Внучка панцирного боярина

Обратимся к подвигам второстепенных довудцев.

Нападение на батарею у Кричева было, как мы уже упомянули, поручено Жуковскому-Косе, бежавшему из Смоленска артиллерийскому поручику. Около половины апреля, Коса расположился в Чериковском уезде в имении помещика Сигизмунда Бродовского в фольварке Лущевинке, в пятнадцати верстах от Кричева. Прибытие довудцы оживило окрестность: начались съезды, ежедневно помещики катили с разных сторон, чтобы людей посмотреть, себя показать и вдоволь наслушаться привезенных из Литвинова разных нелепых слухов и нелепых планов. Жуковский говорил как начальник сильного отдельного корпуса великой армии, и его собеседники развешивали уши, когда он излагал перед ними теории военного искусства всех времен и свои стратегические соображения. Среди простого, по их мнению глупого белорусского населения, им и в голову не приходило принимать какие-либо предосторожности, а это население, возбужденное слухами о событиях в Польше и Литве, стало однако сильно толковать, что паны что-то не даром разъездились, что-то недоброе замышляют, и что за ними надо поприсматривать.

Согласно общему распоряжению, 22 число было назначено для выездов из домов. Собралась большая компания в Лущевинке; в числе прочих был и помещик Мицкевич; дворовым было сказано, что собирается большая охота.

Сбор шайки был назначен у Ратоборского кладбища и близ околицы Свиное, в девяти верстах от Кричева. Околица эта могла служить, с соседними лесами и возвышениями, удобным операционным базисом, местом расположения обоза и, в случае неудачи, первым опорным пунктом для обороны.

23 числа утром выехал довудца со своею компанией из Лущевинки; с Мицкевичем был его дворовый человек Платон Плесаков.

Плесакову по запасам бинтов и корпии не трудно было догадаться, что дело идет вовсе не об охоте. Прикинувшись готовым за своего барина в огонь и в воду, он вызвал на более откровенный разговор своего словоохотливого и хвастливого или отуманенного пана; выведав что нужно, Плесаков в то же утро бежал, и явясь в Кричеве к командиру батареи, полковнику Карманову, объявил ему о замысле напасть на батарею, и о том, что собирается огромная шайка где-то около Свиного.

В назначенное время, к вечеру 22 числа, шайка, человек до 100, тайком собралась в лесу. На другой день многие паны, соскучившись ждать, разбрелись по соседству в ожидании ночи; а крестьяне, давно уже недоверчиво смотревшие на панские съезды, начали хватать возвращавшихся одиночных вооруженных искателей приключений. Та же участь постигла и четырех человек, посланных узнать расположение умов околицы Свиное и склонить жителей к мятежу. К ночи у крестьян этой околицы уже восемь человек сидело запертыми по хлевам. Не более счастливы были и повстанцы, посланные довудцем, вечером 23 числа, в Кричев высмотреть состояние местечка и расположение батареи. Между тем в Кричеве была большая тревога. Рассказ Плесакова привел в ужас еврейское население, ожидавшее вешаний и грабежа. Командир батареи выкатил орудия и зарядные ящики на площадь, роздал своим людям хранившиеся при батарее 30 ружей и послал нарочного за 30 верст в Чериков просить прикрытия, откуда к шести часам вечера и были присланы на подводах 50 человек. Жители вооружились кто чем попало, кругом местечка расставили караулы; но население не успокоилось и тревожно ожидало утра.

Ведеты около местечка еще с вечера схватили одного пешего лазутчика; другой конный наткнулся на артиллерийского фейерверкера, посланного объездом, и был им также приведен в Кричев; затем ночью приехал смотритель из Свиного, объявил, что у крестьян сидят под стражей восемь вооруженных повстанцев, просил послать за ними конвой и объявил, что в окрестностях где-то скрывается шайка. Полковник Карманов тотчас же послал фейерверкера Шитенина с пятнадцатью артиллеристами-солдатами (из них пять были с ружьями); становой усилил команду двадцатью вооруженными крестьянами. Перед рассветом на 24-е число команда Шитенина вернулась благополучно с пленниками и подтвердила слухи о скрывающейся по соседству шайке. Полковник немедленно приказал Шитенину с другой такой же командой артиллеристов вторично идти в Свиное и добыть положительные сведения о месте укрывания шайки; команду усилили двадцатью пятью крестьянами, вооруженными ружьями.

