Неточные совпадения
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и
взявши в руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на дне и стал писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая о том, что все еще останется много
чистого пробела.
Под головами его действительно лежали теперь настоящие подушки — пуховые и с
чистыми наволочками; он это тоже заметил и
взял в соображение.
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох в башке! — Прокашлялся и продолжал более
чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж не говорит. —
Взял со стола цепочку с образком, взвесил ее на ладони и сказал, не удивляясь: — А я думал — она с филологом спала. Ну, одевайся! Там — кофе.
Но после свадьбы доступ в барские покои ей сделался свободнее. Она помогала Захару, и в комнатах стало
чище, и вообще некоторые обязанности мужа она
взяла на себя, частью добровольно, частью потому, что Захар деспотически возложил их на нее.
Когда Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно встала и,
взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз Веры и несколько минут освещала ее лицо, глядя с умилением на эту бледную,
чистую красоту лба, закрытых глаз и на все, точно рукой великого мастера изваянные,
чистые и тонкие черты белого мрамора, с глубоким, лежащим в них миром и покоем.
Антонида Ивановна
взяла несколько аккордов и запела небольшим, но очень
чистым контральто проголосную русскую песню...
— Нет, гладкой,
чистой, на которой пишут. Вот так. — И Митя, схватив со стола перо, быстро написал на бумажке две строки, сложил вчетверо бумажку и сунул в жилетный карман. Пистолеты вложил в ящик, запер ключиком и
взял ящик в руки. Затем посмотрел на Петра Ильича и длинно, вдумчиво улыбнулся.
Вечером солон убил белку. Он снял с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и стал жарить, для чего палочку воткнул в землю около огня. Потом он
взял беличий желудок и положил его на угли. Когда он зарумянился, солон с аппетитом стал есть его содержимое. Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал, что белка — животное
чистое, что она ест только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
В последний торг наш о цене и расходах хозяин дома сказал, что он делает уступку и
возьмет на себя весьма значительные расходы по купчей, если я немедленно заплачу ему самому всю сумму; я не понял его, потому что с самого начала объявил, что покупаю на
чистые деньги.
— «Рост два аршина пять вершков» — кажется, так; «лицо
чистое» — так; «глаза голубые, волосы на голове белокурые, усы и бороду бреет, нос и рот обыкновенные; особая примета: на груди возле левого соска родимое пятно величиною с гривенник»… Конька!
возьми свечу! посмотри!
Бiжить возок кривавенький;
У тiм возку козак лежить,
Пострiляний, порубаний.
В правiй ручцi дротик держить,
З того дроту крiвця бiжить;
Бiжить рiка кривавая.
Над рiчкою явор стопть,
Над явором ворон кряче.
За козаком мати плаче.
Не плачь, мати, не журися!
Бо вже твiй сын оженився,
Та
взяв жiнку паняночку,
В
чистом полi земляночку,
I без дверець, без оконець.
Та вже пiснi вийшов конець.
Танцiовала рыба з раком…
А хто мене не полюбить, трясця его матерь!
— Пришел в сапогах, а ушел босиком? На что
чище… Вон и ты какое себе рыло наел на легком-то хлебе… да. Что же, оно уж завсегда так: лупи яичко — не сказывай, облупил — не показывай. Ну, чиновник, а ты как думаешь,
возьмут меня на вашей мельнице в заклад?
Пусть
возьмет кто-нибудь булатный нож
Да подбросит его в небо
чистое,
Твоя правда — нож меня убьет,
Моя правда — на тебя падет!
Волки, и те обходят
Чистое болото: нечего
взять здесь острому волчьему зубу.
—
Возьмите эту грязную ветошку и дайте мне
чистый, моя милая.
— Православие должно было быть
чище, — говорил он ему своим увлекающим тоном, — потому что христианство в нем поступило в академию к кротким философам и ученым, а в Риме
взяли его в руки себе римские всадники.
