Неточные совпадения
Я взошел
в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак!
В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив
в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
Кузнец рассеянно оглядывал
углы своей
хаты, вслушиваясь по временам
в далеко разносившиеся песни колядующих; наконец остановил глаза на мешках: «Зачем тут лежат эти мешки? их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а
в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их
в кузницу!»
Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он
углы своей
хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что
в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно
в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.
Под самым покутом, [Покут — почетный
угол в хате.] на почетном месте, сидел гость — низенький, толстенький человечек с маленькими, вечно смеющимися глазками,
в которых, кажется, написано было то удовольствие, с каким курил он свою коротенькую люльку, поминутно сплевывая и придавливая пальцем вылезавший из нее превращенный
в золу табак.
Райнер, удерживая одною рукою хлещущую фонтаном кровь, хотел позвать кого-нибудь из ночевавшей
в сенях прислуги, но прежде, чем он успел произнесть чье-нибудь имя,
хата потряслась от страшного удара, и
в углу ее над самою головою Райнера образовалась щель,
в которую так и зашипела змеею буря.
С стесненным, переполненным слезами сердцем я хотел уже выйти из
хаты, как вдруг мое внимание привлек яркий предмет, очевидно, нарочно повешенный на
угол оконной рамы. Это была нитка дешевых красных бус, известных
в Полесье под названием «кораллов», — единственная вещь, которая осталась мне на память об Олесе и об ее нежной, великодушной любви.
Хата была пуста.
В ней господствовал тот печальный, грязный беспорядок, который всегда остается после поспешного выезда. Кучи сора и тряпок лежали на полу, да
в углу стоял деревянный остов кровати…
Он легко и ловко перешагнул через порог, освободился от ружья, поставил его
в угол, быстрым взглядом окинул и оценил сложенные
в хате пожитки и вывернутыми ногами
в поршнях, не топая, вышел на средину комнаты.
Когда они вошли
в хату, всё действительно было готово, и Устенька оправляла пуховики
в стене. На столе, накрытом несоразмерно малою салфеткой, стоял графин с чихирем и сушеная рыба.
В хате пахло тестом и виноградом. Человек шесть девок,
в нарядных бешметах и необвязанные платками, как обыкновенно, жались
в углу за печкою, шептались, смеялись и фыркали.
Обе девки побежали. Оленин пошел один, вспоминая всё, чтò было. Он целый вечер провел с ней вдвоем
в углу, около печки. Устенька ни на минуту не выходила из
хаты и возилась с другими девками и Белецким. Оленин шопотом говорил с Марьянкой.
— Да, им хорошо, как две
хаты есть, — вмешалась за Марьяну старуха: — а вот к Фомушкиным тоже ихнего начальника отвели, так, бают, весь
угол добром загородил, а с своею семьей деваться некуда. Слыхано ли дело, целую орду
в станицу пригнали! Что будешь делать, — сказала она. — И каку черную немочь они тут работать будут!
«Видно, Ванюша прав! — подумал Оленин: — Татарин благороднее», и, провожаемый бранью бабуки Улитки, вышел из
хаты.
В то время как он выходил, Марьяна, как была
в одной розовой рубахе, но уже до самых глаз повязанная белым платком, неожиданно шмыгнула мимо его из сеней. Быстро постукивая по сходцам босыми ногами, она сбежала с крыльца, приостановилась, порывисто оглянулась смеющимися глазами на молодого человека и скрылась за
углом хаты.
Войдя
в хату одной из вдовых казачек, у коих обыкновенно собираются вечерницы, мы увидели множество девок, сидящих за столом; гребни с пряжей подле них, но веретена валялись по земле, как и прочие работы, принесенные ими из домов, преспокойно лежали по
углам; никто и не думал о них, а девки или играли
в дурачки или балагурили с парубками, которые тут же собирались также во множестве; некоторые из них курили трубки, болтали, рассказывали и тому подобно приятным образом проводили время.
Ничего не подозревая, подходили к
хате, где обыкновенно бывало сходбище, как вдруг из-за
углов и плетней раздалось:"Сюда, наши, бей, валяй, кого попало!"и вместе с криком выбежало парубков двадцать с большими дубинами и с азартом бросились к Петрусю и реверендиссиму, а другие, схватив брата-горбунчика, по предприимчивому духу своему ушедшего вперед, начали по горбу Павлуся барабанить
в две палки, с насмешками и ругательствами крича:"Славный барабан; Ониська! бей на нем зорю!"
Большая разъехавшаяся
хата,
в которой помещалась бурса, была решительно пуста, и сколько философ ни шарил во всех
углах и даже ощупал все дыры и западни
в крыше, но нигде не отыскал ни куска сала или, по крайней мере, старого книша, [Книш — печеный хлеб из пшеничной муки.] что, по обыкновению, запрятываемо было бурсаками.
— Не можно, — проворчала старуха, — у меня народу полон двор, и все
углы в хате заняты. Куды я вас дену? Да еще всё какой рослый и здоровый народ! Да у меня и
хата развалится, когда помещу таких. Я знаю этих философов и богословов. Если таких пьяниц начнешь принимать, то и двора скоро не будет. Пошли! пошли! Тут вам нет места.
А
в два часа, когда от безделья он лег спать, его разбудил женский визг, и перед испуганными глазами встало окровавленное и страшное лицо Марьи. Она задыхалась, рвала на себе уже разорванное мужем платье и бессмысленно кружилась по
хате, тыкаясь
в углы. Крику у нее уже не было, а только дикий визг,
в котором трудно было разобрать слова.
Он покорно принимал тяжелую работу, покорно принимал грязь, тесноту и мучительность своей жизни и
в черную
хату свою с кривыми
углами входил, как
в чужую,
в которой недолго остается побыть ему.
Еще с вечера Федор объявил, что ему было душно
в хате, и отворил оконце; когда же ложился
в постелю, то, запустив руку под изголовье, выхватил узелок и выбросил его на двор с такою же быстротою, с какою обыкновенно отбрасывал он горящий
уголь, когда доставал его из печи, чтоб закурить трубку.
Карниз потолка был лепной и изображал русское село:
углом вперед стояла
хата, каких никогда не бывает
в действительности; рядом застыл мужик с приподнятой ногою, и палка
в руках была выше его, а он сам был выше
хаты; дальше кривилась малорослая церковь, а возле нее выпирала вперед огромная телега с такой маленькой лошадью, как будто это была не лошадь, а гончая собака.