Неточные совпадения
Стародум. В тогдашнем веке придворные были
воины, да
воины не были придворные. Воспитание дано мне было отцом моим по
тому веку наилучшее. В
то время к научению мало было способов, да и не умели еще чужим умом набивать пустую голову.
Он видел хорошо написанное (и
то даже не хорошо, — он ясно видел теперь кучу недостатков) повторение
тех бесконечных Христов Тициана, Рафаеля, Рубенса и
тех же
воинов и Пилата.
— Да моя теория
та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле
воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
В
то время, когда Самосвистов подвизался в лице
воина, юрисконсульт произвел чудеса на гражданском поприще: губернатору дал знать стороною, что прокурор на него пишет донос; жандармскому чиновнику дал знать, <что> секретно проживающий чиновник пишет на него доносы; секретно проживавшего чиновника уверил, что есть еще секретнейший чиновник, который на него доносит, — и всех привел в такое положение, что к нему должны были обратиться за советами.
— Неразумная голова, — говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман будешь! Не
тот еще добрый
воин, кто не потерял духа в важном деле, а
тот добрый
воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
Она бросалась стричь Андрюше ногти, завивать кудри, шить изящные воротнички и манишки; заказывала в городе курточки; учила его прислушиваться к задумчивым звукам Герца, пела ему о цветах, о поэзии жизни, шептала о блестящем призвании
то воина,
то писателя, мечтала с ним о высокой роли, какая выпадает иным на долю…
Наполеон женил своих
воинов в
том роде, как наши помещики женят дворовых людей, — не очень заботясь о любви и наклонностях.
Этот анекдот, которого верность не подлежит ни малейшему сомнению, бросает большой свет на характер Николая. Как же ему не пришло в голову, что если человек, которому он не отказывает в уважении, храбрый
воин, заслуженный старец, — так упирается и так умоляет пощадить его честь,
то, стало быть, дело не совсем чисто? Меньше нельзя было сделать, как потребовать налицо Голицына и велеть Стаалю при нем объяснить дело. Он этого не сделал, а велел нас строже содержать.
В
то самое время, как Гарибальди называл Маццини своим «другом и учителем», называл его
тем ранним, бдящим сеятелем, который одиноко стоял на поле, когда все спало около него, и, указывая просыпавшимся путь, указал его
тому рвавшемуся на бой за родину молодому
воину, из которого вышел вождь народа итальянского; в
то время, как, окруженный друзьями, он смотрел на плакавшего бедняка-изгнанника, повторявшего свое «ныне отпущаеши», и сам чуть не плакал — в
то время, когда он поверял нам свой тайный ужас перед будущим, какие-то заговорщики решили отделаться, во что б ни стало, от неловкого гостя и, несмотря на
то, что в заговоре участвовали люди, состарившиеся в дипломациях и интригах, поседевшие и падшие на ноги в каверзах и лицемерии, они сыграли свою игру вовсе не хуже честного лавочника, продающего на свое честное слово смородинную ваксу за Old Port.
Вот этого-то общества, которое съезжалось со всех сторон Москвы и теснились около трибуны, на которой молодой
воин науки вел серьезную речь и пророчил былым, этого общества не подозревала Жеребцова. Ольга Александровна была особенно добра и внимательна ко мне потому, что я был первый образчик мира, неизвестного ей; ее удивил мой язык и мои понятия. Она во мне оценила возникающие всходы другой России, не
той, на которую весь свет падал из замерзших окон Зимнего дворца. Спасибо ей и за
то!
И если,
тем не менее, мы мечтали о гимназическом мундире,
то это было нечто вроде честолюбия юного
воина, отправляющегося на опасную войну с неприятелем…
Но особенно хорошо сказывала она стихи о
том, как богородица ходила по мукам земным, как она увещевала разбойницу «князь-барыню» Енгалычеву не бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-Козле и божьем крестнике; страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов она знала бесчисленно много.
Жизнь наша лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с
того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали
воинов сердечною молитвой, обнимались с родными и знакомыми — усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита.
