Неточные совпадения
В окно высовываются руки с просьбами.
Проходя по гостиной, она услыхала, что у подъезда остановился экипаж, и, выглянув
в окно, увидала карету, из которой
высовывалась молодая девушка
в лиловой шляпке, что-то приказывая звонившему лакею.
Он держался одною рукой за
окно остановившейся на углу кареты, из которой
высовывались женская голова
в бархатной шляпе и две детские головки, и улыбался и манил рукой зятя.
Из
окон второго и третьего этажа
высовывались неподкупные головы жрецов Фемиды и
в ту ж минуту прятались опять: вероятно,
в то время входил
в комнату начальник.
У
окна сидел и курил человек
в поддевке, шелковой шапочке на голове, седая борода его дымилась, выпуклыми глазами он смотрел на человека против него, у этого человека лицо напоминает благородную морду датского дога — нижняя часть слишком
высунулась вперед, а лоб опрокинут к затылку, рядом с ним дремали еще двое, один безмолвно, другой — чмокая с сожалением и сердито.
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее можно снять, — говорил он, бесцеремонно сбрасывая с плеч сюртук. Без сюртука он стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка
в мягкой рубашке. Сорвал он и галстук, небрежно бросил его на подзеркальник, где стояла ваза с цветами. Обмахивая платком лицо,
высунулся в открытое
окно и удовлетворенно сказал...
Снимок — мутный, не сразу можно было разобрать, что на нем — часть улицы, два каменных домика, рамы
окон поломаны, стекла выбиты, с крыльца на каменную площадку
высунулись чьи-то ноги, вся улица засорена изломанной мебелью, валяется пианино с оторванной крышкой, поперек улицы — срубленное дерево, клен или каштан, перед деревом — костер, из него торчит крышка пианино, а пред костром,
в большом, вольтеровском кресле, поставив ноги на пишущую машинку, а винтовку между ног, сидит и смотрит
в огонь русский солдат.
Простор и пустота — как
в пустыне. Кое-где
высунется из
окна голова с седой бородой,
в красной рубашке, поглядит, зевая, на обе стороны, плюнет и спрячется.
Он видел, что собирается гроза, и начал метаться
в беспокойстве, не зная, чем отвратить ее! Он поджимал под себя ноги и клал церемонно шляпу на колени или вдруг вскакивал, подходил к
окну и
высовывался из него почти до колен.
Краюха падает
в мешок, окошко захлопывается. Нищий, крестясь, идет к следующей избе: тот же стук, те же слова и такая же краюха падает
в суму. И сколько бы ни прошло старцев, богомольцев, убогих, калек, перед каждым отодвигается крошечное
окно, каждый услышит: «Прими, Христа ради», загорелая рука не устает
высовываться, краюха хлеба неизбежно падает
в каждую подставленную суму.
Маленькие
окна подымались, и сухощавая рука старухи, которые одни только вместе с степенными отцами оставались
в избах,
высовывалась из окошка с колбасою
в руках или куском пирога.
— Ой, батюшки, до смерти забьют! — вскрикивает
в кухне толстая стряпка Аграфена,
высовываясь из
окна.
И вот я, немножко испуганный грозящим нашествием буйного дяди, но гордый поручением, возложенным на меня, торчу
в окне, осматривая улицу; широкая, она покрыта густым слоем пыли; сквозь пыль
высовывается опухолями крупный булыжник.
Полежав немного, дядя приподнимается, весь оборванный, лохматый, берет булыжник и мечет его
в ворота; раздается гулкий удар, точно по дну бочки. Из кабака лезут темные люди, орут, храпят, размахивают руками; из
окон домов
высовываются человечьи головы, — улица оживает, смеется, кричит. Всё это тоже как сказка, любопытная, но неприятная, пугающая.
Я отвечал на их поклоны множеством поклонов, хотя карета тронулась уже с места, и,
высунувшись из
окна, кричал: «Прощайте, прощайте!» Отец и мать улыбались, глядя на меня, а я, весь
в движении и волнении, принялся расспрашивать: отчего эти люди знают, как нас зовут?
В окно кареты
высовывается рука с бутылкой и узелком; Василий с удивительной ловкостью на ходу соскакивает с козел и приносит нам ватрушек и квасу.