— Самая это, ваше сиятельство, полезная вещь будет! А для простого народа, для черняди, легость какая — и боже ты мой! Потому что
возьмем, к примеру, хоть этот самый хмель: сколько теперича его даром пропадает! Просто, с позволения сказать, в навоз валят! А тогда, значит, всякий, кто даже отроду хмелем не занимался, и тот его будет разводить. Потому, тут дело
чистое:
взял, собрал в мешок, представил в прессовальное заведение, получил денежки — и шабаш!
"Ты почто, раба, жизнью печалуешься? Ты воспомни, раба, господина твоего, господина твоего самого Христа спаса истинного! как пречистые руце его гвоздями пробивали, как честные нозе его к кипаристу-древу пригвождали, тернов венец на главу надевали, как святую его кровь злы жидове пролияли… Ты воспомни, раба, и не печалуйся; иди с миром, кресту потрудися; дойдешь до креста кипарисного, обретешь тамо обители райские;
возьмут тебя, рабу, за руки ангели
чистые,
возьмут рабу, понесут на лоно Авраамлее…"
Ну, нечего делать, видно, надо против тебя хорошее средство изобретать:
взял и на другой день на двери
чистым углем большой крест написал, и как пришла ночь, я и лег спокойно, думаю себе: уж теперь не придет, да только что с этим заснул, а он и вот он, опять стоит и опять вздыхает!
Большов. Да что: на сделку согласны. Что, говорят, тянуть-то, — еще
возьмешь ли, нет ли, а ты что-нибудь
чистыми дай, да и Бог с тобой.
Я отнес Монтепэна солдату, рассказал ему, в чем дело, — Сидоров
взял книгу, молча открыл маленький сундучок, вынул
чистое полотенце и, завернув в него роман, спрятал в сундук, сказав мне...
Этим оканчивались старые туберозовские записи, дочитав которые старик
взял перо и, написав новую дату, начал спокойно и строго выводить на
чистой странице: «Было внесено мной своевременно, как однажды просвирнин сын, учитель Варнава Препотенский, над трупом смущал неповинных детей о душе человеческой, говоря, что никакой души нет, потому что нет ей в теле видимого гнездилища.
Старик, одетый в новую шубу и кафтан и в
чистых белых шерстяных онучах,
взял письмо, уложил его в кошель и, помолившись богу, сел на передние сани и поехал в город. На задних санях ехал внук. В городе старик велел дворнику прочесть себе письмо и внимательно и одобрительно слушал его.
И с этим словом добродушная старушка
взяла меня за руку и подвела меня к обитой
чистою зеленою клеенкой двери, на которой была медная дощечка, в тогдашнее время составлявшая еще в Москве довольно замечательную редкость. На этой дощечке французскими литерами было написано: «Léonide Postelnikoff, Capitaine». [Леонид Постельников, капитан.]
Рассказывал им за меня всё Постельников, до упаду смеявшийся над тем, как он будто бы на сих днях приходит ко мне, а я будто сижу на кровати и говорю, что «я дитя кормлю»; а через неделю он привез мне
чистый отпуск за границу, с единственным условием
взять от него какие-то бумаги и доставить их в Лондон для напечатания в «Колоколе».
Пепел. Право — не боюсь! Хоть сейчас — смерть приму!
Возьмите вы нож, ударьте против сердца… умру — не охну! Даже — с радостью, потому что — от
чистой руки…
Илья
взял для услуг себе мальчика, одел его в серую курточку и внимательно следил за тем, чтобы мальчик умывался тщательно, как можно
чище.
