Неточные совпадения
— Откуда я? — отвечал он на вопрос жены посланника. — Что же делать, надо признаться. Из Буфф. Кажется,
в сотый раз, и всё с новым удовольствием. Прелесть! Я знаю, что это стыдно; но
в опере я сплю,
а в Буффах до последней минуты досиживаю, и весело. Нынче…
— Ему бы следовало
в опере служить,
а не революции делать, — солидно сказал Клим и подметил, что губы Спивак усмешливо дрогнули.
— Лидия изучает историю религии,
а зачем ей нужно это — я не поняла. Живет монахиней, одиноко, ходит
в оперу,
в концерты.
«Ах, скорей бы кончить да сидеть с ней рядом, не таскаться такую даль сюда! — думал он. —
А то после такого лета да еще видеться урывками, украдкой, играть роль влюбленного мальчика… Правду сказать, я бы сегодня не поехал
в театр, если б уж был женат: шестой раз слышу эту
оперу…»
Скоро он перегнал розовеньких уездных барышень и изумлял их силою и смелостью игры, пальцы бегали свободно и одушевленно. Они еще сидят на каком-то допотопном рондо да на сонатах
в четыре руки,
а он перескочил через школу и через сонаты, сначала на кадрили, на марши,
а потом на
оперы, проходя курс по своей программе, продиктованной воображением и слухом.
— Да нельзя, нельзя, дурачок! То-то вот и есть! Ах, что делать! Ах, тошно мне! — заметалась она опять, захватив, однако, рукою плед. — Э-эх, кабы ты раньше четырьмя часами пришел,
а теперь — восьмой, и она еще давеча к Пелищевым обедать отправилась,
а потом с ними
в оперу.
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала
в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только о том, как мы с тобою любим друг друга,
а когда она дотрогивалась рукою до страниц, на них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
Вот она и читает на своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: «Что это,
в последнее время стало мне несколько скучно иногда? или это не скучно,
а так? да, это не скучно,
а только я вспомнила, что ныне я хотела ехать
в оперу, да этот Кирсанов, такой невнимательный, поздно поехал за билетом: будто не знает, что, когда поет Бозио, то нельзя
в 11 часов достать билетов
в 2 рубля.
Ведь и итальянская
опера — вещь невозможная для пяти человек,
а для целого Петербурга — очень возможная, как всем видно и слышно; ведь и «Полное собрание сочинений Н.
В. Гоголя.
— Верочка, одевайся, да получше. Я тебе приготовила суприз — поедем
в оперу, я во втором ярусе взяла билет, где все генеральши бывают. Все для тебя, дурочка. Последних денег не жалею. У отца-то, от расходов на тебя, уж все животы подвело.
В один пансион мадаме сколько переплатили,
а фортопьянщику-то сколько! Ты этого ничего не чувствуешь, неблагодарная, нет, видно, души-то
в тебе, бесчувственная ты этакая!
Рукопись не
в пример хуже печатной книги, кое-какой концерт очень плох перед итальянской
оперой,
а все-таки хороша, все-таки хорош.
Нет, вперед лучше буду просить «миленького» брать билеты и
в оперу ездить буду с миленьким: миленький никогда этого не сделает, чтоб я осталась без билета,
а ездить со мною он всегда будет рад, ведь он у меня такой милый, мой миленький.
Деревенька эта недалеко от Муртенского озера, возле которого был разбит и убит Карл Смелый, несчастная смерть и имя которого так ловко послужили австрийской ценсуре (
а потом и петербургской) для замены имени Вильгельма Телля
в россиниевской
опере.
— Monsieur Вихров, мне говорили очень умные люди, что
опера Глинки испорчена сюжетом:
в ней выведена пассивная страсть,
а не активная, и что на этом драм нельзя строить.
Хорошо тоже насчет пророка отличилась эта отвратительная газета «Северная Пчела»;
оперу «Пророк» [«Пророк» —
опера композитора Мейербера (1791—1864), впервые поставленная
в Париже
в 1849 году.] у нас запретили называть этим именем,
а назвали «Осада Гента».