Все трое разом зевнули и потянулись: знак, что сюжет начинал истощаться, хотя еще ни одним словом не было упомянуто об ветчине. Меня они, по-видимому, совсем не принимали
в соображение: или им все равно было, есть ли
в вагоне посторонний человек или нет, или же они принимали меня за иностранца, не понимающего русского языка. Сергей Федорыч
высунулся из
окна и с минуту вглядывался вперед.
К сожалению, обыкновенно на этом именно месте речи происходило неожиданное постороннее вмешательство;
в окно высовывалось желтое и сердитое лицо Коца, а сзади Туркевича подхватывал с замечательною ловкостью подкравшийся к нему Микита.
Ромашов зажмурил глаза и съежился. Ему казалось, что если он сейчас пошевелится, то все сидящие
в столовой заметят это и
высунутся из
окон. Так простоял он минуту или две. Потом, стараясь дышать как можно тише, сгорбившись и спрятав голову
в плечи, он на цыпочках двинулся вдоль стены, прошел, все ускоряя шаг, до ворот и, быстро перебежав освещенную луной улицу, скрылся
в густой тени противоположного забора.
— Кто это? — спокойно, точно он ожидал оклика, спросил Назанский,
высунувшись наружу через подоконник. — А, это вы, Георгий Алексеич? Подождите: через двери вам будет далеко и темно. Лезьте
в окно. Давайте вашу руку.
В открытых
окнах присутственных мест стали видны широкие, немного опухлые лица столоначальников и ненадолго
высовываться завитые и напомаженные головы писцов.
Чем бы я доказал? Ермохин с криком вытащил меня на двор, Сидоров шел за нами и тоже что-то кричал, из
окон высунулись головы разных людей; спокойно покуривая, смотрела мать Королевы Марго. Я понял, что пропал
в глазах моей дамы, и — ошалел.
Вот
высунулась из
окна волосатая башка лодочника Ферманова, угрюмого пьяницы; он смотрит на солнце крошечными щелками заплывших глаз и хрюкает, точно кабан. Выбежал на двор дед, обеими руками приглаживая рыженькие волосенки, — спешит
в баню обливаться холодной водой. Болтливая кухарка домохозяина, остроносая, густо обрызганная веснушками, похожа на кукушку, сам хозяин — на старого, ожиревшего голубя, и все люди напоминают птиц, животных, зверей.
В одном месте он чуть не до половины
высунулся из
окна, провожая взглядом быстро промелькнувшую пашню, на которой мужчины и женщины вязали снопы пшеницы.
Передонов подошел к
окну и стукнул палкою
в раму. Через полминуты Рутилов
высунулся из
окна.
Саша обещал притти. Назначенный час прошел — Саши не было, Людмила нетерпеливо ждала: металась, томилась, смотрела
в окно. Шаги заслышит на улице —
высунется. Сестры посмеивались. Она сердито и взволнованно говорила...
Кожемякин раздвинул банки с цветами,
высунулся из
окна до половины, оглянув двор: Шакир ушёл, Маркуша, точно медведь, возился
в сумраке амбара.
Но он уже
высунулся за
окно и громко шептал
в тишину сада...
А из высокой крыши жилища Кожемякина, переломив её, неожиданно и странно
высунулся чердак
в два
окна; их выцветшие радужные стёкла напоминают глаза совы, когда она днём, не мигая, смотрит на свет.
Дорога от дома жениха
в церковь лежала мимо самых
окон гостиной, и Софья Николавна видела, как он проехал туда
в английской мурзахановской карете на четверке славных доморощенных лошадей; она даже улыбнулась и ласково кивнула головой Алексею Степанычу, который,
высунувшись из кареты, глядел
в растворенные
окна дома.
Лицо Марьянки было строго-равнодушно; но оно вдруг ожило, как только она услыхала свое имя. Она подняла
окно и испуганно и радостно
высунулась в него.
Говорить было более некогда, и мы расстались; но когда я был уже на улице, лекарь
высунулся в фуражке из
окна и крикнул мне...
Извозчику велели ехать тихо, чтобы не трясло больную. Карета тронулась, девушки еще раз крикнули: «Прощайте!»—а Даша,
высунувшись из
окна, еще раз перекрестила
в воздухе девочек, и экипаж завернул за угол.
Кто-то
в белом платье
высунулся до половины из
окна и смотрит ему навстречу…
Но бедный капитан забыл
в суетах о своем майорском чреве:
высунувшись до половины
в окно, он завяз и, несмотря на все свои усилия, не мог пошевелиться.
