Неточные совпадения
И постепенно
в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон.
То видит он: на талом снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит,
И слышит голос: что ж? убит.
То видит он врагов забвенных,
Клеветников и
трусов злых,
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных,
То сельский дом — и у окна
Сидит она… и всё она!..
Говорят, его кто-то недавно побил, но он
в долгу не остался:
в одной темной статейке, тиснутой
в одном темном журнальце, он намекнул, что побивший его —
трус.
— Самоубийственно пьет. Маркс ему вреден. У меня сын тоже насильно заставляет себя веровать
в Маркса. Ему — простительно. Он — с озлобления на людей за погубленную жизнь. Некоторые верят из глупой, детской храбрости: боится мальчуган темноты, но — лезет
в нее, стыдясь товарищей, ломая себя, дабы показать: я-де не
трус! Некоторые веруют по торопливости, но большинство от страха. Сих, последних, я не того… не очень уважаю.
— Я не хочу быть чижом, который лгал и продолжает лгать. Только
трусы или безумные могут проповедовать братство народов
в ту ночь, когда враги подожгли их дом.
— Да, да, — прошептала она. — Но — тише! Он казался мне таким… необыкновенным. Но вчера,
в грязи… И я не знала, что он —
трус. Он ведь
трус. Мне его жалко, но… это — не то. Вдруг — не то. Мне очень стыдно. Я, конечно, виновата… я знаю!
— Ага. Ну, что же? Красивую вещь — приятно испортить. Красивых убивают более часто, чем уродов. Но убивают мужья, любовники и, как правило, всегда с фасада:
в голову,
в грудь, живот, а тут убили с фасада на двор —
в затылок. Это тоже принято, но
в целях грабежа, а
в данном случае — наличие грабежа не установлено.
В этом видят — тайну. А на мой взгляд — тайны нет, а есть
трус!
— Ты с этими не дружись, это все
трусы, плаксы, ябедники. Вон этот, рыженький, — жиденок, а этого, косого, скоро исключат, он — бедный и не может платить. У этого старший братишка калоши воровал и теперь сидит
в колонии преступников, а вон тот, хорек, — незаконно рожден.
— Томилин инстинктом своим
в бога уперся, ну — он
трус, рыжий боров. А я как-то задумался: по каким мотивам действую? Оказалось — по мотивам личной обиды на судьбу да — по молодечеству. Есть такая теорийка: театр для себя, вот я, должно быть, и разыгрывал сам себя пред собою. Скучно. И — безответственно.
— Однако ж это позор: я не поддамся! — твердил он, стараясь ознакомиться с этими призраками, как и
трус силится, сквозь зажмуренные веки, взглянуть на призраки и чувствует только холод у сердца и слабость
в руках и ногах.
— Не
трус, а осторожен… Но пойдем, ради Бога, отсюда, Ольга: смотри, вон карета подъезжает. Не знакомые ли? Ах! Так
в пот и бросает… Пойдем, пойдем… — боязливо говорил он и заразил страхом и ее.
— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав и почти
в вдохновении, как часто со мною случается (дело было почти
в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их не знать никогда. Я —
трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно, куда бы я ни пошел! Не так ли?
Ляховский бесполезен как участник
в выполнении грандиозных планов Половодова, потому что слишком богат для рискованного дела, а затем
трус и мелочник.
«То-то вот и есть, — отвечаю им, — это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и не вводить их
в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю, мы сами себя
в свете устроили, что поступить так было почти и невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел
в двенадцати шагах, слова мои могут что-нибудь теперь для них значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто:
трус, пистолета испугался и нечего его слушать.
Это не
трус, это совокупление всех трусостей
в мире вместе взятых, ходящее на двух ногах.
Он меня
трусом назвал, Алеша! Le mot de l’ènigme, [Отгадка
в том (фр.).] что я
трус!
«Папа, говорит, папа, вызови его на дуэль,
в школе дразнят, что ты
трус и не вызовешь его на дуэль, а десять рублей у него возьмешь».
— Эх, братец, — прервал Кирила Петрович, — убирайся, знаешь куда, со своими приметами. Я тебе моего француза не выдам, покамест сам не разберу дела. Как можно верить на слово Антону Пафнутьичу,
трусу и лгуну: ему пригрезилось, что учитель хотел ограбить его. Зачем он
в то же утро не сказал мне о том ни слова?
О победах этого генерала от артиллерии мы мало слышали; [Аракчеев был жалкий
трус, об этом говорит граф Толь
в своих «Записках» и статс-секретарь Марченко
в небольшом рассказе о 14 декабря, помещенном
в «Полярной звезде».