— Ладно! Я
возьму… — сказал он наконец и тотчас вышел вон из комнаты. Решение
взять у дяди деньги было неприятно ему; оно унижало его в своих глазах. Зачем ему сто рублей? Что можно сделать с ними? И он подумал, что, если б дядя предложил ему тысячу рублей, — он сразу перестроил бы свою беспокойную, тёмную жизнь на жизнь
чистую, которая текла бы вдали от людей, в покойном одиночестве… А что, если спросить у дяди, сколько досталось на его долю денег старого тряпичника? Но эта мысль показалась ему противной…
Кукушкина. Теперь
возьмите: холостого человека проситель за какое-нибудь дело позовет в трактир, угостит обедом, да и все тут. Денег истратят много, а пользы ни на грош. А женатый-то, Аким Акимыч, скажет просителю: на что мне твои обеды, я пойду лучше с женою пообедаю, семейным образом, тихо, в своем угле, а ты мне дай
чистыми. Да деньги-то принесет. Так оно две выгоды: и трезвый придет да и с деньгами… Который вы год женаты?
— Брезгует мною, дворянин. Имеет право, чёрт его
возьми! Его предки жили в комнатах высоких, дышали
чистым воздухом, ели здоровую пищу, носили
чистое бельё. И он тоже. А я — мужик; родился и воспитывался, как животное, в грязи, во вшах, на чёрном хлебе с мякиной. У него кровь лучше моей, ну да. И кровь и мозг.
«
Возьмите себе назад эту уступку, а я хочу иметь
чистые деньги.
— Насильно!.. насильно!.. Но если эти дуры не знают общежития!.. Что за народ эти русские!.. Мне кажется, они еще глупее немцев… А как бестолковы!.. С ними говоришь
чистым французским языком — ни слова не понимают. Sacristie! Comme ils sont bêtes ces barbares! [Черт
возьми! Как глупы эти варвары! (франц.)]
— Помните ли, сударь, месяца два назад, как я вывихнул ногу — вот, как по милости вашей прометались все собаки и русак ушел? Ах, батюшка Владимир Сергеич, какое зло тогда меня
взяло!.. Поставил родного в
чистое поле, а вы… Ну, уж честил же я вас — не погневайтесь!..
— Выдал-с! — отвечал Грохов и, отыскав в деле Олуховых сказанную бумагу, подал ее Домне Осиповне и при этом дохнул на нее струею такого
чистого спирта, что Домна Осиповна зажала даже немножко нос рукою. Бумагу она, впрочем,
взяла и с начала до конца очень внимательно прочла ее и спросила...
…А те бесчисленные, не имеющие лица, которые где-то там шумят, разговаривают, судят и вечно подозревают? И если уж тот, кто видел близко, может так страшно заподозрить, то эти осудят без колебаний и, осудив, никогда не узнают правды, и
возьмут от него только то гнусное, что придумают сами, а
чистое его, а благородное его… да есть ли оно, благородное и
чистое? Может быть, и действительно — он вор, обманщик, гад?
Вот
взяли его под руки и, поддерживая сзади голову, повели куда-то; вот стакан блеснул перед глазами и стукнул по зубам, и вода пролилась на грудь; вот маленькая комната, посреди две постели рядом, покрытые
чистыми, белыми, как снег, покрывалами. Он повалился на одну постель и зарыдал.
«Да, вот и перервал, когда захотел, — говорил он себе. — Да, вот и для здоровья сошелся с
чистой, здоровой женщиной! Нет, видно, нельзя так играть с ней. Я думал, что я ее
взял, а она
взяла меня,
взяла и не пустила. Ведь я думал, что я свободен, а я не был свободен. Я обманывал себя, когда женился. Всё было вздор, обман. С тех пор, как я сошелся с ней, я испытал новое чувство, настоящее чувство мужа. Да, мне надо было жить с ней.
Тригорин(нетерпеливо). Да, да… (В раздумье.) Отчего в этом призыве
чистой души послышалась мне печаль и мое сердце так болезненно сжалось?.. Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и
возьми ее. (Аркадиной.) Останемся еще на один день!
Иногда травят утятниками молодых тетеревов, но для того необходимо, чтобы выводка находилась в
чистом поле; травить же в редколесье неудобно, потому что ястреб может убиться об дерево, чего он сам по инстинкту так боится, что, бросившись за тетеревенком и увидя перед собой даже редкие деревца, сейчас взмоет кверху или
возьмет в сторону.
