Неточные совпадения
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты
мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело
мою ревность и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его
воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце.
Воля в нем
моя сохраняется...
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы с голоду
Подохли, дом пустехонек,
А не взял бы, свидетель Бог,
Я за такую каторгу
И тысячи рублей,
Когда б не знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою… что он куражится
По
воле по
моей...
Софья. Я сказала, что судьба
моя зависит от
воли дядюшкиной, что он сам сюда приехать обещал в письме своем, которого (к Правдину) не позволил вам дочитать господин Скотинин.
Митрофан. Час
моей воли пришел. Не хочу учиться, хочу жениться. Ты ж меня взманила, пеняй на себя. Вот я сел.
Софья. Во всю жизнь
мою ваша
воля будет
мой закон.
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что ты живешь здесь против
воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так не терзало
мое сердце, как невинность в сетях коварства. Никогда не бывал я так собой доволен, как если случалось из рук вырвать добычь от порока.
Г-жа Простакова. Благодарна за милость! Куда я гожусь, когда в
моем доме
моим же рукам и
воли нет!
― Зачем я говорю это? зачем? ― продолжал он также гневно. ― Чтобы вы знали, что, так как вы не исполнили
моей воли относительно соблюдения приличий, я приму меры, чтобы положение это кончилось.
«Я должен объявить свое решение, что, обдумав то тяжелое положение, в которое она поставила семью, все другие выходы будут хуже для обеих сторон, чем внешнее statu quo, [прежнее положение] и что таковое я согласен соблюдать, но под строгим условием исполнения с ее стороны
моей воли, то есть прекращения отношений с любовником».
— Да
моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются от своей личной
воли.
Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое
мое удовольствие — подчинять
моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти?
Всё решено: я в вашей
воле,
И предаюсь
моей судьбе.
Друзья
мои, что ж толку в этом?
Быть может,
волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на старый лад
Займет веселый
мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.
«Как недогадлива ты, няня!» —
«Сердечный друг, уж я стара,
Стара; тупеет разум, Таня;
А то, бывало, я востра,
Бывало, слово барской
воли…» —
«Ах, няня, няня! до того ли?
Что нужды мне в твоем уме?
Ты видишь, дело о письме
К Онегину». — «Ну, дело, дело.
Не гневайся, душа
моя,
Ты знаешь, непонятна я…
Да что ж ты снова побледнела?» —
«Так, няня, право, ничего.
Пошли же внука своего...
Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас
И, вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на
волеС венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста
моиЯзык Петрарки и любви.
Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней
волею Зевеса
Наследник всех своих родных. —
Друзья Людмилы и Руслана!
С героем
моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый
мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали,
мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.
А где, бишь,
мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.
В году недель пять-шесть Одесса,
По
воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках
вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще
моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и
воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!
— А в том
моя добрая
воля, батюшка, терпеть или вещь вашу теперь же продать.
Катерина. Сделается мне так душно, так душно дома, что бежала бы. И такая мысль придет на меня, что, кабы
моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись…
Кабанова. Знаю я, знаю, что вам не по нутру
мои слова, да что ж делать-то, я вам не чужая, у меня об вас сердце болит. Я давно вижу, что вам
воли хочется. Ну что ж, дождетесь, поживете и на
воле, когда меня не будет. Вот уж тогда делайте, что хотите, не будет над вами старших. А может, и меня вспомянете.
—
«Рубить, что мне велишь,
моя такая доля»,
Смиренно отвечал Топор на окрик злой:
«И так, хозяин
мой,
Твоя святая
воля,
Готов тебе я всячески служить...
Лягушка, на лугу увидевши
Вола,
Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
Она завистлива была.
И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
«Смотри-ка, квакушка, что, буду ль я с него?»
Подруге говорит. «Нет, кумушка, далёко!» —
«Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
Ну, каково?
Пополнилась ли я?» — «Почти что ничего». —
«Ну, как теперь?» — «Всё то ж». Пыхтела да пыхтела
И кончила
моя затейница на том,
Что, не сравнявшись с
Волом,
С натуги лопнула и — околела.
Тут ритор
мой, дав
волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью.
— Как я могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не
моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба
моя понадобится? Голова
моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за
моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на
волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с
моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
— Это, старинушка, уж не твоя печаль, — сказал
мой бродяга, — пропью ли я, или нет. Его благородие мне жалует шубу со своего плеча: его на то барская
воля, а твое холопье дело не спорить и слушаться.
Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица
моя тесна;
воли мне мало. Ребята
мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят
моею головою».
