Неточные совпадения
С своей стороны, дикое, грубое, невежественное православие взяло верх. Его проповедовал новгородский архимандрит Фотий, живший
в какой-то — разумеется, не телесной — близости с графиней Орловой. Дочь знаменитого Алексея Григорьевича, задушившего Петра III, думала искупить душу
отца, отдавая Фотию и его
обители большую часть несметного именья, насильственно отнятого у монастырей Екатериной, и предаваясь неистовому изуверству.
— Когда же сравнить можно! да ты послушай, сударь,
в моей одной
обители что девок было, и всё от богатых
отцов, редконькая так-то с улицы придет.
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил
в Суздале,
в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным
обителям, наконец пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал
отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа бога…
— А у меня ещё до этой беды мечта была уйти
в монастырь, тут я говорю
отцу: «Отпустите меня!» Он и ругался и бил меня, но я твёрдо сказал: «Не буду торговать, отпустите!» Будучи напуган Лизой, дал он мне свободу, и — вот, за четыре года
в третьей
обители живу, а — везде торговля, нет душе моей места! Землёю и словом божьим торгуют, мёдом и чудесами… Не могу видеть этого!
Отец Асаф, хитренький и злобненький старичок, шпион игумена, должность Христа ради юродивого исполнявший
в обители, начал поносить меня гнуснейшими словами, так что я даже сказал ему...
— Как и всякой жизни — наслаждение. Истинное наслаждение
в познании, а вечная жизнь представит бесчисленные и неисчерпаемые источники для познания, и
в этом смысле сказано:
в дому
Отца Моего
обители многи суть.
Итак, герой наш спит, приятный сон,
Покойна ночь, а вы, читатель милый,
Пожалуйте, — иначе принужден
Я буду удержать вас силой…
Роман, вперед!.. Не úдет? — Ну, так он
Пойдет назад. Герой наш спит покуда,
Хочу я рассказать, кто он, откуда,
Кто мать его была, и кто
отец,
Как он на свет родился, наконец,
Как он попал
в позорную
обитель,
Кто был его лакей и кто учитель.
Скучно ей, ждет не дождется
отца. Выпросилась бы к больной тетке и там бы
в обители развеяла с Фленушкой тоску свою. Опостылел Насте дом родительский.
— Не забудь же нас, убогих, не покинь святую
обитель… Ох ты, любезненькой мой!.. Постой-ка, я на дорогу бутылочку тебе
в сани-то положу… Эй,
отец Спиридоний!.. Положи-ка
в кулечек облепихи бутылочки две либо три, полюбилась давеча она благодетелю-то, да поляниковки положь, да морошки.
— Вспомянуть бы вам,
отцы, матери, вспомянуть бы вам лета древние и старых преподобных
отец!.. Почитать бы вам письма Аввакума священномученика, иже с самим волком Никоном мужески брань сотворил… Вельми похваляет он самовольное сожжение за Христа и за древлее благочестие… Сам сый
в Пустозерске сожженный, благословляет он великим благословением себя и
обители свои сожигать, да не будем яты врагом нечестивым!.. Тако глаголет: «Блажен извол сей о Господе!.. Самовольнии мученицы Христови!..»
— Посмотрю я на тебя, Настасья, ровно тебе не мил стал отцовский дом. Чуть не с самого первого дня, как воротилась ты из
обители, ходишь, как
в воду опущенная, и все ты делаешь рывком да с сердцем… А только молвил
отец: «
В Комаров ехать» — ног под собой не чуешь… Спасибо, доченька, спасибо!.. Не чаяла от тебя!..
Памятуя их, поревновал
отец Игнатий по старой вере, иночество надел и
в Комарове
обитель завел…
—
В вашей
обители старец Варлаам и жизнь свою скончал? — спросил Василий Борисыч у замолчавшего
отца Иосифа.