Везде бывали примеры, что
трусы, боясь тюрьмы и ссылки, губят друзей, открывают тайны, — так слабодушный товарищ погубил Конарского. Но ни у нас, ни
в Австрии нет этого легиона молодых людей, образованных, говорящих нашим языком, произносящих вдохновенные речи
в клубах, пишущих революционные статейки и служащих шпионами…
Таким образом, я очутился
в Париже с большой суммой денег, середь самого смутного времени, без опытности и знания, что с ними делать. И между тем все уладилось довольно хорошо. Вообще, чем меньше страстности
в финансовых делах, беспокойствия и тревоги, тем они легче удаются. Состояния рушатся так же часто у жадных стяжателей и финансовых
трусов, как у мотов.
Но Петр Васильич не ограничился этой неудачной попыткой. Махнув рукой на самого Мыльникова, он обратил внимание на его сотрудников. Яшка Малый был ближе других, да глуп, Прокопий, пожалуй, и поумнее, да
трус — только телята его не лижут… Оставался один Семеныч, который был чужим человеком. Петр Васильич зазвал его как-то
в воскресенье к себе, велел Марье поставить самовар, купил наливки и завел тихие любовные речи.
— Комедия, право, — весело вставил доктор, —
трус труса пугает. Вот, Райнер, нет у нас знакомого полицейского, надеть бы мундир да
в дверь. Только дух бы сильный пошел.
— Помада! и ты, честный гражданин Помада, не говорил?
Трус ты, — самообличения
в тебе нет.
«Неужели я
трус и тряпка?! — внутренне кричал Лихонин и заламывал пальцы. — Чего я боюсь, перед кем стесняюсь? Не гордился ли я всегда тем, что я один хозяин своей жизни? Предположим даже, что мне пришла
в голову фантазия, блажь сделать психологический опыт над человеческой душой, опыт редкий, на девяносто девять шансов неудачный. Неужели я должен отдавать кому-нибудь
в этом отчет или бояться чьего-либо мнения? Лихонин! Погляди на человечество сверху вниз!»
После моего выздоровления я начинаю помнить себя уже дитятей, не крепким и резвым, каким я сделался впоследствии, но тихим, кротким, необыкновенно жалостливым, большим
трусом и
в то же время беспрестанно, хотя медленно, уже читающим детскую книжку с картинками под названием «Зеркало добродетели».
Впрочем, не то еще было!
И не одни господа,
Сок из народа давила
Подлых подьячих орда,
Что ни чиновник — стяжатель,
С целью добычи
в поход
Вышел… а кто неприятель?
Войско, казна и народ!
Всем доставалось исправно.
Стачка, порука кругом:
Смелые грабили явно,
Трусы тащили тайком.
Непроницаемой ночи
Мрак над страною висел…
Видел — имеющий очи
И за отчизну болел.
Стоны рабов заглушая
Лестью да свистом бичей,
Хищников алчная стая
Гибель готовила ей…
Ванька был большой
трус: вообще, въезжая
в какой-либо город, он уже чувствовал некоторую робость; он был больше сын деревни и природы!
Всякий буржуа — вольнодумец по преданию, но
в то же время он
трус и, как я уже заметил выше, любит перекрестить себе пупок — так, чтоб никто этого не заметил.
Надобно было иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение героя моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей
в секунданты и послать своему врагу вызов; но дело
в том, что, не будучи вовсе
трусом, он
в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни говорили, а направленное на вас дуло пистолета не безделица — и все это из-за того, что не питает уважение к вашей особе какой-то господин…
Исправник пришел с испуганным лицом. Мы отчасти его уж знаем, и я только прибавлю, что это был смирнейший человек
в мире, страшный
трус по службе и еще больше того боявшийся своей жены. Ему рассказали,
в чем дело.
Чувство это
в продолжение 3-месячного странствования по станциям, на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров, с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя
в П.,
в Дуванкòй он был жалким
трусом и, съехавшись месяц тому назад с молодежью, едущей из корпуса, он старался ехать как можно тише, считая эти дни последними
в своей жизни, на каждой станции разбирал кровать, погребец, составлял партию
в преферанс, на жалобную книгу смотрел как на препровождение времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
Бедного Володю так одолевала мысль, что он
трус, что
в каждом взгляде,
в каждом слове он находил презрение к себе, как к жалкому
трусу. Ему показалось, что батарейный командир уже проник его тайну и подтрунивает над ним. Он, смутившись, отвечал, что вещи на Графской, и что завтра брат обещал их доставить ему.
Мысль, что его могут принять за
труса, не хотевшего выйти к роте
в критическую минуту, поразила его ужасно.