Помнится, один отставной секунд-майор [Секунд-майор — офицерский чин
в русской армии XVIII века, следующий за чином капитана.], известный борзятник [Борзятник — любитель охотиться с борзыми собаками.], внезапно
высунулся из
окна своей квартиры и, весь багровый, с туловищем на перевесе, неистово заулюлюкал!
Отворялось ли
окно, по которому побарабанили сначала тоненькие, белые, как сахар, пальчики, и
высовывалась головка хорошенькой девушки, подзывавшей разносчика с горшками цветов, — мне тотчас же, тут же представлялось, что эти цветы только так покупаются, то есть вовсе не для того, чтоб наслаждаться весной и цветами
в душной городской квартире, а что вот очень скоро все переедут на дачу и цветы с собою увезут.
От
окна отошли, и через минуты две — слышно было — отлипла дверь
в сенях, потом стукнула щеколда
в наружной двери, и, придерживая дверь от ветра,
высунулся высокий старый с белой бородой мужик
в накинутом полушубке сверх белой праздничной рубахи и за ним малый
в красной рубахе и кожаных сапогах.
Стеклянное
окно открылось. Из него до половины
высунулся солидный еврей лет сорока и спросил,
в чем дело. Потом он опять нырнул
в ковчег, и на его месте
в окне показалось новое лицо.
Он напряженно схватился за желтый ремень,
высунулся в боковое
окно, и вся жизнь его сосредоточилась
в одном ожидании.
Во все время разговора Манефы с Фленушкой Параша молчала, но с необычной ей живостью поглядывала то на ту, то на другую. Марьюшка сидела, опустя глаза и скромно перебирая руками передник. Потом села у растворенного
окна,
высунулась в него дó пояса и лукаво сама с собой усмехалась, слушая обманные речи Фленушки.
«На деревню! на деревню убегла!» — визжит какая-то баба
в кичке необыкновенных размеров,
высунувшись в слуховое
окно.
Обернулась она ко мне и уставилась глазищами, точно удивилась чему… Поглядела да и говорит: «Оставьте!» И опять
в окно высунулась. Махнул я рукой, отошел
в сторону.
Поехали по железной дороге. Погода ясная этот день стояла — осенью дело это было,
в сентябре месяце. Солнце-то светит, да ветер свежий, осенний, а она
в вагоне
окно откроет, сама
высунется на ветер, так и сидит. По инструкции-то оно не полагается, знаете,
окна открывать, да Иванов мой, как
в вагон ввалился, так и захрапел; а я не смею ей сказать. Потом осмелился, подошел к ней и говорю: «Барышня, говорю, закройте
окно». Молчит, будто не ей и говорят. Постоял я тут, постоял, а потом опять говорю...
Иду я однажды-с мимо трактира Кухтина, а он
высунулся с бильярдным кием из
окна и кричит
в пьяном виде на всю площадь: «Господа, поглядите: марка, бывшая
в употреблении, идет!»
В это самое время из
окна рубки, что над каютами,
высунулся тощий, болезненный, с редкими прилизанными беловатыми волосами и с желто-зеленым отливом
в лице, бедно одетый молодой человек. Задыхаясь от кашля, кричал он на полового...
— Вы остановитесь у меня, — ответила ему скороговоркой Бодростина и,
высунувшись из
окна экипажа, велела кучеру ехать
в одну из известнейших московских гостиниц.
Иосаф Платонович сорвался с кровати, быстро бросился к
окну и
высунулся наружу. Ни на террасе, ни на балконе никого не было, но ему показалось, что влево,
в садовой калитке,
в это мгновение мелькнул и исчез клочок светло-зеленого полосатого платья. Нет, Иосафу Платоновичу это не показалось: он это действительно видел, но только видел сбоку, с той стороны, куда не глядел, и видел смутно, неясно, почти как во сне, потому что сон еще взаправду не успел и рассеяться.
Несколько минут он только тяжело дышал и потом, медленно распрямляясь, встал, прижал портфель обеими руками к груди и,
высунувшись из
окна, поглядел
в сад.
Я ехал
в вагоне,
высунувшись из
окна, смотрел, как по ночному небу тянулись тучи, как на горизонте вспыхивали зарницы, и улыбался
в темноту.