Неточные совпадения
Казалось, слышно было, как деревья шипели, обвиваясь дымом, и когда выскакивал огонь, он вдруг освещал фосфорическим, лилово-огненным светом спелые гроздия слив или обращал
в червонное золото там и там желтевшие груши, и тут же среди их
чернело висевшее на стене здания или на древесном суку
тело бедного жида или монаха, погибавшее вместе с строением
в огне.
Завернутые полы его кафтана трепались ветром; белая коса и
черная шпага вытянуто рвались
в воздух; богатство костюма выказывало
в нем капитана, танцующее положение
тела — взмах вала; без шляпы, он был, видимо, поглощен опасным моментом и кричал — но что?
Начинало смеркаться, когда пришел я к комендантскому дому. Виселица со своими жертвами страшно
чернела.
Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли на карауле. Казак, приведший меня, отправился про меня доложить и, тотчас же воротившись, ввел меня
в ту комнату, где накануне так нежно прощался я с Марьей Ивановною.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается
в руках офицера с
черной повязкой на правой щеке тонкое
тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Было что-то очень глупое
в том, как
черные солдаты, конные и пешие, сбивают, стискивают зеленоватые единицы
в большое, плотное
тело, теперь уже истерически и грозно ревущее, стискивают и медленно катят, толкают этот огромный, темно-зеленый ком
в широко открытую пасть манежа.
— Ты — ешь, ешь больше! — внушала она. — И не хочется, а — ешь.
Черные мысли у тебя оттого, что ты плохо питаешься. Самгин старший, как это по-латыни? Слышишь?
В здоровом
теле — дух здоровый…
В сад сошли сверху два
черных толстяка, соединенные
телом Лютова, один зажал под мышкой у себя ноги его, другой вцепился
в плечи трупа, а голова его, неестественно свернутая набок, качалась, кланялась.
Судорожным движением всего
тела Клим отполз подальше от этих опасных рук, но, как только он отполз, руки и голова Бориса исчезли, на взволнованной воде качалась только
черная каракулевая шапка, плавали свинцовые кусочки льда и вставали горбики воды, красноватые
в лучах заката.
Лошадьми правил большой синещекий кучер с толстыми
черными усами, рядом с ним сидел человек
в костюме шотландца, бритый, с голыми икрами, со множеством золотых пуговиц на куртке, пуговицы казались шляпками гвоздей, вбитых
в его толстое
тело.
— Его фамилия — Бауман. Гроб с
телом его стоит
в Техническом училище, и сегодня
черная сотня пыталась выбросить гроб. Говорят — собралось тысячи три, но там была охрана, грузины какие-то. Стреляли. Есть убитые.
Соединение пяти неприятных звуков этого слова как будто требовало, чтоб его произносили шепотом. Клим Иванович Самгин чувствовал, что по всему
телу, обессиливая его, растекается жалостная и скучная тревога. Он остановился, стирая платком пот со лба, оглядываясь. Впереди,
в лунном тумане,
черные деревья похожи на холмы, белые виллы напоминают часовни богатого кладбища. Дорога, путаясь между этих вилл, ползет куда-то вверх…
А
в сыне ей мерещился идеал барина, хотя выскочки, из
черного тела, от отца бюргера, но все-таки сына русской дворянки, все-таки беленького, прекрасно сложенного мальчика, с такими маленькими руками и ногами, с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом, такого, на каких она нагляделась
в русском богатом доме, и тоже за границею, конечно, не у немцев.
Китайцы светлее индийцев, которые все темно-шоколадного цвета, тогда как те просто смуглы; у них
тело почти как у нас, только глаза и волосы совершенно
черные. Они тоже ходят полуголые. У многих старческие физиономии, бритые головы, кроме затылка, от которого тянется длинная коса, болтаясь
в ногах. Морщины и отсутствие усов и бороды делают их чрезвычайно похожими на старух. Ничего мужественного, бодрого. Лица точно вылиты одно
в другое.
Невдалеке от нас на поверхности спокойной воды вдруг появился какой-то предмет. Это оказалась голова выдры, которую крестьяне
в России называют «порешней». Она имеет длинное
тело (1 м 20 см), длинный хвост (40 см) и короткие ноги, круглую голову с выразительными
черными глазами, темно-бурую блестящую шерсть на спине и с боков и серебристо-серую на нижней стороне шеи и на брюхе. Когда животное двигается по суше, оно сближает передние и задние ноги, отчего
тело его выгибается дугою кверху.
