Неточные совпадения
Он ожидал увидеть
глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных
глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все
окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека
в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Ему казалось, что некоторые из них, очень многие, может быть — большинство, смотрят на него и на толпу зрителей, среди которых он стоит, также снисходительно, равнодушно, усмешливо, дерзко и угрюмо, а
в общем
глазами совершенно чужих людей, теми же
глазами, как смотрят на них люди,
окружающие его, Самгина.
Все прочее вылетело опять из головы: бабушкины гости, Марк, Леонтий,
окружающая идиллия — пропали из
глаз. Одна Вера стояла на пьедестале, освещаемая блеском солнца и сияющая
в мраморном равнодушии, повелительным жестом запрещающая ему приближаться, и он закрывал
глаза перед ней, клонил голову и мысленно говорил...
У него перед
глазами был идеал простой, чистой натуры, и
в душе созидался образ какого-то тихого, семейного романа, и
в то же время он чувствовал, что роман понемногу захватывал и его самого, что ему хорошо, тепло, что
окружающая жизнь как будто втягивает его…
— А как вы полагаете, откуда деньги у Болеслава Брониславича? Сначала он был подрядчиком и морил рабочих, как мух, потом он начал спаивать мужиков, а сейчас разоряет целый край
в обществе всех этих банковских воров. Честных денег нет, славяночка. Я не обвиняю Стабровского: он не лучше и не хуже других. Но не нужно закрывать себе
глаза на
окружающее нас зло. Хороша и литература, и наука, и музыка, — все это отлично, но мы этим никогда не закроем печальной действительности.
С первых же шагов, когда лучи теплого дня ударили ему
в лицо, согрели нежную кожу, он инстинктивно поворачивал к солнцу свои незрячие
глаза, как будто чувствуя, к какому центру тяготеет все
окружающее.
Мир раскрывался перед ее полудетскими
глазами во всей своей непривлекательной наготе, и она, как молодое растение, впитывала
в себя
окружающие ее мысли и чувства.
Розанов оглянулся и на пороге дверей залы увидел Бертольди. Она почти нимало не изменилась: те же короткие волосы, то же неряшество наряда, только разве
в глазах виднелось еще больше суетной самоуверенности, довольства собою и сознания достоинств
окружающей ее среды.
Веселый звон колоколов, розовое вечернее небо, свежий воздух, пропитанный ароматом цветов,
окружающих каждую келью, и эти черные фигуры, то согбенные и закутанные
в черные покрывала, то молодые и стройные, с миловидными личиками и потупленными
глазами: все это было ново для наших героинь, и все это располагало их к задумчивости и молчанию.
Ее
глаза совсем выздоровели; она теперь не раздражалась, не сердилась и даже много меньше читала, но, видимо, сосредоточилась
в себе и не то чтобы примирилась со всем ее
окружающим, а как бы не замечала его вовсе.
Никогда он не взял
в руки ни одной газеты, не произнес ни одного слова, ни одного звука; а только сидел, смотря перед собою во все
глаза, но таким тупым, безжизненным взглядом, что можно было побиться об заклад, что он ничего не видит из всего
окружающего и ничего не слышит.
Сначала она держала
глаза потупленными вниз, боясь на что-нибудь
окружающее взглянуть; потом подняла их вверх, и ей сразу же представилось, что
в туманной высоте церковного свода летают какие-то бледные крылатые существа, которых она приняла за ангелов.
Красота ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник ходить
в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее
в этом случае ему счастье устроило нечто еще лучшее:
в ближайшую среду, когда капитан на плацу перед Красными казармами производил ученье своей роте и, крикнув звучным голосом: «налево кругом!», сам повернулся
в этом же направлении, то ему прямо бросились
в глаза стоявшие у
окружающей плац веревки мать и дочь Рыжовы.
Когда Софья Николавна
в четвертую ночь пришла
в себя, взглянула сознательно на
окружающие ее предметы, узнала Алексея Степаныча, которого узнать было трудно, так он переменился, узнала неизменного друга своего, Катерину Алексевну, — страшный крик вырвался из ее груди, и спасительные потоки слез хлынули из
глаз: она еще ни разу не плакала.
Экипаж подкатил к крыльцу, молодые вышли, упали старикам
в ноги, приняли их благословение и расцеловались с ними и со всеми их
окружающими; едва кончила молодая эту церемонию и обратилась опять к свекру, как он схватил ее за руку, поглядел ей пристально
в глаза, из которых катились слезы, сам заплакал, крепко обнял, поцеловал и сказал: «Слава богу!
Единственно «светлый луч
в зверином мраке» — Офелия, чистая душа, не выдержавшая ужаса
окружающего ее, когда открылись ее
глаза.
Я не свожу
глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый звук. Она живет. Она едет по этим полям
в полном одиночестве и радуется простору, волнам золотого моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу
в ее
глазах, вижу, что для нее нет ничего
окружающего ее, ни седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая не радуется новой звезде, ни Рено, с ее красотой, померкшей перед ней, полной жизни и свежести… Она смотрит вдаль… Видит только поля, поля, поля…
Случай с лоцманом и машинистом направил внимание мальчика на
окружающее;
глаза Фомы стали зорче:
в них явилась сознательная пытливость, и
в его вопросах отцу зазвучало стремление понять, — какие нити и пружины управляют действиями людей?
