Неточные совпадения
Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой
тревогой, с злобным испугом.
Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
Но бывать у нее он считал полезным, потому что у нее, вечерами, собиралось все
больше людей, испуганных событиями на фронтах,
тревога их росла, и постепенно к страху пред силою внешнего врага присоединялся страх пред возможностью революции.
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых
тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает
больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Казалось, что он понимает
больше того, сколько говорит, и — что он сознательно преувеличивает свои
тревоги и свою глупость, как бы передразнивая кого-то.
Скажи она, вот от такого-то или от такой-то, и кончено дело, он и спокоен. Стало быть, в нем теперь неугомонное, раздраженное любопытство — и
больше ничего. Удовлетвори она этому любопытству,
тревога и пройдет. В этом и вся тайна.
Баба ездил почти постоянно и всякий раз привозил с собой какого-нибудь нового баниоса, вероятно приятеля, желавшего посмотреть
большое судно, четырехаршинные пушки, ядра, с человеческую голову величиной, послушать музыку и посмотреть ученье, военные
тревоги, беганье по вантам и маневры с парусами.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался
тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему
больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя в каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
Упомяну кстати о пережитой мною в Англии морально страшной для меня минуте, которая, не относясь к числу морских треволнений, касается, однако же, все того же путешествия, и она задала мне
тревоги больше всякой качки.
Опросив Феню, Алеша узнал, что барыня в какой-то
большой и особливой
тревоге еще со вчерашнего дня.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек — Малой Сандагоу, имеющей истоки у Тазовской горы, и
Большой Сандагоу, берущей начало там же, где и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы вышли на вторую речку почти в самых ее истоках. Пройдя по ней 2–3 км, мы остановились на ночлег около ямы с водою на краю размытой террасы. Ночью снова была
тревога. Опять какое-то животное приближалось к биваку. Собаки страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял в воздух и отогнал зверя.
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев
тревогу. Хозяин фанзы волновался
больше всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было 35 лет. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно лучше других. Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам на русском языке и стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
Поутру 11 июля 1856 года прислуга одной из
больших петербургских гостиниц у станции московской железной дороги была в недоумении, отчасти даже в
тревоге.
Лопухов собирался завтра выйти в первый раз из дому, Вера Павловна была от этого в особенно хорошем расположении духа, радовалась чуть ли не
больше, да и наверное
больше, чем сам бывший больной. Разговор коснулся болезни, смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую самоотверженность Веры Павловны, чуть — чуть не расстроившей своего здоровья
тревогою из — за того, чем не стоило тревожиться.
Таким образом, я очутился в Париже с
большой суммой денег, середь самого смутного времени, без опытности и знания, что с ними делать. И между тем все уладилось довольно хорошо. Вообще, чем меньше страстности в финансовых делах, беспокойствия и
тревоги, тем они легче удаются. Состояния рушатся так же часто у жадных стяжателей и финансовых трусов, как у мотов.
В доме началась
тревога, мать поднялась с постели, сняли из-за иконы и зажгли
большую восковую свечу «грешницу».
Однажды вечером, когда я уже выздоравливал и лежал развязанный, — только пальцы были забинтованы в рукавички, чтоб я не мог царапать лица, — бабушка почему-то запоздала прийти в обычное время, это вызвало у меня
тревогу, и вдруг я увидал ее: она лежала за дверью на пыльном помосте чердака, вниз лицом, раскинув руки, шея у нее была наполовину перерезана, как у дяди Петра, из угла, из пыльного сумрака к ней подвигалась
большая кошка, жадно вытаращив зеленые глаза.
Так-то вот я и набрел на публичный дом, и чем
больше в него вглядываюсь, тем
больше во мне растет
тревога, непонимание и очень
большая злость.
В доме
тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
Мать внимательно вслушивалась в бессвязную быструю речь, стараясь подавить свою
тревогу, рассеять унылое ожидание. А девочка, должно быть, была рада тому, что ее слушали, и, захлебываясь словами, все с
большим оживлением болтала, понижая голос...
Теперь ей не было так страшно, как во время первого обыска, она чувствовала
больше ненависти к этим серым ночным гостям со шпорами на ногах, и ненависть поглощала
тревогу.
Резкие слова и суровый напев ее не нравились матери, но за словами и напевом было нечто
большее, оно заглушало звук и слово своею силой и будило в сердце предчувствие чего-то необъятного для мысли. Это нечто она видела на лицах, в глазах молодежи, она чувствовала в их грудях и, поддаваясь силе песни, не умещавшейся в словах и звуках, всегда слушала ее с особенным вниманием, с
тревогой более глубокой, чем все другие песни.
Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную
тревогу, третьих беспокоила легкая тень надежды на что-то неясное, и они начинали
больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую
тревогу.
— Ромочка, теперь последнее, — сказала Александра Петровна торопливо, но с печалью и
тревогой в голосе. — Я не хотела портить вам вечер и не говорила. Слушайте, вы не должны у нас
больше бывать.
Да прежние-то
больше на деньги падки были; ну, а как деньгами довольны, так и
тревоги нам нет.
Говорят, будто у Порфирия Петровича есть деньги, но это только предположение, потому что он ими никого никогда не ссужал. Однако, как умный человек, он металла не презирает, и в душе отдает
большое предпочтение тому, кто имеет, перед тем, кто не имеет. Тем не менее это предпочтение не выражается у него как-нибудь нахально, и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю
тревогу души его.
Полозов расстегнул жилет. По одному тому, как он приподнимал брови, отдувался и морщил нос, можно было видеть, что говорить будет для него
большою тягостью и что он не без некоторой
тревоги ожидал, заставит ли его Санин ворочать языком, или сам возьмет на себя труд вести беседу?
Слушая Дуняшу, Александров с некоторой
тревогой смотрел на Апостола, который, спешно укладывая свой короб, все чаще и беспокойнее озирался назад, через плечо, а потом, не сказав ни слова, вдруг пустился
большими шагами уходить в сторону.
Через четырнадцать лет, уже оставив военную службу, уже женившись, уже приобретая
большую известность как художник-портретист, он во дни тяжелой душевной
тревоги приедет, сам не зная зачем, из Петербурга в Москву, и там неведомый, темный, но мощный инстинкт властно потянет его в Лефортово, в облупленную желтую николаевскую казарму, к отцу Михаилу.
Не помню только, где впервые раздался этот ужасный крик: в залах ли, или, кажется, кто-то вбежал с лестницы из передней, но вслед за тем наступила такая
тревога, что и рассказать не возьмусь.
Больше половины собравшейся на бал публики были из Заречья — владетели тамошних деревянных домов или их обитатели. Бросились к окнам, мигом раздвинули гардины, сорвали шторы. Заречье пылало. Правда, пожар только еще начался, но пылало в трех совершенно разных местах, — это-то и испугало.
Тихое беззлобное отчаяние овладело ею. Муж молчал, боясь заразить ее своей
тревогой. Мальчишка на козлах уже
больше не дергал веревочными вожжами и не чмокал на лошадь. Она шла покорным шагом, низко опустив голову.
В царской опочивальне стояли две кровати: одна, из голых досок, на которой Иван Васильевич ложился для наказания плоти, в минуты душевных
тревог и сердечного раскаянья; другая, более широкая, была покрыта мягкими овчинами, пуховиком и шелковыми подушками. На этой царь отдыхал, когда ничто не тревожило его мыслей. Правда, это случалось редко, и последняя кровать
большею частью оставалась нетронутою.
А поводы для
тревоги с каждым днем становились все
больше и
больше, потому что смерть Арины Петровны развязала руки Улитушке и ввела в головлевский дом новый элемент сплетен, сделавшихся отныне единственным живым делом, на котором отдыхала душа Иудушки.
Жизнь обитателей передовых крепостей на чеченской линии шла по-старому. Были с тех пор две
тревоги, на которые выбегали роты и скакали казаки и милиционеры, но оба раза горцев не могли остановить. Они уходили и один раз в Воздвиженской угнали восемь лошадей казачьих с водопоя и убили казака. Набегов со времени последнего, когда был разорен аул, не было. Только ожидалась
большая экспедиция в
Большую Чечню вследствие назначения нового начальника левого фланга, князя Барятинского.
Тревога дана была везде, и не только все бывшие в наличности казаки были посланы за бежавшими, но собраны были и все, каких можно было собрать, милиционеры из мирных аулов. Объявлено было тысячу рублей награды тому, кто привезет живого или мертвого Хаджи-Мурата. И через два часа после того, как Хаджи-Мурат с товарищами ускакали от казаков,
больше двухсот человек конных скакали за приставом отыскивать и ловить бежавших.
Отчаянье теперь некстати —
Невесело, согласен, в час такой,
Наместо пламенных объятий,
С холодной встретиться рукой…
И то минутный страх… а нет беды
большой:
Я скромен, рад молчать — благодарите бога,
Что это я, а не другой…
Не то была бы в городе
тревога.
