Неточные совпадения
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался
в задумчивую лень:
Со сна садится
в ванну со льдом,
И после,
дома целый день,
Один,
в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он на бильярде
в два
шараИграет с самого утра.
Настанет вечер деревенский:
Бильярд оставлен, кий забыт,
Перед камином стол накрыт,
Евгений ждет: вот едет Ленский
На тройке чалых лошадей;
Давай обедать поскорей!
— Случайно-с… Мне все кажется, что
в вас есть что-то к моему подходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой
в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной семь лет безвыездно проживал, и
в доме Вяземского на Сенной
в старину ночевывал, и на
шаре с Бергом, может быть, полечу.
Так пускал он
в ход свои нравственные силы, так волновался часто по целым дням, и только тогда разве очнется с глубоким вздохом от обаятельной мечты или от мучительной заботы, когда день склонится к вечеру и солнце огромным
шаром станет великолепно опускаться за четырехэтажный
дом.
И всякого довольно,
Да не у нас, а у соседей. Веришь,
Шаром кати, ни корки хлеба
в доме,
Ни зернушка
в сусеке, ни копейки
Железной нет
в мошне у Бобыля.
В одном месте сплошной забор сменился палисадником, за которым виднелся широкий двор с куртиной, посредине которой стоял алюминиевый
шар.
В глубине виднелся барский
дом с колонками, а влево — неотгороженный густой сад. Аллеи уходили
в зеленый сумрак, и на этом фоне мелькали фигуры двух девочек
в коротких платьях. Одна прыгала через веревочку, другая гоняла колесо. На скамье под деревом, с книгой на коленях, по — видимому, дремала гувернантка.
Во всех
домах отворенные окна ярко освещены, а перед подъездами горят висячие фонари. Обеим девушкам отчетливо видна внутренность залы
в заведении Софьи Васильевны, что напротив: желтый блестящий паркет, темно-вишневые драпри на дверях, перехваченные шнурами, конец черного рояля, трюмо
в золоченой раме и то мелькающие
в окнах, то скрывающиеся женские фигуры
в пышных платьях и их отражения
в зеркалах. Резное крыльцо Треппеля, направо, ярко озарено голубоватым электрическим светом из большого матового
шара.
В фонтанах журчала и плескалась прозрачная вода; из красивых ваз, висевших
в воздухе между деревьями, спускались гирляндами вниз вьющиеся растения, а перед
домом, на мраморных столбах, стояли два блестящих зеркальных
шара,
в которых странствующая труппа отразилась вверх ногами,
в смешном, изогнутом и растянутом виде.
Где-то сзади я слышал пронзительный писк птиц над Стеной. А впереди,
в закатном солнце — из малинового кристаллизованного огня —
шары куполов, огромные пылающие кубы-дома, застывшей молнией
в небе — шпиц аккумуляторной башни. И все это — всю эту безукоризненную, геометрическую красоту — я должен буду сам, своими руками… Неужели — никакого выхода, никакого пути?
Когда над городом пела и металась вьюга, забрасывая снегом
дома до крыш, шаркая сухими мохнатыми крыльями по ставням и по стенам, — мерещился кто-то огромный, тихонький и мягкий: он покорно свернулся
в шар отребьев и катится по земле из края
в край, приминая на пути своём леса, заполняя овраги, давит и ломает города и села, загоняя мягкою тяжестью своею обломки
в землю и
в безобразное, безглавое тело своё.
— Верно-с. И почнут они промежду себя считаться… а дня этак за два до срока вашество и напомните, что скоро, дескать, и по
домам пора…
Шары в руки, и дело с концом-с!
Публика загудела. Это была не обычная корзина аэростата, какие я видел на картинках, а низенькая, круглая, аршина полтора
в диаметре и аршин вверх, плетушка из досок от бочек и веревок. Сесть не на что, загородка по колено. Берг дал знак, крикнул «пускай», и не успел я опомниться, как
шар рванулся сначала
в сторону, потом вверх, потом вбок, брошенный ветром, причем низком корзины чуть-чуть не ударился
в трубу
дома — и закрутился… Москва тоже крутилась и проваливалась подо мной.
Дома капиталистов бросались
в глаза: то были неуклюжие двухэтажные каменные
дома с железною, зеленою или серой кровлей, с воротами, украшенными каменными
шарами, и палисадником, засеянным вплотную от фундамента до решетки королевскими свечами.