Коса получил известие, без сомнения преувеличенное, о движении команды солдат в Свиное и счел себя в критическом положении; противник был у него в тылу, ни из Свиного, ни из Кричева не возвращались посланные: тут было уже не до нападения. Оставалось замаскированным обходом, пользуясь местными холмами, у деревни Горбатки предупредить противника и выйти на дорогу в Красное. Но и тут неудача: со всеми своими стратегическими соображениями пришлось Косе набрести если не на камень, то на фейерверкера Шитенина.

Шитенин, придя в Свиное, не получил никаких положительных сведений, но к нему присоединилось много крестьян с проживающим в околице отставным коллежским регистратором Головко-Улазовским. Все изъявили готовность идти вместе и помогать в поисках. Решили пошарить в гористой местности около деревни Горбатки, лежащей верстах в полутора от Свиного. Едва вошли в деревню, как увидали поспешно следующую шайку Косы, предпринявшего на эту деревню свое обходное движение. Разместясь и укрывшись около крестьянской бани, отряд Шитенина открыл внезапно огонь.

В эту решительную минуту Коса, видя ключевую позицию в руках неприятеля, смело повел на него свою дружину и затрещал частый ответный огонь; крестьянин Парфенов упал раненым. Тогда Улазовский прибег к хитрости, увенчавшейся полным успехом. Он выскочил на улицу и громко закричал: «Подавай орудия!», а Шитенин прибавил: «Заряжай картечью!» Одного этого громкого возгласа было достаточно, чтобы панический страх овладел храброю дружиной. Напрасен был глас вождя; без выстрела, без оглядки все кинулось «до лясу»: ему оставалось только последовать общему примеру.

Крестьяне рассыпались по лесу, три дня ловили мятежников, привели до семидесяти человек; остальные тридцать успели избегнуть облав и погони, в числе их и Коса, на другой день прибывший в Красное к воеводе.

Когда крестьяне после поражения шайки обыскивали лес, с ними поравнялась нагруженная телега: ею правила какая-то пани. Шитенину показалось это сомнительным, он вскочил на телегу и, несмотря на просьбы и увещивания пани, взял вожжи и поехал в Кричев. Ни о чем не догадываясь, спокойно проехал он пять верст, сидя на мягкой перине; но подъезжая к местечку, он выстрелил, чтобы разрядить пистолет, и вдруг почувствовал, что перина под ним подскочила: там оказался эконом соседнего имения, которого жена хотела скорее вывезти с театра военных действий отряда Косы.

С большим искусством, хотя и не с большей удачей, действовал довудца оршанской шайки Будзилович или, как он звал себя, Ян Пихевич. У самой витебской границе шайку его догнал исправник и заставил положить оружие. Трудно ему было бороться с таким энергичным и вездесущим исправником, каков был подполковник Савицкий.

Будзилович в Оршанский уезд прибыл в апреле, представился местной полиции под именем русского офицера, предъявил билет и стал разъезжать по помещикам, везде обучал молодых людей строю, желая составить образцовый отряд, в пример всей имеющейся собраться шайки.

22-го, согласно общему плану, паны действительно выехали из домов, но исправник Савицкий, с помощью крестьян, так скоро распорядился с повстанцами, что не дал им возможности не только соединиться, но даже и сблизиться, и только по панским поездам и скитаниям можно было догадываться, что они стремились куда-то на сбор, по направлению к местечку Лиозно. Многим пришлось неудачно окончить свои подвиги. Так 22-го апреля, у помещика Егора Лыщинского, в фольварке с раннего утра началась суета приготовлений на охоту, как было сказано дворовым людям; наехали гости, завербовали случившегося там землемера Чижевского, обещая ему дать 5000 рублей из первого разграбленного казначейства, и компанией около двадцати человек пустились в дорогу. Путеводителем и начальником этой партии, назначавшейся в шайку Будзиловича, был помещик Карницкий. Проезжая местечко Микулино, мятежники были остановлены крестьянами. На вопрос, куда и зачем они едут, Карницкий, повернув лошадей, ускакал; тогда крестьяне остальных связали и отослали в местечко Рудню, к становому, а Карницкого отыскали на другой день в его фольварке и отправили туда же вместе с бывшим с ним товарищем. При обыске найдено было много оружия, бинтов, корпии и разных военных припасов. Лыщинский наивно дал показание, что ехал сдать свои ружья в Смоленск.