Сивуч относится к отряду ластоногих и к семейству ушастых тюленей. Это довольно крупное животное и достигает 4 м длины и 3 м
в обхвате около плеч при весе 680–800 кг. Он имеет маленькие ушные раковины, красивые
черные глаза, большие челюсти с сильными клыками, длинную сравнительно шею, на которой шерсть несколько длиннее, чем на всем остальном
теле, и большие ноги (ласты) с голыми подошвами. Обыкновенно самцы
в два раза больше самок.
Утром я бросился
в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова;
тело лежало на столе
в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже
почернели. Это было первое мертвое
тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Солдат изможден и озлоблен. На нем пестрядинные, до клочьев истрепанные портки и почти истлевшая рубашка, из-за которой виднеется
черное, как голенище,
тело. Бледное лицо блестит крупными каплями пота; впалые глаза беспокойно бегают; связанные сзади
в локтях руки бессильно сжимаются
в кулаки. Он идет, понуждаемый толчками, и кричит...
Левко стал пристально вглядываться
в лицо ей. Скоро и смело гналась она за вереницею и кидалась во все стороны, чтобы изловить свою жертву. Тут Левко стал замечать, что
тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то
черное. Вдруг раздался крик: ворон бросился на одну из вереницы, схватил ее, и Левку почудилось, будто у ней выпустились когти и на лице ее сверкнула злобная радость.
Я ответил, что я племянник капитана, и мы разговорились. Он стоял за тыном, высокий, худой, весь из одних костей и сухожилий. На нем была
черная «чамарка», вытертая и
в пятнах. Застегивалась она рядом мелких пуговиц, но половины их не было, и из-под чамарки виднелось голое
тело: у бедняги была одна рубаха, и, когда какая-нибудь добрая душа брала ее
в стирку, старик обходился без белья.
Утром, перед тем как встать
в угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя
в зеркало, одернув рубаху, заправив
черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув руки вдоль
тела, как солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил...
Настанет год — России
черный год, —
Когда царей корона упадет,
Забудет
чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых
телНачнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем
в руке его булатный нож.
Наружною величиной лысена
в перьях не меньше средней утки, но собственно
телом — немного больше чирка: цветом издали вся
черная, а вблизи черновато-сизая или дымчатая; ноги хотя торчат
в заду, как у нырка, но все не так, как у гагар и гоголя; она может на них опираться больше других, настоящих уток-рыбалок, и даже может ходить.
Впрочем, светло-зеленые ноги фифи слишком длинны относительно величины
тела, хотя это его не безобразит, брюшко, также нижняя сторона шеи под горлышком очень белы; он весь пестрый, серо-каштановый и
в то же время зеленоватый; глаза маленькие,
черные, и такого же цвета нос, длиною с лишком с полвершка; хвост маленький, состоящий из белых перышек с темными поперечными, косыми полосками
в виде елки; подбой крыльев дымчатый.
Под влиянием Таисьи
в Нюрочкиной голове крепко сложилась своеобразная космогония: земля основана на трех китах, питающихся райским благоуханием;
тело человека сотворено из семи частей: от камня — кости, от
Черного моря — кровь, от солнца — очи, от облака — мысли, от ветра — дыхание, теплота — от духа...
Ее толкнули
в грудь, она покачнулась и села на лавку. Над головами людей мелькали руки жандармов, они хватали за воротники и плечи, отшвыривали
в сторону
тела, срывали шапки, далеко отбрасывая их. Все
почернело, закачалось
в глазах матери, но, превозмогая свою усталость, она еще кричала остатками голоса...
Темными, глубокими глазами он смотрел на нее, спрашивая и ожидая. Его крепкое
тело нагнулось вперед, руки упирались
в сиденье стула, смуглое лицо казалось бледным
в черной раме бороды.