В
той половине, где некогда останавливался страшный барин, висели картины в золотых рамах, показавшиеся мне чудесными; особенно одна картина, представлявшая какого-то
воина в шлеме, в латах, с копьем в руке, едущего верхом по песчаной пустыне.
Призадумался честной купец и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ей таковые слова: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный тувалет; а и есть он у дочери короля персидского, молодой королевишны, красоты несказанной, неописанной и негаданной: и схоронен
тот тувалет в терему каменном, высокиим, и стоит он на горе каменной, вышина
той горы в триста сажен, за семью дверьми железными, за семью замками немецкими, и ведут к
тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по
воину персидскому и день и ночь, с саблею наголо булатного, и ключи от
тех дверей железныих носит королевишна на поясе.
В настоящее время я как бы вижу подтверждение этой молвы об нем: ему уже с лишком пятьдесят лет, он любит меня, сына нашего, — но когда услыхал о своем назначении в Севастополь,
то не только не поморщился, но как будто бы даже помолодел, расторопней и живей сделался — и собирается теперь, как он выражается, на этот кровавый пир так же весело и спокойно, как будто бы он ехал на какой-нибудь самый приятнейший для него вечер; ясно, что воевать — это его дело, его призвание, его сущность: он
воин по натуре своей,
воин органически.
Тот благим матом побежал и привел с собой за руку старого
воина.
— Эти два чугунные-то
воина, надо полагать, из пистолетов палят! — объяснял было ему извозчик насчет Барклай де Толли и Кутузова, но Калинович уже не слыхал этого. От скопившихся пешеходов и экипажей около Морской у него начинала кружиться голова, а когда выехали на площадь и он увидел Зимний дворец,
то решительно замер: его поразило это огромное и великолепное здание.
Ты, гражданский
воин, мужественно перенесший столько устремленных на тебя ударов и стяжавший такую известность, что когда некто ругнул тебя в обществе,
то один из твоих клиентов заметил, что каким же образом он говорит это, когда тебя лично не знает?
Утром
воины беспрекословно исполнили приказание вождя. И когда они, несмотря на адский ружейный огонь, подплыли почти к самому острову,
то из воды послышался страшный треск, весь остров покосился набок и стал тонуть. Напрасно европейцы молили о пощаде. Все они погибли под ударами томагавков или нашли смерть в озере. К вечеру же вода выбросила труп Черной Пантеры. У него под водою не хватило дыхания, и он, перепилив корень, утонул. И с
тех пор старые жрецы поют в назидание юношам, и так далее и так далее.
— Как и всякому масону, если вы долговременным и прилежным очищением себя приуготовитесь к
тому. Орден наш можно уподобить благоустроенному воинству, где каждый по мере усердия и ревности восходит от низших к высшим степеням. Начальники знают расположение и тайну войны, но простые
воины обязаны токмо повиноваться, а потому число хранителей тайны в нашем ордене было всегда невелико.
Так этот
воин еще приготовлялся к купанью, тогда как лекарь, сидя на камне и болтая в воде ногами, вертелся во все стороны и весело свистал и вдруг неожиданно так громко треснул подплывшего к нему Ахиллу ладонью по голой спине, что
тот даже вскрикнул, не от удара, а от громогласного звука.
Приехали на Святки семинаристы, и сын отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна
Воина и, будучи взят с
тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского
воина, молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
— А вас, сударь
Воин Васильевич, и всю честную компанию с дорогою именинницей. И затем, сударь, имею честь доложить, что, прислав нас с сестрицей для принесения вам их поздравления, и господин мой и Пармен Семенович Туганов просят извинения за наше холопье посольство; но сами теперь в своих минутах не вольны и принесут вам в
том извинение сегодня вечером.
О поступке Ахиллы был составлен надлежащий акт, с которым старый сотоварищ, «старый гевальдигер»,
Воин Порохонцев, долго мудрил и хитрил, стараясь представить выходку дьякона как можно невиннее и мягче, но
тем не менее дело все-таки озаглавилось. «О дерзостном буйстве, произведенном в присутствии старогородского полицейского правления, соборным дьяконом Ахиллою Десницыным».
