаю, —
делать: останусь хоть так, без причастия, дома поживу, отдохну после плена», — но
граф этого не захотели. Изволили сказать...
Не далее как час тому назад я говорил моему другу,
графу Мамелфину: да
сделаем же хоть что-нибудь для России…
Граф (хвастаясь).В моей служебной практике был замечательный в этом роде случай. Когда повсюду заговорили о неизобилии и о необходимости заменить оное изобилием, — грешный человек, соблазнился и я! Думаю: надобно что-нибудь
сделать и мне. Сажусь, пишу, предписываю: чтоб везде было изобилие! И что ж! от одного этого неосторожного слова неизобилие, до тех пор тлевшее под пеплом и даже казавшееся изобилием, — вдруг так и поползло изо всех щелей! И такой вдруг сделался голод, такой голод…
— Ах, да, знаю, знаю! — подхватила та. — Только постойте; как же это
сделать?
Граф этот… он очень любит меня, боится даже… Постойте, если вам теперь ехать к нему с письмом от меня, очень не мудрено, что вы затеряетесь в толпе: он и будет хотеть вам что-нибудь сказать, но очень не мудрено, что не успеет. Не лучше ли вот что: он будет у меня на бале; я просто подведу вас к нему, представлю и скажу прямо, чего мы хотим.
Граф говорил обо всем одинаково хорошо, с тактом, и о музыке, и о людях, и о чужих краях. Зашел разговор о мужчинах, о женщинах: он побранил мужчин, в том числе и себя, ловко похвалил женщин вообще и
сделал несколько комплиментов хозяйкам в особенности.
— Видишь ли? сам во всем кругом виноват, — примолвил Петр Иваныч, выслушав и сморщившись, — сколько глупостей наделано! Эх, Александр, принесла тебя сюда нелегкая! стоило за этим ездить! Ты бы мог все это проделать там, у себя, на озере, с теткой. Ну, как можно так ребячиться,
делать сцены… беситься? фи! Кто нынче это
делает? Что, если твоя… как ее? Юлия… расскажет все
графу? Да нет, этого опасаться нечего, слава богу! Она, верно, так умна, что на вопрос его о ваших отношениях сказала…
— Я сдержу свое слово, Надежда Александровна, — отвечал он, — не
сделаю вам ни одного упрека. Благодарю вас за искренность… вы много, много
сделали… сегодня… мне трудно было слышать это да… но вам еще труднее было сказать его… Прощайте; вы более не увидите меня: одна награда за вашу искренность… но
граф,
граф!
— Вот прекрасно! долго ли рассмотреть? Я с ним уж говорила. Ах! он прелюбезный: расспрашивал, что я
делаю; о музыке говорил; просил спеть что-нибудь, да я не стала, я почти не умею. Нынешней зимой непременно попрошу maman взять мне хорошего учителя пения.
Граф говорит, что это нынче очень в моде — петь.
Адуев не умел скрыть, что
граф не нравился ему.
Граф, казалось, не замечал его грубости: он был внимателен и обращался к Адуеву, стараясь
сделать разговор общим. Все напрасно: тот молчал или отвечал: да и нет.
Она
сделала мину, как будто в первый раз слышит о
графе.
— Ну, хорошо, посмотрим. Что же
сделал тебе
граф?
Граф такой добрый, такой обходительный: чего, чего не
делает для нас; как ее балует!
И в этот день, когда
граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не
делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни слова.
Вовсе нет.
Граф говорил о литературе, как будто никогда ничем другим не занимался;
сделал несколько беглых и верных замечаний о современных русских и французских знаменитостях. Вдобавок ко всему оказалось, что он находился в дружеских сношениях с первоклассными русскими литераторами, а в Париже познакомился с некоторыми и из французских. О немногих отозвался он с уважением, других слегка очертил в карикатуре.
St.-Jérôme, который тоже пришел к нам, сказал очень напыщенно, что его обязанность кончена, что он не знает, хорошо ли, дурно ли она исполнена, но что он
сделал все, что мог, и что завтра он переезжает к своему
графу.