В пол-аршина от лица Ромашова лежали ее ноги, скрещенные одна на другую, две маленькие ножки
в низких туфлях и
в черных чулках, с каким-то стрельчатым белым узором. С отуманенной головой, с шумом
в ушах, Ромашов вдруг крепко прижался зубами к этому живому, упругому, холодному, сквозь чулок,
телу.
Оставался церемониальный марш. Весь полк свели
в тесную, сомкнутую колонну, пополуротно. Опять выскочили вперед желонеры и вытянулись против правого фланга, обозначая линию движения. Становилось невыносимо жарко. Люди изнемогали от духоты и от тяжелых испарений собственных
тел, скученных
в малом пространстве, от запаха сапог, махорки, грязной человеческой кожи и переваренного желудком
черного хлеба.
Она обвилась руками вокруг его шеи и прижалась горячим влажным ртом к его губам и со сжатыми зубами, со стоном страсти прильнула к нему всем
телом, от ног до груди. Ромашову почудилось, что
черные стволы дубов покачнулись
в одну сторону, а земля поплыла
в другую, и что время остановилось.
Вижу, вся женщина
в расстройстве и
в исступлении ума: я ее взял за руки и держу, а сам вглядываюсь и дивлюсь, как страшно она переменилась и где вся ее красота делась?
тела даже на ней как нет, а только одни глаза среди темного лица как
в ночи у волка горят и еще будто против прежнего вдвое больше стали, да недро разнесло, потому что тягость ее тогда к концу приходила, а личико
в кулачок сжало, и по щекам
черные космы трепятся.
— Я бежал оттоль, с того места, сам себя не понимая, а помню только, что за мною все будто кто-то гнался, ужасно какой большой и длинный, и бесстыжий, обнагощенный, а
тело все
черное и голова малая, как луновочка, а сам весь обростенький,
в волосах, и я догадался, что это если не Каин, то сам губитель-бес, и все я от него убегал и звал к себе ангела-хранителя.
Черная бархатная жакетка ловко обрисовывала его формы и отлично оттеняла белизну белья; пробор на голове был сделан так тщательно, что можно было думать, что он причесывается у ваятеля; лицо, отдохнувшее за ночь от вчерашних повреждений, дышало приветливостью и готовностью удовлетворить клиента, что бы он ни попросил; штаны сидели почти идеально; но что всего важнее: от каждой части его лица и даже
тела разило духами, как будто он только что выкупался
в водах Екатерининского канала.
Я, конечно, знал, что большие парни и даже мужики влюбляются, знал и грубый смысл этого. Мне стало неприятно, жалко Кострому, неловко смотреть на его угловатое
тело,
в черные сердитые глаза.
За кормою, вся
в пене, быстро мчится река, слышно кипение бегущей воды,
черный берег медленно провожает ее. На палубе храпят пассажиры, между скамей — между сонных
тел — тихо двигается, приближаясь к нам, высокая, сухая женщина
в черном платье, с открытой седой головою, — кочегар, толкнув меня плечом, говорит тихонько...
Но утром днесь поглядаю свысока на землю сего Пизонского да думаю о делах своих, как вдруг начинаю замечать, что эта свежевзоранная,
черная, даже как бы синеватая земля необыкновенно как красиво нежится под утренним солнцем и ходят по ней бороздами
в блестящем пере тощие
черные птицы и свежим червем подкрепляют свое голодное
тело.
Завернули
в белый саван, привязали к ногам тяжесть, какой-то человек,
в длинном
черном сюртуке и широком белом воротнике, как казалось Матвею, совсем непохожий на священника, прочитал молитвы, потом
тело положили на доску, доску положили на борт, и через несколько секунд, среди захватывающей тишины, раздался плеск…
Скажите им, что не будут наши
тела лежать
в могилах, а растаскают и оглодают наши кости жадные волки и выклюют глаза нам
черные вороны».
Он устало завёл глаза. Лицо его морщилось и
чернело, словно он обугливался, сжигаемый невидимым огнём. Крючковатые пальцы шевелились, лёжа на колене Матвея, — их движения вводили
в тело юноши холодные уколы страха.