Великий Плавин (за все, что совершил этот юноша
в настоящем деле, я его иначе и назвать не могу), устроив сцену, положил играть «Казака-стихотворца» [«Казак-стихотворец» — анекдотическая опера-водевиль
в одном действий
А.
А.Шаховского (1777—1846).] и «Воздушные замки» [«Воздушные замки» — водевиль
в стихах Н.И.Хмельницкого (1789—1845).].
— Как же вы, — вмешался
в разговор Павел, — самый высочайший род драматического искусства —
оперу не любите,
а самый низший сорт его — балет любите?
— Драма, представленная на сцене, — продолжал Павел, — есть венец всех искусств;
в нее входят и эпос, и лира, и живопись, и пластика,
а в опере наконец и музыка —
в самых высших своих проявлениях.
— Да не одному, Мари,
а с тобой, с одной тобой
в мире! Съездим сегодня хоть
в оперу вдвоем; не все же забавляться картами.
— Так вот они, швейцары, каковы! — воскликнул Дыба, который о швейцарах знал только то, что случайно слыхал от графа Михаила Николаевича,
а именно: что некогда они изменили законному австрийскому правительству, и с тех пор
опера"Вильгельм Телль"дается
в Петербурге под именем"Карла Смелого"22.
Затем они подробно изложили мне план работ. Прежде всего они приступили к исследованию Парижа по сю сторону Сены, разделив ее на две равные половины. Вставши рано утром, каждый отправляется
в свою сторону и наблюдает,
а около двух часов они сходятся
в русском ресторане и уже совместно наблюдают за стеною Комической
Оперы. Потом опять расходятся и поздно ночью, возвратись домой, проверяют друг друга.
—
В театр-с, непременно
в театр! — подхватил Белавин. — Но только не
в Александринку — боже вас сохрани! —
а то испортите первое впечатление.
В итальянскую
оперу ступайте. Это и Эрмитаж, я вам скажу, — два места
в Петербурге, где действительно можно провести время эстетически.
Возвратясь
в аудиторию, я увидел, что мои тетради переложены на заднюю лавку,
а Оперов сидит на своем месте.
Кажется, что
Оперов пробормотал что-то, кажется даже, что он пробормотал: «
А ты глупый мальчишка», — но я решительно не слыхал этого. Да и какая бы была польза, ежели бы я это слышал? браниться, как manants [мужичье (фр.).] какие-нибудь, больше ничего? (Я очень любил это слово manant, и оно мне было ответом и разрешением многих запутанных отношений.) Может быть, я бы сказал еще что-нибудь, но
в это время хлопнула дверь, и профессор
в синем фраке, расшаркиваясь, торопливо прошел на кафедру.
— Говорят, хорошо очень идет «Аскольдова могила» [«Аскольдова могила» —
опера А.Н.Верстовского (1799—1862).], и Бантышев
в ней отлично поет? — спросила она затем.
«Раз (объяснял он), было это с певчими, ходил я
в штатском уборе на самый верх на
оперу „Жизнь за царя“, и от прекрасного пения голосов после целую ночь
в восторге плакал;
а другой раз, опять тоже переряженный по-цивильному, ходил глядеть, как самого царя Ахиллу представляли.
Собственно говоря, он любил
в ней не искусство, не формы,
в которых она выражается (симфонии и сонаты, даже
оперы наводили на него уныние),
а ее стихию: любил те смутные и сладкие, беспредметные и всеобъемлющие ощущения, которые возбуждаются
в душе сочетанием и переливами звуков.
— Хочешь? — продолжала Елена, — покатаемся по Canal Grande. [Большому каналу (ит.).] Ведь мы, с тех пор как здесь, хорошенько не видели Венеции.
А вечером поедем
в театр: у меня есть два билета на ложу. Говорят, новую
оперу дают. Хочешь, мы нынешний день отдадим друг другу, позабудем о политике, о войне, обо всем, будем знать только одно: что мы живем, дышим, думаем вместе, что мы соединены навсегда… Хочешь?