— Как
отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай: приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол,
в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у
отца на лето к нам
в обитель гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
Сжавшись
в кучку, матери держались
в сторонке. Рассевшись
в тени меж деревьев, поминали они преподобного
отца Софонтия привезенными из
обителей яствами и приглашали знакомых разделить с ними трапезу. Отказов не было, и вскоре больше полутораста человек, разделясь на отдельные кучки,
в строгом молчаньи ели и пили во славу Божию и на помин души
отца Софонтия… Деревенские парни и горожане обступили келейниц и, взглядывая на молодых старочек и на пригоженьких белиц, отпускали им разные шуточки.
Про Иргиз говорили: знаком был он матери Манефе; до игуменства чуть не каждый год туда ездила и гащивала
в тамошних женских
обителях по месяцу и дольше… Василий Борисыч также коротко знал Иргизские монастыри. Долго он рассуждал с Манефой о благолепии тамошних церквей, о стройном порядке службы, о знаменитых певцах
отца Силуяна, о пространном и во всем преизобильном житии тамошних иноков и стариц.
Кто эти другие, не сказал Патап Максимыч. Вертелся на губах
отец Михаил, но как вспомнятся красноярские стерляди, почет, возданный
в обители, молебный канон, баня липовая с калуфером — язык у Патапа Максимыча так и заморозит… «Возможно ль такого старца к пролазу Якимке приравнивать, к бездельнику Дюкову? — думал Патап Максимыч. — Обошли, плуты, честнаго игумна… Да нет, постой, погоди — выведу я вас на свежую воду!..»
Воспомянул он тогда роды своя, как
в Никоновы гонительные времена деды его смольяне,
отец Спиридоний да
отец Ефрем, из роду Потемкиных, бегая церковных новин, укрылись
в лесах Кéрженских и поставили
обитель поблизости скита Шáрпана…
— Да как вам сказать, сударыня? — ответила Манефа. — Вы ее хорошо знаете, девка всегда была скрытная, а
в голове дум было много. Каких, никому, бывало, не выскажет… Теперь пуще прежнего — теперь не сговоришь с ней… Живши
в обители, все-таки под смиреньем была, а как
отец с матерью потачку дали, власти над собой знать не хочет… Вся
в родимого батюшку — гордостная, нравная, своебычная — все бы ей над каким ни на есть человеком покуражиться…
Однажды на Тихонов день [16 июня 1708 года.] многие старцы и старицы, именитые люди и духовного чина к матери Голиндухе
в обитель сходились разбирать поподробну «спорные письма» протопопа Аввакума и обрели
в них несогласных речей со святых
отец Писанием много, за то и согласились отложить те письма.
В этих местностях до расхищения казенных лесов, бывшего
в пятидесятых годах, жило немало пустынников.], и только
в молитвах и посте подвизался, что сподобился общения со невидимыми грешному миру святыми
отцами Нестиарской
обители [Озеро Нестиар на левой стороне Керженца среди глухого леса.].
— Как же не знать матушку Манефу? — сказала Аграфена Ивановна. — При мне и
в обитель ту поступила.
В беличестве звали ее Матреной Максимовной, прозванье теперь я забыла. Как не знать матушку Манефу?
В послушницах у матери Платониды жила.
Отец горянщиной у ней торговал, темный был богач, гремел
в свое время за Волгой… много пользовалась от него Платонидушка.
— Ишь что сказал! — воскликнул
отец Израиль. — А разве неизвестно тебе, что к
отцу Софронию богомольцы частенько за благословеньем приходят.
В две-то недели сколько, ты полагаешь,
обитель от того получит?.. Мне от
отца казначея проходу не будет тогда. Так али нет,
отец Анатолий?
Это очень не нравилось
отцу Израилю — «зачем, — говаривал он юроду, — призревшая тебя
обитель лишается достодолжной благостыни?» У себя
в келье Софронушка только деревянное масло да восковые свечи принимал от приходивших узнавать судьбу.