Но церковь была почти не освещена, только
в алтаре да пред иконами, особо чтимыми, рассеянно мерцали свечи и лампады, жалобно бросая жёлтые пятна на
чёрные лики. Сырой мрак давил людей, лиц их не было видно, они плотно набили храм огромным, безглавым, сопящим
телом, а над ними, на амвоне, точно
в воздухе, качалась тёмная фигура священника.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения:
в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла
в окно; потом его перебросило
в поле, он лежал там грудью на земле, что-то острое кололо грудь, а по холмам,
в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу,
чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать, бежать и — не мог, прикреплённый к земле острым колом, пронизавшим
тело его насквозь.
Изо дня
в день он встречал на улицах Алёшу,
в длинной, холщовой рубахе, с раскрытою грудью и большим медным крестом на ней. Наклоня тонкое
тело и вытянув вперёд сухую
чёрную шею, юродивый поспешно обегал улицы, держась правою рукою за пояс, а между пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до блеска, — казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые ноги чётко топали по доскам тротуаров, и сухой язык бормотал...
Он зарычал, отшвырнул её прочь, бросился
в сени, спрыгнул с крыльца и, опрокинувшись всем
телом на Максима, сбил его с ног, упал и молча замолотил кулаками по крепкому
телу, потом, оглушённый ударом по голове, откатился
в сторону, тотчас вскочил и, злорадно воя, стал пинать ногами
в чёрный живой ком, вертевшийся по двору.
Ключарёв прервал свои сны за пожарным сараем, под старой уродливой ветлой. Он нагнул толстый сук, опутав его верёвкой, привязал к нему ружьё, бечёвку от собачки курка накрутил себе на палец и выстрелил
в рот. Ему сорвало череп: вокруг длинного
тела лежали куски костей, обросшие
чёрными волосами, на стене сарая, точно спелые ягоды, застыли багровые пятна крови, серые хлопья мозга пристали ко мшистым доскам.
Красуля принадлежит к породе форели и вместе с нею водится только
в чистых, холодных и быстрых реках, даже
в небольших речках или ручьях, и
в новых, не загаженных навозом прудах, на них же устроенных, но только
в глубоких и чистых; стан ее длинен, брусковат, но шире щучьего; она очень красива; вся, как и форель, испещрена крупными и мелкими,
черными, красными и белыми крапинами; хвост и перья имеет сизые; нижнюю часть
тела — беловато-розового цвета; рот довольно большой; питается мелкою рыбой, червяками и разными насекомыми, падающими
в воду снаружи и
в ней живущими.
Тускло блестит медь желтым, мертвым огнем, люди, опоясанные ею, кажутся чудовищно странными; инструменты из дерева торчат, как хоботы, — группа музыкантов, точно голова огромного
черного змея, чье
тело тяжко и черно влачится
в тесных улицах среди серых стен.
На этом маленьком
теле — много больших вещей: велик золотой перстень с камеей на безымянном пальце левой руки, велик золотой, с двумя рубинами, жетон на конце
черной ленты, заменяющей цепочку часов, а
в синем галстуке слишком крупен опал, несчастливый камень.
Подгоняемый своей догадкой, он через несколько секунд был
в подвале, бесшумно, как мышонок, подкрался к щели
в двери и вновь прильнул к ней. Дед был ещё жив, — хрипел…
тело его валялось на полу у ног двух
чёрных фигур.
С трудом поворотив на подушке тяжелую голову, Фома увидал маленького
черного человечка, он, сидя за столом, быстро царапал пером по бумаге, одобрительно встряхивал круглой головой, вертел ею во все стороны, передергивал плечами и весь — всем своим маленьким
телом, одетым лишь
в подштанники и ночную рубаху, — неустанно двигался на стуле, точно ему было горячо сидеть, а встать он не мог почему-то.
Раиса медленно отодвинулась
в сторону, Евсей видел маленькое, сухое
тело хозяина, его живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно хватая воздух, и облизывал тонким языком, обнажая
чёрную яму рта. Лоб и щёки, влажные от пота, блестели, маленькие глаза теперь казались большими, глубокими и неотрывно следили за Раисой.
Чёрный, железный червь, с рогом на голове и тремя огненными глазами, гремя металлом огромного
тела, взвизгнул, быстро подполз к вокзалу, остановился и злобно зашипел, наполняя воздух густым белым дыханием. Потный, горячий запах ударил
в лицо Климкова, перед глазами быстро замелькали
чёрные суетливые фигурки людей.