Слова и звуки вспыхивали перед
глазами Евсея, как искры, сжигая надежду на близость спокойной жизни. Он ощущал всем телом, что из тьмы,
окружающей его, от этих людей надвигается сила, враждебная ему, эта сила снова схватит его, поставит на старую дорогу, приведёт к старым страхам.
В сердце его тихо закипала ненависть к Саше, гибкая ненависть слабого, непримиримое, мстительное чувство раба, которого однажды мучили надеждою на свободу.
Вера Сергеевна не принимала
в этом разговоре никакого участия, лицо ее по-прежнему оставалось холодно и гордо, и только
в глазах можно было подметить слабый свет горечи и досады на все ее
окружающее.
Сначала Григорий Иваныч не мог без смеха смотреть на мою жалкую фигуру и лицо, но когда, развернув какую-то французскую книгу и начав ее переводить, я стал путаться
в словах, не понимая от рассеянности того, что я читал, ибо перед моими
глазами летали утки и кулики, а
в ушах звенели их голоса, — воспитатель мой наморщил брови, взял у меня книгу из рук и, ходя из угла
в угол по комнате, целый час читал мне наставления, убеждая меня, чтобы я победил
в себе вредное свойство увлекаться до безумия, до забвения всего меня
окружающего…
Как бы то ни было, только я начал задумываться, или, лучше сказать, переставал обращать внимание на все, меня
окружающее, переставал слышать, что говорили другие; без участия учил свои уроки, сказывал их, слушал замечания или похвалы учителей и часто, смотря им прямо
в глаза — воображал себя
в милом Аксакове,
в тихом родительском доме, подле любящей матери; всем казалось это простою рассеянностью.
При такой заре, покуда не забрана половина облитого янтарем неба,
в комнатах Иды и ее матери держится очень странное освещение — оно не угнетает, как белая ночь, и не радует, как свет, падающий лучом из-за тучи, а оно приносит с собою что-то фантасмагорическое: при этом освещении изменяются цвета и положения всех
окружающих вас предметов: лежащая на столе головная щетка оживает, скидывается черепахой и шевелит своей головкой; у старого жасмина вырастают вместо листьев голубиные перья; по лицу сидящего против вас человека протягиваются длинные, тонкие, фосфорические блики, и хорошо знакомые вам
глаза светят совсем не тем блеском, который всегда вы
в них видели.
Я ничего не отвечала и невольно смотрела ему
в глаза. Вдруг что-то странное случилось со мной; сначала я перестала видеть
окружающее, потом лицо его исчезло передо мной, только одни его
глаза блестели, казалось, против самых моих
глаз, потом мне показалось, что
глаза эти во мне, все помутилось, я ничего не видала и должна была зажмуриться, чтоб оторваться от чувства наслаждения и страха, которые производил во мне этот взгляд…
В одном углу — бочка с прицепленным к краю ковшом,
в другом — конторка, устроенная из досок, положенных на козла; на ней штофы, полуштофы, косушки и стаканы, расположенные шеренгами с необыкновенною симметриею, как-то странно бросающеюся
в глаза посреди
окружающего хлама и беспорядка.
Глаза, не мигая, смотрели на ангелочка, и под этим пристальным взглядом он становился больше и светлее, и крылышки его начинали трепетать бесшумным трепетаньем, а все
окружающее — бревенчатая, покрытая копотью стена, грязный стол, Сашка, — все это сливалось
в одну ровную серую массу, без теней, без света.
Это делалось бессознательно с моей стороны, но все
окружающие замечали мои поступки и нередко смеялись мне
в глаза; сама тетка говаривала, что я влюблен
в ее мужа и волочусь за ним изо всех сил.
Черты смуглого его лица были выразительны: бледный высокий лоб, осененный черными клоками волос, черные сверкающие
глаза, орлиный нос и густая борода,
окружающая впалые желтосмуглые щеки, обличали
в нем иностранца.
Падая, тряпка развернулась, и
в глазах Лёньки промелькнул голубой с цветами платок, тотчас заслонённый образом маленькой плачущей девочки. Она встала перед ним, как живая, закрыв собой казака, деда и всё
окружающее… Звуки её рыданий снова ясно раздались
в ушах Лёньки, и ему показалось, что перед ним на землю падают светлые капельки слёз.
Голос его, слабый и нежный тенор, начинал дрожать, и
в волнении, которое он старался скрыть от
окружающих, о. дьякон подносил к
глазам платок и улыбался.
Когда
глаза мало-помалу привыкли к
окружающему, прежде всего я увидела старых, бородатых горцев с неподвижно суровыми лицами,
в праздничных бешметах, сидящих на подушках, раскуривая кальяны.
В голове стоял глухой шум, она буквально трещала, моя бедная голова, сердце билось, как пойманная пичужка, туман перед
глазами мешал видеть
окружающее… И вдруг сильный, властный голос гневно и строго прозвучал над моей головой...