Между тем 22-го числа Будзилович сам приехал в Добрино, фольварк помещика Антона Гурко; там было ужемного всякого народа: мелкие помещики, шляхта, чиновники из Витебской губернии и т. п. Под вечер вышел на крыльцо сам начальник и собственноустно протрубил сбор; на звук трубы на двор стали входить новые лица, вооруженные ружьями, пистолетами и саблями. Ватага человек в тридцать потянулась на местечко Бабиновичи, лежащее верстах в двадцати от Добрино. Дорогой к ней присоединились еще две небольшие партии шляхты.

После плотного обеда, пройдя верст десять, шайка остановилась ночевать в корчме, выступила на заре и рано утром была в местечке Бабиновичи. Там некоторые из повстанцев ворвались в дом бывшего городничего, подполковника Лисовского, который со сна, увидев вооруженных людей, принял их за разбойников и страшно перепугался; но потом, узнав между ними знакомых помещиков, и принимая вторжение за шуточную мистификацию, шутя потянул за висевшую на груди довудцы цепь с каким-то жезлом, и чуть было жизнью не заплатил за свою непочтительную выходку. Будзилович прекратил, впрочем, ссору и только отобрал у Лисовского оружие.

В городе поднялась тревога; но повстанцы не долго там оставались; искали было протоиерея, чтобы он склонил крестьян принять их сторону, но тот успел скрыться. Так как путь до Лиозно лежал еще дальний, а день прошел в пировании, то повстанцы, числом около пятидесяти, поспешно выбрались из Бабиновичей; в это время догнал их какой-то шляхтич и шепнул довудце о проезде исправника.

Будзилович круто повернул влево и прошел с шайкой верст пятнадцать до фольварка Ордежа. Дорогой они встречали крестьян, идущих по случаю праздника Юрьева дня к обедне, увещевали их не слушаться более русских властей, говорили, что «за нами идет польский король с большим войском отнимать Могилёвскую губернию у русского царя», но ничто не помогло: крестьяне шли своей дорогой, твердя, что паны «подурели», да и сами повстанцы ворчали, что по этой адской дороге, невесть зачем свернули в сторону.

В Ордеже дружина так наугощалась, что была принуждена остаться почти целые сутки и 24-го с утра, под острым углом повернула вправо, почти обратно прежнему направлению, и болотами и лесами потянулись на Лиозно.

Время терялось, в самой шайке обнаружились раздоры; многие хотели продолжать путь, но лишь с тем, чтобы сложить в Лиозно оружие. Паны начали кричать, ссориться, ругаться и бранные слова обильно посыпались на довудца; ему говорили, что он умеет только мучить какими-то порядками, бродя по болотам, а не знает как провести дружину и соединиться с другими партиями.

Довудца своим красноречием успел, однако же, удержать шайку в повиновении, прошел еще верст двадцать и остановился на ночь верстах в пятнадцати от Лиозно, в фольварке Пиоромонте, помещика Александра Пиоро. Рано утром 25-го, шайка двинулась к Лиозно, но узнав от евреев, что там стоят солдаты и ждут исправника, кинулись четвертым зигзагом верст за десять влево, в Оцково, имение помещицы Пиоро, где переночевала и на рассвете, 26-го числа, перешла в Погостище, имение мирового посредника Пиоро. Здесь недалеко от витебской границы, Будзилович думал дать отдых своему усталому войску и подождать достоверных сведений об участи партий оршанских и витебских ревнителей, с которыми его шайка должна была слиться в одно целое, где-то в окрестностях Лиозно. Ждали недолго; скоро раздались крики: «Москали!» Исправник был уже тут, а с ним на подводах сорок солдат и полсотни вооруженных крестьян.

Господский дом стоит на возвышенном берегу болотистой реки на котором разведен сад. Савицкий разделил свою команду на две части и двинул их с двух сторон к дому, дабы отрезать всякое отступление. Мятежники собрались у крыльца, открыли огонь, и одного рядового ранили. Довудца сколько мог удерживал, чтобы повстанцы не разбежались в саду; но не мог их остановить. Все кинулись в сад к реке; мятежники частью попрятались, частью задали в овраг и оттуда отстреливались. Крестьяне соперничали в ревности с солдатами; двое были убиты, когда Савицкий приказал солдатам выбить мятежников из оврага штыками. Унтер-офицер 16-й роты Могилёвского полка, Быковский, кинулся с людьми на ура! Мятежники с криком просили о пощаде; один из них замахал белым платком, желая вступить в переговоры. Савицкий потребовал безусловной сдачи и, показывая часы, дал 5 секунд на размышление. Видя штыки впереди, а реку сзади, человек пятнадцать кинулись вплавь, из них многие утонули в болотной воде; двадцать один с довудцем{22} положили оружие, в том числе трое раненых; убито было шесть.