И
граф Олсуфьев вовсе уже не был стар и хил. Бодрая героическая музыка выправила его спину и
сделала гибкими и послушными его ноги. Да! теперь он был лихой гусар прежних золотых, легендарных времен, гусар-дуэлист и кутила, дважды разжалованный в солдаты за дела чести, коренной гусар, приятель Бурцева или Дениса Давыдова.
— Да, но только этот закон не распространяется на ревизующих губернии сенаторов! — возразил Звездкин. — По высочайше утвержденной инструкции, данной
графу в руководство, он может
делать дознания не только что по доносам, но даже по слухам, дошедшим до него.
По-моему, напротив, надобно дать полное спокойствие и возможность
графу дурачиться; но когда он начнет уже
делать незаконные распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и собрать не слухи, а самые дела, да с этим и ехать в Петербург.
— Если
графу так угодно понимать и принимать дворян, то я повинуюсь тому, — проговорил он, — но во всяком случае прошу вас передать
графу, что я приезжал к нему не с каким-нибудь пустым, светским визитом, а по весьма серьезному делу: сегодня мною получено от моего управляющего письмо, которым он мне доносит, что в одном из имений моих какой-то чиновник господина ревизующего сенатора
делал дознание о моих злоупотреблениях, как помещика, — дознание, по которому ничего не открылось.
— Нет, это ничего!.. Рассказывай,
сделай милость, Николавра, это я по своему делу смеюсь. Как со мною однажды
граф Кленыхин говорил.
Граф похвалил и потом, взяв одного, самого юркого ерша, проглотил; затем то же самое
сделал Бритый, а за ним, по точной силе регламентов, пришлось глотать живого ерша и Стрекозе.
Не я один, но и
граф Твэрдоонто это заметил."Когда я был у кормила, — говорил он мне, — то покуда не издавал циркуляров об голоде — все по горло были сыты; но однажды нелегкая дернула меня
сделать зависящее по сему предмету распоряжение — изо всех углов так и полезло! У самого последнего мужика в брюхе пусто стало!"
Лебедев (Шабельскому). Откуда ты взялся? Какие это силы тебя принесли? Вот сюрприз, накажи меня бог… (Целует его.)
Граф, ведь ты разбойник! Так не
делают порядочные люди! (Ведет его за руку к рампе.) Отчего ты у нас не бываешь? Сердит, что ли?
Граф тем развлек тяжесть мыслей, что стал выспрашивать губернатора насчет этого «бродяги с зеленым глазом», который так дерзко с ним обошелся. Что касается княгини, то за нее
граф еще не знал, как взяться. Он имел на нее планы, при которых вредить ей не было для него выгодно: довольно было дать ей почувствовать, что сила не на ее стороне, но это гораздо благонадежнее было
сделать не здесь, где она вокруг обросла на родных пажитях, а там, в Петербурге, где за ней стать будет некому.
Одна княгиня, которой еще в деревне прежде всех пришло на мысль — не намерен ли
граф за нее посвататься, теперь об этом вовсе не думала: зато каково же было ее удивление, когда в один прекрасный день он неожиданно
сделал ей предложение.
Княжна Анастасия была лет на восемь старше братьев и воспитывалась, по некоторым обстоятельствам, против воли матери, в институте. Это была старая история; другая касающаяся ее история заключалась в том, что княжна шестнадцати лет, опять не по желанию матери, вышла замуж за лихой памяти старого
графа Функендорфа, который
сделал немало зла семье Протозановых.
Гости переглянулись и один по одному тихо вышли. Княгиня их не удерживала. Она осталась вдвоем с
графом, который тоже не совсем был доволен своим положением и не знал, что
делать с разгневанной княгиней. Он, я думаю, был только очень рад, что женится не на ней, а на ее дочери.
— Пустяки, — утверждала она, — совершенные пустяки, это они и сами-то у себя это в насмешку
делают,
графами называются. Вон Калиостро простой итальянец был, макаронник, и по всей Европе ездил фокусы показывать да ужины с мертвецами давал, а тоже
графом назывался.