Я говорю только про сто тысяч; остальные сто тысяч я отдал m-lle Blanche
чистыми деньгами, — пятьдесят тысяч во Франкфурте и чрез три дня в Париже выдал ей же еще пятьдесят тысяч франков векселем, за который, впрочем, чрез неделю она
взяла с меня и деньги «et les cent mille francs qui nous restent, tu les mangeras avec moi, mon outchitel».
Гроб опустили, священник
взял заступ и первый бросил горсть земли, густой протяжный хор дьячка и двух пономарей пропел вечную память под
чистым, безоблачным небом, работники принялись за заступы, и земля уже покрыла и сровняла яму, — в это время он пробрался вперед; все расступились, дали ему место, желая знать его намерение.
— Конечно, но, знаете, он, как я мог заметить, должен быть ужасный провинциал: пожалуй, потребует залога, а где его вдруг
возьмем? У меня есть и
чистое имение, да в неделю его не заложишь.
— Да-с, я вам окажу, что для этой женщины нет слов на языке, чтобы выразить все ее добродетели: мало того, что отсчитала
чистыми деньгами тысячу рублей; я бы, без сомнения, и этим удовлетворился, и это было бы для меня величайшее одолжение, так нет, этого мало: принесла еще вещи, говорит: «
Возьмите и достаньте себе денег под них; это, я полагаю, говорит, самое лучшее употребление, какое только может женщина сделать из своего украшения».
Фетинья. Постойте! Как вы бумагу-то держите? Так ведь нехорошо. Все ведь это надо знать, коли уж пошли за таким делом. Надо в
чистый платок завернуть. Нет у вас? Вот
возьмите мой, только назад принесите, а то вы, пожалуй… (Завертывает бумагу в платок). Да вот так, против груди и держите! (Отдает бумагу). Вот так, вот! Ну, и ступайте! Дай бог счастливо.
— Так и все: не дать, абы
взять! Тоже и вы — где бы сработать больше да
чище, вы одно знаете, скорее бы шабаш да к безделью…
Теперича
взять так примерно: женихов поезд въезжает в селенье; дружка сейчас, коли он ловкий, соскочит с саней и бежит к невестиной избе под окошко с таким приговором: «Стоят наши добрые кони во
чистом поле, при пути, при дороженьке, под синими небесами, под
чистыми под звездами, под черными облаками; нет ли у вас на дворе, сват и сватьюшка, местечка про наших коней?» Из избы им откликаются: «Милости просим; про ваших коней есть у нас много местов».
— Прельстил он меня тогда, истинно тебе говорю: за сердце
взял. Удивительное дело! После-то я его хорошо узнал:
чистый дьявол, прости, господи, сомуститель и враг. А как мог из себя святого представить! Ведь и теперь, как вспомню его молитву, все не верится: другой человек тогда был, да и только.
Аматуров(все более и более наступая на Дарьялова). Разве я вас заставлял подписывать? Вы сами просили
взять с вас вексель, и я
чистые деньги отдал вам под него.
— Ну, поторговали! — говорит ему Малахин, смеясь. — Променяли козу на ястреба. Как же, ехали сюда — было мясо по три девяносто, а приезжаем — оно уж по три с четвертаком. Говорят, опоздали, было бы тремя днями раньше приезжать, потому что теперь на мясо спрос не тот, Филиппов пост пришел… А?
Чистая катавасия! На каждом быке
взял убытку четырнадцать рублей. Да вы посудите: провоз быка сколько стоит? Пятнадцать рублей тарифа, да шесть рублей кладите на каждого быка — шахер-махер, взятки, угощения, то да се…
— Ну, едем, едем. Да, послушайте! — Губернатор остановился и раздраженно, сделав рот трубой, заговорил. — Почему это во всех наших присутственных местах такая грязь?
Возьмите нашу канцелярию. Или был как-то я в жандармском управлении — так ведь это что же такое! Ведь это же кабак, конюшня. Сидят люди в
чистых мундирах, а кругом на аршин грязи.