Все они уже не такие солдаты, какие были прежде, люди, отказавшиеся от трудовой естественной жизни и посвятившие свою жизнь исключительно разгулу, грабежу и убийству, как какие-нибудь римские легионеры или
воины 30-летней войны, или даже хоть недавние 25-летние солдаты; всё это теперь большею частью люди, недавно взятые из семей, всё еще полные воспоминаниями о
той доброй, естественной и разумной жизни, из которой они взяты.
Военные люди высших чинов, вместо
того чтобы поощрять грубость и жестокость
воинов, необходимые для их дела, сами распространяют между военным сословием образование, проповедуют гуманность и часто сами даже разделяют социалистические убеждения масс и отрицают войну.
Но мало и этого: недавно немецкий император еще точнее разъяснил значение и призвание
воина, отличив, благодарив и наградив солдата за
то, что он убил беззащитного узника, пытавшегося бежать.
— Да-а, — не сразу отозвалась она. — Бесполезный только — куда его? Ни купец, ни
воин. Гнезда ему не свить, умрёт в трактире под столом, а
то — под забором, в луже грязной. Дядя мой говаривал, бывало: «Плохие люди — не нужны, хорошие — недужны». Странником сделался он, знаете — вера есть такая, бегуны — бегают ото всего? Так и пропал без вести: это полагается по вере их — без вести пропадать…
Величие монарха паче познается в
том, что он умеет разбирать людей и употреблять их во благовремении:
то и в сем не оскудевает вашего императорского величества тончайшее проницание; на сей случай здесь надобен министр,
воин, судия, чтитель святыя веры.
Пелагея была супруга одного храброго
воина, ушедшего через неделю после свадьбы в милицию и с
тех пор не сыскавшего времени ни воротиться, ни написать весть о смерти своей, чем самым он оставил Пелагею в весьма неприятном положении вдовы, состоящей в подозрении, что ее муж жив.
Он осыпал его вопросами, и когда старшина, увлеченный воспоминаниями прошедших своих подвигов, от осады Троицкого монастыря перешел к знаменитой победе князя Пожарского, одержанной под Москвою над войском гетмана Хоткевича,
то внимание молодого боярина удвоилось, лицо его пылало, а в голубых, кипящих мужеством и исполненных жизни глазах изобразились досада и нетерпение бесстрашного
воина, когда он слушает рассказ о знаменитом бое, в котором, к несчастию, не мог участвовать.
То-то вот: коли хороший жернов, так и стар, а все свое дело сделает!» Стариковская похвала оправдывалась, впрочем, как нельзя лучше на самом деле: подобно старому
воину, который в пылу жаркого рукопашного боя не замечает нанесенных ему ран, Глеб забывал тогда, казалось, и ломоту в ребрах, и боль в пояснице, забывал усталость, поперхоту и преклонные годы свои.
Стоят эти бедные, «заплаканные» люди в стороне ото всего живого, стоят потерянно, как
те иудейские
воины, которых вождь покинул у потока и повел вперед только одних лакавших по-песьи.
В деревнях оставались отслужившие израненные
воины двенадцатого года или так называвшиеся тогда «грузинские асессоры»,
то есть новые дворяне, получавшие в Грузии асессорские чины по сокращенному сроку и приобретавшие затем мелкопоместные именьица.
— Просто к слову, так садись до обеда и скажи мне, пожалуй, что такая за притча, что я тебя ни разу не видала. Столько времени здесь живу и, кажется, всех у себя перевидела, а тебя не видала. Слышу ото всех, что живет
воин галицкий,
то тут,
то там является защитником, а за меня, за вдову, ни разу и заступиться не приехал… Иль чем прогневала? Так в чем застал, в
том и суди.
Я знаю
то, что не достоин
Вещать о всех делах твоих:
Я не поэт, я просто
воин, —
В моих устах нескладен стих,
Но ты, о мудрый, знаменитый
Царь кухни, мрачных погребов,
Топленым жиром весь облитый,
Единственный герой Бобров!