Боюсь, сударь, я одного смертельно,
Чтоб множество не накоплялось их;
Дай
волю вам, оно бы и засело;
А у меня, что дело, что не дело,
Обычай
мой такой:
Подписано, так с плеч долой.
Ах ты,
воля,
моя воля,
Золотая ты
моя!
— Книжками интересуешься? — спросила Марина, и голос ее звучал явно насмешливо: — Любопытные? Все — на одну тему, — о нищих духом, о тех, чей «румянец
воли побледнел под гнетом размышления», — как сказано у Шекспира. Супруг
мой особенно любил Бульвера и «Скучную историю».
— Ходите, ходите по
воле! Голос
мой далече слышен!
— Мы, люди, — начал он, отталкивая Берендеева взглядом, — мы, с
моей точки зрения, люди, на которых историей возложена обязанность организовать революцию, внести в ее стихию всю мощь нашего сознания, ограничить нашей
волей неизбежный анархизм масс…
— Ты все о
моем достоинстве заботишься? Не надо, Костя! Я — знаю, не надо. Какому дьяволу нужно
мое достоинство, куда его? И — «не заграждай уста
вола молотяща», Костя!
— Я ненавижу поповское православие,
мой ум направлен на слияние всех наших общин — и сродных им — в одну. Я — христианство не люблю, — вот что! Если б люди твоей… касты, что ли, могли понять, что такое христианство, понять его воздействие на силу
воли…
— Да — нет, я — серьезно! Я ведь знаю твои… вкусы. Если б
моя воля, я бы специально для тебя устроил целую серию катастроф, войну, землетрясение, глад, мор, потоп — помогай людям, Тося!
«В конце концов получается то, что он отдает себя в
мою волю. Агент уголовной полиции. Уголовной, — внушал себе Самгин. — Порядочные люди брезгуют этой ролью, но это едва ли справедливо. В современном обществе тайные агенты такая же неизбежность, как преступники. Он, бесспорно… добрый человек. И — неглуп. Он — человек типа Тани Куликовой, Анфимьевны. Человек для других…»
— Годится, на всякий случай, — сухо откликнулась она. — Теперь — о делах Коптева, Обоимовой. Предупреждаю: дела такие будут повторяться. Каждый член нашей общины должен, посмертно или при жизни, — это в его
воле, — сдавать свое имущество общине. Брат Обоимовой был член нашей общины, она — из другой, но недавно ее корабль соединился с
моим. Вот и все…
Акулины уже не было в доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и за птицами ходит, и полы
моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
— Ты сказал давеча, что у меня лицо не совсем свежо, измято, — продолжал Обломов, — да, я дряблый, ветхий, изношенный кафтан, но не от климата, не от трудов, а от того, что двенадцать лет во мне был заперт свет, который искал выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на
волю и угас. Итак, двенадцать лет, милый
мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше.
— Была бы несчастнейшее создание — верю, бабушка, — и потому, если Марфенька пересказала вам
мой разговор, то она должна была также сказать, что я понял ее и что последний
мой совет был — не выходить из вашей
воли и слушаться отца Василья…
«Леонтий! — вдруг произнес он, хватаясь за голову, — в каких руках его счастье! Какими глазами взгляну я на него! А как тверда была
моя воля!»
— Теперь не
моя воля, — вон кого спрашивайте! — задумчиво отвечала она, указывая на Викентьева и думая о другом.
— Прежде всего… силой
моей воли, сознанием безобразия… — начал было он говорить, выпрямляясь, — нет, нет, — должен был сейчас же сознаться, — это пришло после всего, а прежде чем?
И знайте, что мне именно нужна
моя порочная
воля вся, — единственно чтоб доказать самому себе, что я в силах от нее отказаться.
— Приду, коль захочу, —
моя воля! — обернулся я к нему из саней.
Говорю это я ему раз: «Как это вы, сударь, да при таком великом вашем уме и проживая вот уже десять лет в монастырском послушании и в совершенном отсечении
воли своей, — как это вы честного пострижения не примете, чтоб уж быть еще совершеннее?» А он мне на то: «Что ты, старик, об уме
моем говоришь; а может, ум
мой меня же заполонил, а не я его остепенил.
Но вышло совсем иное, и совсем не по
моей воле: я вдруг закрыл лицо обеими руками и горько, навзрыд, заплакал.
Я попросил его перейти к делу; все дело, как я и предугадал вполне, заключалось лишь в том, чтоб склонить и уговорить князя ехать просить окончательной помощи у князя Николая Ивановича. «Не то ведь ему очень, очень плохо может быть, и не по
моей уж
воле; так иль не так?»