Горданов нетерпеливо повернулся на стуле и, окинув
глазами все
окружающее, имел обширный выбор тем для возражения хозяину, но почувствовал мгновенное отвращение от игры
в слова с этим сыном продавца янтарей, и сказал...
—
В баню, говорит, поедем! — передала Александра Михайловна
окружающим. Бешеная злоба сдавила ей дыхание. Хотелось, чтобы кто-нибудь громко, исступленно крикнул: «Девушки, да докуда же мы будем терпеть?!» И чтоб всем вбежать к Матвееву, повалить его и бить, бить эту поганую тушу ногами, стульями, топтать каблуками… Дарья Петровна с сожалением смотрела на Таню,
глаза Фокиной мрачно горели.
Она была вяла и апатична. Тупо оглядывая
окружающих, она рассказывала, как бил ее Андрей Иванович, как он впился ей ногтями
в нос и рвал его, а другой рукою закручивал волосы, чтоб заставить ее отдать все деньги… Хозяйка вздыхала и жалостливо качала головою. Елизавета Алексеевна, сдвинув брови, мрачно смотрела
в угол. Дунька слушала жадно, с блестящими от любопытства
глазами, словно ей рассказывали интересную и страшную сказку.
У одного Егора Никифорова порой
в глазах светилась грусть, когда он смотрел на счастливые лица обитателей высокого дома. Он старался скрыть эту грусть, это томящее его предчувствие стерегущего высокий дом несчастья от
окружающих, и это было для него тем легче, что эти
окружающие, счастливые и довольные, не замечали странного выражения его
глаз, а, быть может, приписывали его перенесенным им страданиям на каторге и
в силу этого не решались спросить его.
Он видел, что он бессилен
в борьбе с существующим, тем более, что раскрытие
глаз наивной и невинной княжны Лидии на
окружающую ее грязь было бы равносильно убийству этой чудной девушки.
Во время сцены
в саду Фауста с Маргаритой она побледнела и забыла всех
окружающих, даже Владимира, и не отрывала
глаз от сцены.
На этом, лишенном жизни лице порой появлялась даже улыбка, но улыбка не радовавшая, а заставлявшая содрогаться
окружающих. Такова сила
глаз в лице человека, этих светочей его ума.
Созванные доктора с трудом привели ее
в чувство, но, увы, открыв
глаза, несчастная девушка не узнала
окружающих и тотчас снова потеряла сознание и впала
в бред.
Обе они поняли ту беззаветную, горячую любовь, которую питал бедный юноша к своей бежавшей с другим кузине, и сила этой любви усугублялась
в их
глазах силой непроницаемой тайны,
в которую облек свое чувство юноша не только для
окружающих, но и для самого предмета этой безграничной, почти неземной привязанности, той высшей любви, из-за которой душу свою полагают за друга.
Несмотря на усвоенный молодым Гариным от своего друга и руководителя взгляд на женщин, образ соблазненной им девушки, подруги детских игр, из-за слабости характера оставленной им на произвол судьбы, окутанной даже для него полнейшей неизвестностью, словом — образ Александры Яковлевны нередко мелькал
в его воображении и часто заставлял его среди разгара холостой пирушки, при звуках опереточных мотивов, под веселый говор продажных парижанок, поникать красивой головой, чтобы скрыть позорные, с точки зрения
окружающих, светлые и чистые, невольно набегавшие на
глаза слезы, — слезы угрызения совести.
Глафира Петровна на самом деле окончательно размякла и смотрела на Дарью Николаевну добрыми, ласковыми
глазами. Произведенное благоприятное впечатление, как
окружающей обстановкой, так и самой хозяйкой, было так неожиданно, что Глафира Петровна не
в состоянии была рассуждать и что-либо противопоставить наплыву чувств, с какою-то особою силою повлекших ее к сидевшей против нее девушки.
Причину этого надо было искать не
в отсутствии красивой внешности у обеих девушек, так как даже и
в то отдаленное от нас время люди были людьми и богатое приданое
в глазах многих женихов, державшихся мудрых пословиц «Была бы коза да золотые рога» и «С лица не воду пить», могла украсить всякое физическое безобразие, — дочери же Малюты были далеко не бесприданницы, — а главным образом
в том внутреннем чувстве брезгливости, которое таили все
окружающие любимца царя, Григория Лукьяновича, под наружным к нему уважением и подобострастием, как к «человеку случайному».
Княжна была жива, но, увы! это известие было далеко не из отрадных: она действительно, попечениями матери Досифеи, была приведена
в чувство, открыла
глаза, обвела ими
окружающую ее обстановку, но ни одна искра сознания не загорелась
в них.
Наташа похорошела
в деревне, как все ей говорили, а
в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты,
в соединении с равнодушием ко всему
окружающему. Ее черные
глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно,
в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
Исанка вошла
в гостиную и сразу нашла
глазами Борьку, — по высокому его росту, по крепкому, мужественному голосу и по тому, что
глаза всех
окружающих загорались оживлением и мыслью. Васька Шилин, лучший шахматный игрок, с насмешкой спрашивал...