Мы выедем сейчас на
большую поляну, а там пустимся опять лесом, переедем поперек Коломенскую дорогу, повернем налево и, я надеюсь, часа через два будем дома, то есть в моем таборе, — разумеется, если без меня не было никакой
тревоги.
Погоня схватилась позже, когда беглецы были уже далеко. Сначала подумали, что оборвался канат и бадья упала в шахту вместе с людьми. На сомнение навело отсутствие сторожа. Прошло
больше часу, прежде чем ударили
тревогу. Приказчик рвал на себе волосы и разослал погоню по всем тропам, дорогам и переходам.
Яков Артамонов смотрел на всё, что творилось дома, с высоты забот о себе самом, но хотя заботы всё возрастали, однако и дома тоже возникало всё
больше новых
тревог.
Бригадир.
Тревога, которой я гораздо
больше опасаюсь, нежели идучи против целой неприятельской армии. Глаза твои мне страшнее всех пуль, ядер и картечей. Один первый их выстрел прострелил уже навылет мое сердце, и прежде, нежели они меня ухлопают, сдаюся я твоим военнопленным.
Это произвело в доме
тревогу, и мы целые сутки клали лед к больной ноге Авроры; а через несколько дней она стала ходить с палочкой, причем в ее фигуре и походке обнаружилось чрезвычайно
большое сходство с покойной бабушкой. Оно было так велико, что сначала всех нас удивило и заставило улыбаться, а потом показалось и поразительным.
— Н… да, — протянула г-жа Фаворская снисходительно, но в этом согласии слышалось отрицание. — Не находите ли вы, — обратилась она опять к дяде, — что младшему мальчику
больше идет его ермолочка, чем старшему мундир?.. Так хорошо, когда люди знают свое место. Вы… не находите этого? — с некоторой
тревогой переспросила она.
Больше никто не спит ночей. На всех лицах
тревога, все ждут чего-то. Научи меня бороться с тоской.
И вступившая в пенье
тревогаРокот волн до меня донесла…
Вдруг — виденье:
большая дорога
И усталая поступь осла…
Тещу это еще
больше испугало, и она всякий день, в
тревоге, в сумасшедший дом бегала. Там ее успокоят, — говорят, что дело идет хорошо: батюшка всякий день записку читает, и что теперь о чем писано, то скоро сбудется.
Болезненно отозвалась на ней монастырская жизнь. Дымом разлетелись мечты о созерцательной жизни в тихом пристанище, как искры угасли тщетные надежды на душевный покой и бесстрастие. Стала она приглядываться к мирскому, и мир показался ей вовсе не таким греховным, как прежде она думала; Катенька много нашла в нем хорошего… «Подобает всем сим быти», — говорил жене Степан Алексеич, и Катеньку оставили в покое… И тогда мир обольстил ее душу и принес ей
большие сердечные
тревоги и страданья.
Ее доброе лицо с длинным, типично армянским носом, с
большими грустными восточными глазами и маленьким ртом с недоумением и
тревогой приблизилось к девочке.
Выстрелы давно затихли, не замечалось
больше никакой
тревоги, И мучительное беспокойство за Милицу как-то сразу погасло в душе юноши. Теперь все его желания, все мысли сводились к одному: достигнуть возможно скорее русских окопов, сделать доклад капитану о произведенной разведке и во весь дух мчаться обратно за его другом-Милицей, которая отдохнет, может быть, и за время его отсутствия, действительно, отоспится.
Гадливое чувство поднималось в нем… Все тут пахло развратом, грязью самой мелкой плутоватости и кровью зверских убийств. Лица сновавших полицейских, унтеров, каких-то подозрительных штатских в темной и
большой передней наполнили его брезгливой
тревогой и вместе острым сознанием того, как он в душе своей и по всему характеру жизни и дел далек от этого трущобного царства.
В душе Теркина стремительно чередовались эти мысли и вопросы. Каждая новая минута, — он то и дело поворачивал голову в сторону зеленого столбика, — наполняла его
больше и
больше молодым чувством любовной
тревоги, щекотала его мужское неизбежное тщеславие, — он и не скрывал этого от себя, — давала ему особенный вкус к жизни, делала его смелее и добрее.
Все то, от чего я, по преданию, поехал лечиться на Кавказ, все приехало со мною сюда, только с той разницей, что прежде все это было на
большой лестнице, а теперь на маленькой, на грязненькой, на каждой ступеньке которой я нахожу миллионы маленьких
тревог, гадостей, оскорблений; во-вторых, оттого, что я чувствую, как я с каждым днем морально падаю ниже и ниже, и главное — то, что чувствую себя неспособным к здешней службе: я не могу переносить опасности… просто, я не храбр…