Купили двадцать десятин земли, и на высоком берегу, на полянке, где раньше бродили обручановские коровы, построили красивый двухэтажный
дом с террасой, с балконами, с башней и со шпилем, на котором по воскресеньям взвивался флаг, — построили
в какие-нибудь три месяца и потом всю зиму сажали большие деревья, и, когда наступила весна и всё зазеленело кругом,
в новой усадьбе были уже аллеи, садовник и двое рабочих
в белых фартуках копались около
дома, бил фонтанчик, и зеркальный
шар горел так ярко, что было больно смотреть.
— Дело-то óпасно, — немного подумав, молвил Василий Борисыч. — Батюшка родитель был у меня тоже человек торговый, дела большие вел. Был расчетлив и бережлив, опытен и сметлив… А подошел черный день, смешались прибыль с убылью, и пошли беда за бедой.
В два года
в доме-то стало хоть
шаром покати… А мне куда перед ним? Что я супротив его знаю?.. Нет, Патап Максимыч, не с руки мне торговое дело.
Осталась после Емельянихи сиротка, пятилетняя Даренка.
В отцовском ее
дому давным-давно хоть
шаром покати, еще заживо родитель растащил по кабакам все добро — и свое и краденое. Мать схоронили Христа ради, по приказу исправника, а сиротка осталась болтаться промеж дворов: бывало, где день, где ночь проведет, где обносочки какие ей Христа ради подадут, где черствым хлебцем впроголодь накормят, где
в баньку пустят помыться. Так и росла девочка.
Пожар
в Гороховой далеко еще не был потушен, как уже выкинули
шары Каретной части: здесь загорелось опять-таки
в Ямской,
в Кобыльей улице, с задов
дома № 104, откуда огонь распространился на все
дома по Лиговке, так что весь громадный четырехугольник между улицами Кобыльей и Лиговкой и от церкви Иоанна Предтечи до Глазовского моста сгорел до основания.
И дошло у нас до бедноты, до того дошло, сударыня, что
в доме теперь хоть
шаром покати.
Подъехав к
дому Феклистову, Петр Степаныч вошел к нему
в белую харчевню. Были будни, день не базарный,
в харчевне нет никого, только
в задней горнице какие-то двое приказных
шарами на бильярде постукивали. Едва успел Петр Степаныч заказать селянку из почек да подовый пирог, как влетел
в харчевню сам хозяин и с радостным видом кинулся навстречу к богатому казанцу.
Орловский. Погоди, роднуша, мне нужно с профессором минуток пять посидеть, а то неловко. Этикет надо соблюсти. Пока поиграй моим
шаром, а я скоро… (Уходит
в дом.)
Соня. Так позвольте же, господа… Значит, сейчас мы пойдем на крокет пари держать… Потом пораньше пообедаем у Юли и этак часов
в семь поедем к Леш… то есть вот к Михаилу Львовичу. Отлично. Пойдемте, Юлечка, за
шарами. (Уходит с Юлей
в дом.)
В громадном, роскошном
доме князей Гариных, на набережной реки Фонтанки, царила какая-то тягостная атмосфера. Несмотря на то, что это был разгар сезона 187* года, солидному швейцару, видимо из заслуженных гвардейцев, с достоинством носившему княжескую ливрею и треуголку, привычно и величественно опиравшемуся на булаву, с блестевшим, как золото, медным
шаром, — было отдано строгое приказание: никого не принимать. Было воскресенье, четвертый час дня — визитные часы петербургского большого света.
Сам
дом стоял
в глубине двора-сада, отделенного от улицы железной решеткой
в каменных столбах, на вершине которых находились
шары с воткнутыми
в них острием вверх копьями;
в середине были такие же железные ворота, на столбах которых были традиционные львы.
Зато и мышиную свою команду уж он не выдавал, — ни одного кота
в дом нипочем не допустит. Чуть который мурло из-за ободранной доски покажет, чичас его домовик кочергой по усам, кот так и вскинется. Попал
шар в лузу, да и выскочил.
Ольгушка с Грушкой между тем любовались на зеркальный
шар,
в котором виднелись какие-то маленькие
дома, леса, сады. И этот
шар и многое другое было для них не удивительно, потому что они ожидали всего самого чудесного от таинственного и непонятного для них мира людей-господ.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие
в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный
шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой
дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял
в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти
в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал
в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал
в альбомы по-французски стихи о своем участии
в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.