О ведьмах не говорят уже и
в самом Киеве; злые духи остались
в одних
операх,
а романтические разбойники, по милости классических капитан-исправников, вовсе перевелись на святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший насладиться всеми ужасами ночного нападения, приехав домой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда может похвастаться мужественным своим нападением на станционного смотрителя, который, бог знает почему, не давал ему до самой полуночи лошадей, или победою над упрямым извозчиком, у которого, верно, было что-нибудь на уме, потому что он ехал шагом по тяжелой песчаной дороге и, подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
Несчастливцев. Что, ты от рожденья глуп, или сегодня вдруг с тобой сделалось? Кого? Кого? Ты
в этом доме то же, что
в операх бывают неизвестные;
а я здесь
в родной семье. Я пришел чай пить к своей тетке.
— Проклятая жизнь! — проворчал он. — И что горько и обидно, ведь эта жизнь кончится не наградой за страдания, не апофеозом, как
в опере,
а смертью; придут мужики и потащат мертвого за руки и за ноги
в подвал. Брр! Ну ничего… Зато на том свете будет наш праздник… Я с того света буду являться сюда тенью и пугать этих гадин. Я их поседеть заставлю.
Вот, одним словом, до чего дошло. Несколько уж лет сплошь я сижу
в итальянской
опере рядом с ложей, занимаемой одним овошенным семейством. И какую разительную перемену вижу! Прежде, бывало, как антракт, сейчас приволокут бурак с свежей икрой; вынут из-за пазух ложки, сядут
в кружок и хлебают.
А нынче, на все три-четыре антракта каждому члену семейства раздадут по одному крымскому яблоку — веселись! Да и тут все кругом завидуют, говорят: миллионщик!
— И всего-то покойный грибков десяток съел, — говорит он, —
а уж к концу обеда стал жаловаться. Марья Петровна спрашивает: что с тобой, Nicolas?
а он
в ответ: ничего, мой друг, грибков поел, так под ложечкой… Под ложечкой да под ложечкой,
а между тем
в оперу ехать надо — их абонементный день. Ну, не поехал, меня вместо себя послал. Только приезжаем мы из театра,
а он уж и отлетел!
— Это Фауста играли,
оперу. Я её три раза видел
в театре — красиво, очень! История-то глупая,
а музыка — хороша! Пойдём обезьян смотреть…
Мы с сестрой жили
в каком-то чаду: катанье по Невскому,
в бархате,
в соболях; роскошные обеды дома или
в ресторанах, всегда
в обществе;
опера, французский театр,
а чаще всего Буфф; пикники, маскарады…
— Да, сударыня! — подхватил дипломат. — Если б этот выбор зависел от нас, то, верно,
в России было б еще просторнее;
а во Франции так тесно, как
в Большой парижской
опере, когда давали
в первый раз «Торжество Траяна»!
До половины зимы мирно текли мои классные и домашние упражнения под неослабным надзором и руководством Григорья Иваныча; но
в это время приехал
в Казань мой родной дядя,
А. Н. Зубов; он свозил меня два раза
в театр, разумеется, с позволения моего воспитателя:
в оперу «Песнолюбие» и
в комедию «Братом проданная сестра».
—
А раз
в опере заснул, ей-Богу, правда! Длинная была какая-то, как поросячья, того-этого, кишка.
А раз на выставку меня повели, так я три дня как очумелый деспот ходил: гляжу на небо да все думаю — как бы так его перекрасить, того-этого, не нравится оно мне
в таком виде, того-этого!
Газет профессор Персиков не читал,
в театр не ходил,
а жена профессора сбежала от него с тенором
оперы Зиминым
в 1913 году, оставив ему записку такого содержания...
Замечательный выдался денек. Побывав на обходе, я целый день ходил по своим апартаментам (квартира врачу была отведена
в шесть комнат, и почему-то двухэтажная — три комнаты вверху,
а кухня и три комнаты внизу), свистел из
опер, курил, барабанил
в окна…
А за окнами творилось что-то, мною еще никогда не виданное. Неба не было, земли тоже. Вертело и крутило белым и косо и криво, вдоль и поперек, словно черт зубным порошком баловался.