Володя тотчас же принялся за дело, и к удивлению и радости своей, заметил, что хотя чувство страха опасности и еще более того, что он будет
трусом, беспокоили его еще немного, но далеко не
в той степени,
в какой это было накануне.
Хотя Козельцов далеко был не
трус и решительно ни
в чем не был виноват ни перед правительством, ни перед полковым командиром, он робел, и поджилки у него затряслись при виде полковника, бывшего недавнего своего товарища: так гордо встал этот полковник и выслушал его.
Действительно, офицер этот
в настоящую минуту был жесточайшим
трусом, хотя 6 месяцев тому назад он далеко не был им. С ним произошел переворот, который испытали многие и прежде и после него. Он жил
в одной из наших губерний,
в которых есть кадетские корпуса, и имел прекрасное покойное место, но, читая
в газетах и частных письмах о делах севастопольских героев, своих прежних товарищей, он вдруг возгорелся честолюбием и еще более патриотизмом.
Он прячется от старика, но не может избегнуть встречи с ним
в коридоре — и встает перед ним раздраженное лицо под взвившимся кверху седым хохлом; горят, как уголья, старческие глаза — и слышатся грозные восклицания и проклятия: «Maledizione!» [Проклятье! (ит.).], слышатся даже страшные слова: «Codardo! Infame traditore!» [
Трус!
Когда я размышлял о том, как я поступил
в этом деле, мне вдруг пришла страшная мысль, что я поступил как
трус.
— Что у вас
в мире происходит?..
Трус, плач и смятение?.. — начал владыко не без усмешки.
Елена забралась с ногами на скамейку, положила локти на буковые перила и, угнездив между ними голову, закрыла глаза. Моряк вдруг стал
в ее глазах ничуть не опасным, а смешным и жалким
трусом. Ей вспомнились какие-то глупые куплеты о пароходном капитане, которые пел ее брат, студент Аркадий — «сумасшедший студент», как его звали
в семье. Там что-то говорилось о даме, плывшей на пароходе
в Одессу, о внезапно поднявшейся буре и морской болезни.
Он сластолюбив, глуп, хитер по-своему,
трус, надувает барина на каждом шагу и
в то же время боится его.
Испугавшись предстоящего наказания донельзя, до последней степени, как самый жалкий
трус, он накануне того дня, когда его должны были прогнать сквозь строй, бросился с ножом на вошедшего
в арестантскую комнату караульного офицера.
— А вот горох поспеет — другой год пойдет. Ну, как пришли
в К-в — и посадили меня туда на малое время
в острог. Смотрю: сидят со мной человек двенадцать, всё хохлов, высокие, здоровые, дюжие, точно быки. Да смирные такие: еда плохая, вертит ими ихний майор, как его милости завгодно (Лучка нарочно перековеркал слово). Сижу день, сижу другой; вижу —
трус народ. «Что ж вы, говорю, такому дураку поблажаете?» — «А поди-кась сам с ним поговори!» — даже ухмыляются на меня. Молчу я.
У нас
в остроге,
в военном разряде, был один арестант, из солдатиков, не лишенный прав состояния, присланный года на два
в острог по суду, страшный фанфарон и замечательный
трус.
Ахилла обиделся. Ему показалось, что после этого ему не верят и
в том, что он не
трус, а этого он ни за что не мог снесть, и он клялся за свою храбрость и требовал турнира, немедленного и самого страшного.
Туберозов не был
трусом, но он был человек нервный, а такими людьми
в пору больших электрических разряжений овладевает невольное и неодолимое беспокойство. Такое беспокойство чувствовал теперь и он, озираясь вокруг и соображая, где бы, на каком бы месте ему безопаснее встретить и переждать готовую грянуть грозу.
Все
трусами в этот раз оказались.
—
Трус,
трус! — опять шепчут со всех сторон. Варнава это слышит, и по его лицу выступает холодный пот, по телу его бегут мурашки; он разнемогается нестерпимою, раздражающею немочью робости и
в этой робости даже страшен становится.
Нужно только, чтобы людям стало так же стыдно делать дела насилия, участвовать
в них и пользоваться ими, как стыдно теперь быть и слыть мошенником, вором,
трусом, нищим.
— К дядюшке-то? А плюньте на того, кто вам это сказал! Вы думаете, я постоянный человек, выдержу?
В том-то и горе мое, что я тряпка, а не человек! Недели не пройдет, а я опять туда поплетусь. А зачем? Вот подите: сам не знаю зачем, а поеду; опять буду с Фомой воевать. Это уж, батюшка, горе мое! За грехи мне Господь этого Фомку
в наказание послал. Характер у меня бабий, постоянства нет никакого!
Трус я, батюшка, первой руки…