У Лещовых гостей было много, но Дуня никого даже не заметила, но, бывши с
отцом в Петров день на старом своем пепелище,
в обители матушки Манефы, казанского купчика Петра Степаныча Самоквасова маленько заприметила.
Вспоминая о том, дни и ночи плакала она, умоляя
отца с матерью позволить ей поселиться
в какой-нибудь
обители…
Шестнадцати лет еще не было Дуне, когда воротилась она из
обители, а досужие свахи то́тчас одна за другой стали подъезжать к Марку Данилычу — дом богатый, невеста одна дочь у
отца, — кому не охота Дунюшку
в жены себе взять. Сунулись было свахи с купеческими сыновьями из того городка, где жили Смолокуровы, но всем отказ, как шест, был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
— Я вырасту, Павла Артемьевна! А уж тянет меня туда-то, и сказать не могу, как тянет. Так бы век
в тишине монастырской и прожила. За вас бы молилась…
В посте… на ночных бдениях… — возразила, внезапно сживаясь, Соня. — У бабушки моей есть монашка знакомая… Она еще
в детстве все к бабушке приставала, просила все меня
в послушание к ней отдать
в обитель… Совсем к себе на воспитание брала… А
отец не отдал… Сюды определил… Велел учиться.
— Милости прошу… Позвольте познакомить… Отец-казначей нашей
обители. А это — племянница моя, супруга
отца благочинного
в селе Свербееве.
— Так, значит, я не ошибся! — возбужденно сказал настоятель. — Ваша фамилия сейчас мне напомнила… Вот
отец казначей здесь внове, а я больше пятнадцати лет живу
в обители. Прежде здешние дела и междоусобия чаще до меня доходили. Да и до сих пор я имею сношения с местными властями и крестьянскими н/абольшими… Так вы будете Теркина… как бишь его звали… Иван Прокофьич, никак… если не ошибаюсь?..
От
отца помнит он, как один из киевских князей Рюриковичей вступил
в удельную усобицу с родным своим дядей, взял его стол, сжег
обитель, церкви, срыл до основания город.
— Святые
отцы, благословите пришествие
в мирную
обитель вашу бесприютного странника! — прервал говорившего старца раздавшийся за ним голос.
Дары Божьи бесконечно многообразны, многообразны пути Божьи, и
в доме
Отца обителей много.
— Святые
отцы, благословите пришествие
в мирную
обитель вашу бесприютного странника! — прервал говорившего старца раздавшийся за ними голос.
Конечно, мало; но он видел
в глазах ее красоту душевную, пламенную любовь к нему, что-то непостижимое, неразгаданное, может быть, свое прошедшее
в мире ином, доземельном, может быть, свое будущее, свое второе я, с которым он составит одно
в той
обители, которых сын божий назначил многие
в дому
отца своего.
Одну половину времени князь Андрей проводил
в Лысых Горах с
отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени
в богучаровской
обители, как называл
отец его деревню.
По приказам — брадатые бояре, по городам — благочестивые и бородатые же воеводы, и те, и другие, и третьи строго соблюдают посты, по субботам ходят
в баню, по воскресеньям — за крестными ходами, часто ездят по святым
обителям на богомолья, отнюдь не дозволяют народу бесовских игр и ристалищ «яже от бога отводят, к бесом же на пагубу приводят», истребляют театры, запрещают танцы, музыку, маскарады, воздвигают гонения на общечеловеческое, истинное просвещение, как на богохульное, святыми
отцами не заповеданное и притом еще заморское, и пр. и пр.
С посылками иноков по монастырским нуждам, очевидно, случались частые
в этом роде истории, по крайней мере,
в том же 1749 году, когда не вернулся из сечи
отец иеромонах, пропал и другой инок, тоже облеченный доверием своей
обители.
Княжна бессильно опустилась
в кресло подле
отца и заплакала. Она видела теперь брата
в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его
в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он
в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли,
в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.