При переложении
оперы для фортепиано теряется большая и лучшая часть подробностей эффектов; многое решительно не может быть с человеческого голоса или с полного оркестра переведено на жалкий, бедный, мертвый инструмент, который должен по мере возможности воспроизвести
оперу; потому при аранжировке многое должно быть переделываемо, многое дополняемо — не с тою надеждою, что
в аранжировке
опера выйдет лучше, нежели
в первоначальном своем виде,
а для того, чтобы сколько-нибудь вознаградить необходимую порчу
оперы при аранжировке; не потому, чтобы аранжировщик исправлял ошибки композитора,
а просто потому, что он не располагает теми средствами, какими владеет композитор.
Только после обеда и приходит он к нам; сел, долго говорил с бабушкой, расспрашивал, что она выезжает ли куда-нибудь, есть ли знакомые — да вдруг и говорит: «
А сегодня я было ложу взял
в оперу; „Севильского цирюльника“ дают; знакомые ехать хотели, да потом отказались, у меня и остался билет на руках».
Синецкая была очень хороша
в роли Алкинои, но я заметил, что средства ее несколько слабы для такой огромной сцены, на которой, правду сказать, никогда не следовало давать комедий,
а только большие
оперы и балеты.
Федя (поднимаясь). Не запишет.
А запишет да
в оперу всунет — все изгадит. Ну, Маша, валяй хоть «Час»! Бери гитару. (Встает, садится перед ней и смотрит ей
в глаза.)
«
А судьи кто?» и т. д. Тут уже завязывается другая борьба, важная и серьезная, целая битва. Здесь
в нескольких словах раздается, как
в увертюре
опер, главный мотив, намекается на истинный смысл и цель комедии. Оба, Фамусов и Чацкий, бросили друг другу перчатку...
Ты знаешь, что я не имею собственной жизни: сердце мое, это некогда страстное и пылкое сердце, оно как будто бы перестало уже биться; я езжу
в оперу, даю вечера, наряжаюсь, если хочешь, но это только одни пустые рассеяния,
а жизни, самой жизни — нет и нет… тысячу раз нет…
Пели первоначально: «
В старину живали деды» [
В старину живали деды… — начальные слова песни М.Н.Загоскина (1789—1852) из либретто
оперы А.Верстовского «Аскольдова могила».], потом «Лучинушку» и, наконец: «Мы живем среди полей и лесов дремучих» [Мы живем среди полей… — начальные слова песни М.Н.Загоскина из либретто
оперы А.Верстовского «Пан Твардовский».]; все это не совсем удавалось хору, который, однако, весьма хорошо поладил на старинной, но прекрасной песне: «
В темном лесе,
в темном лесе» и проч.
В заключение беседы нашей приятель мой, Марко… Вот по отчеству забыл;
а чуть ли не Петрович? Ну, бог с ним! как был, так и был; может, и теперь есть — так он-то советовал мне ежедневно приходить
в театры: тут-де, кроме что всего насмотришься, да можно многое перенять. Причем дал мне билетик на завтра, сказав, что будет преотличная штука: царица Дидона и
опера. Я обещался; с тем и пошел.
— Почему же? Твои знакомые не знают естественных наук и медицины, однако же ты не ставишь им этого
в упрек. У каждого свое. Я не понимаю пейзажей и
опер, но думаю так: если одни умные люди посвящают им всю свою жизнь,
а другие умные люди платят за них громадные деньги, то, значит, они нужны. Я не понимаю, но не понимать не значит отрицать.
Актер охотно сел за пианино и запел цыганский романс. Он, собственно, не пел его,
а скорее рассказывал, не выпуская изо рта сигары, глядя
в потолок, манерно раскачиваясь. Женщины вторили ему громко и фальшиво, стараясь одна поспеть раньше другой
в словах. Потом Сашка Штральман прекрасно имитировал фонограф, изображал
в лицах итальянскую
оперу и подражал животным. Карюков танцевал фанданго и все спрашивал новые бутылки.