В одну минуту из небольшой густой колонны составилось порядочное каре, которое продолжало медленно подвигаться вперед. Меж
тем неприятельская конница, как громовая туча, приближалась к отступающим. Не доехав шагов полутораста до каре, она остановилась; раздалась громкая команда французских офицеров, и весь эскадрон латников, подобно бурному потоку, ринулся на небольшую толпу бесстрашных русских
воинов.
«Царь, — возражает самый старый из
воинов, — птичка и во
тьме не пропадет и гнездо свое сыщет…» Точно, наша жизнь быстра и ничтожна; но все великое совершается через людей.
В 1677 году, созывая
воинов и посылая их в поход, Феодор Алексеевич писал: «Ведомо нам учинилось, что из вас многие сами, и люди ваши, идучи дорогою, в селах, и деревнях, и на полях, и на сенокосах уездных людей били и грабили, и что кому надобно,
то у них отнималось безденежно, и во многих местах луга лошадьми вытомчили и хлеб потравили».
Очень часто бывает и
то, что исчезновение прекрасной позы одно только и спасает ее драгоценность для нас: «группа сражающихся
воинов прекрасна; но чрез несколько минут она уже расстроилась», — а что было б, если б она не расстроилась, если бы схватка атлетов продолжалась целые сутки?
Эта группа сражающихся
воинов располагается и движется, как будто бы воспламененная духом Марса; но через минуту она рассыпалась, движения перестали быть прекрасны, лучшие люди лежат ранены или убиты; эти
воины не tableau vivant, они думают о битве, а не о
том, чтоб их битва имела прекрасный вид.
И когда
воин исполнил повеление Соломона,
то посыпались на пол золотые монеты, потому что они были спрятаны внутри выдолбленной палки; вор же, пораженный мудростью царя, упал ниц перед его троном и признался в своем преступлении.
— А еще
воин! — начал опять Сувенир. — В двенадцатом году отечество спасал, храбрость свою показывал! То-то вот и есть: с мерзлых мародеров портки стащить — это наше дело; а как девка на нас ногой притопнет, у нас у самих душа в портки…
Воин даст клятву не прикасаться к оружию, если ему предложат
те же условия да еще сохранят его красивую форму, очень полезную в известных случаях.
Сестрица, повторите! — отнесся он к стоявшей возле него сестре, и когда
та кончила свое поздравление, Николай Афанасьевич шаркнул городничему и продолжал: — А вас, сударь
Воин Васильевич, и всю честную компанию, с дорогою именинницей!
Оттоманы, спасенные бегством от меча Российского, разили
воинов Иосифа,
тех, которые прежде сами побеждали храбрейшие армии в Европе.
Екатерина прибавила как другие языки (особливож совершенное знание Российского), так и все необходимые для государственного просвещения науки, которые, смягчая сердце, умножая понятия человека, нужны и для самого благовоспитанного Офицера: ибо мы живем уже не в
те мрачные, варварские времена, когда от
воина требовалось только искусство убивать людей; когда вид свирепый, голос грозный и дикая наружность считались некоторою принадлежностию сего состояния.
— Тихон! Радость моя! Голуба! Все я растранжирил, старый крокодил… Впрочем, постой… Там у меня, кажется, еще что-то осталось. — Он пошарил в кармане и вытащил оттуда вместе с грязной ватой, обломками спичек, крошками табаку и другим сором несколько медных монет. — На, получай, старый
воин. И знай, Тихон, — вдруг с пафосом воскликнул Славянов, ударив себя в грудь кулаком, — знай, что тебя одного дарит своей дружбой жалкая развалина
того, что раньше называлось великим артистом Славяновым-Райским!
Он подымал весла, как
воин подымает оружие, и отражал удар всей силой своих мышц в
тот момент, когда
тьма грозила уничтожением, — ничего не видя, читая в глухом стремительном водовороте стихий внутренними глазами души.