Неточные совпадения
Учение о Софии утверждает начало
божественной премудрости в тварном мире, в космосе и человечестве, оно не допускает абсолютного разрыва между Творцом и
творением.
Основная тема русской мысли начала XX в. есть тема о
божественном космосе и о космическом преображении, об энергиях Творца в
творениях; тема о
божественном в человеке, о творческом призвании человека и смысле культуры; тема эсхатологическая, тема философии истории.
В истинной теургии творится не Бог и боги, как того хочет религия человекобожества; теургия есть творчество с Богом, творчество
божественного в мире, продолжение
творения Бога.
Логос — Сын Божий есть смысл
творения,
божественный план
творения, идеальная норма его бытия.
Силой
божественной любви Христос возвращает миру и человечеству утраченную в грехе свободу, освобождает человечество из плена, восстанавливает идеальный план
творения, усыновляет человека Богу, утверждает начало богочеловечности, как оно дано в идее космоса.
Христос вошел в
творение, воплотился в нем, чтобы вернуть его к Творцу, чтобы обожить человеческую природу,
божественную по идее Творца, но ставшую греховной после своего отпадения.
Дитя-Логос — совершенное, равное Отцу по достоинству, столь же
божественное, как и Сам Отец, дитя это есть
творение, как космос, как идея бытия, каким оно должно быть.
В мистической диалектике абсолютного бытия заключена неизбежность
творения как дело
божественной любви между Отцом и Сыном.
Христос есть таинственный примиритель человеческой свободы с
божественным фатумом, Он — та свободная любовь
творения, которая утверждает бытие в Творце.
Всему
творению дано свободным и соборным усилием мировой души превратиться в космос, осуществить
божественную гармонию.
Учение об эманации отрицает и лицо Творца и лицо творимых, отрицает свободу и самостоятельность
творения.] все живое пребывает в
божественном плане космоса, до времени и до мира совершается в идеальном процессе
божественной диалектики.
Воистину бог от века был в теснейшем союзе с натурою, и союз сей не на чем ином мог быть основан, как на том, что служит основанием всякого истинного союза и первее всего союза брачного, — разумею на взаимном самоотвержении или чистой любви, ибо бог, изводя из себя
творение, на него, а не на себя, обращал волю свою, а подобно сему и тварная натура не в себе, а в боге должна была видеть цель и средоточие бытия своего, нетленным и чистым сиянием
божественного света должна была она вечно питать пламенное горение своего жизненного начала.
Иначе говоря, мировое бытие есть бытие
божественное, или, по смелому выражению Николая Кузанского, omnis creatura sit quasi infinitas aut Deus creatus [Всякое
творение есть как бы конечная бесконечность или сотворенный Бог (там же.
Здесь адское начало вводится как принцип
творения, который затем лишь обессиливается началом света, т. е. уже чисто
божественным принципом бытия.
В
творении мира любовь Божия хочет не этого jeu divin [
Божественная шутка, игра (фр.).], и в Слове Божием «игра» приписывается не Богу, но Его Премудрости, которая, восприемля откровение
Божественного творчества, ощущает радость и упоение им.
Божество в Его внутрибожественной жизни остается трансцендентным для твари, однако действия Божества, Его откровения,
божественная сила, изливающаяся в
творении, есть то же Божество, единое, неделимое, присносущее.
С одной стороны, мир, созданный силой
божественной любви, премудрости и всемогущества, имеет в них незыблемую свою основу, и в этом смысле мир не может не удаться,
божественная премудрость не способна допустить ошибки,
божественная любовь не восхощет ада как окончательной судьбы
творения.
Бог есть виновник-не только бытия, но и небытия, эта головокружительная по смелости и глубокомыслию формула принадлежит не кому иному, как таинственному автору «Ареопагитик» и комментатору его св. Максиму Исповеднику, — столпам православного богословствования [В
творении «О
божественных именах» св. Дионисий Ареопагит говорит, что, «если позволительно сказать, само не-сущее стремится к благу, стоящему выше всего существующего, старается и само как-нибудь быть в благе» (και αυτό το μη öv έφίεται και φιλονικεϊ πως εν τοίγαθώ και αυτό είναι) (De d. п., IV, 3 Migne, III, 64714).
Поэтому понятно, что основоположный трактат по отрицательному богословию,
творение Ареопагита, не только носит выразительное над-писание: «О
божественных именах», но и в действительности посвящен изъяснению значения
божественных имен, под которыми премирный Бог открывается миру.
Положительная основа бытия есть, прежде всего, мир
божественных идей, Бог в
творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя становится основой самостоятельного бытия в его независимости и свободе: все существует чрез Бога и от Бога, но именно тем самым оно получает силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или мир.
Божество по
Божественному Своему снисхождению, в самоотвержении любви, хочет не-Себя, не-Божество, и исходит из Себя в
творении.
Божественная София предвечно есть, как пребывающая основа
творения, имеющая неисчерпаемую мощь и глубину.
Если бы он представлял собою лишь «игру»
божественного творчества,
творение было бы только актом всемогущества Божия, которое вольно манием своим созидать и разрушать миры.
Мир не создается актом
творения, он происходит из Единого, как бы изливаясь из
божественной полноты подобно свету из солнца; он есть эманация [Эманация (позднелат. emanatio — истечение, исхождение) — термин античной философии, обозначающий исхождение низших областей бытия из высших.] божества, подчиненная «закону убывающего совершенства» (Целлер).
Божественное «совершишася», возглашенное с креста, объемлет все бытие, относится ко всему
творению.
Поэтому
творение есть абсолютно-свободное, лишь в себе самом имеющее смысл и основу, абсолютно-самобытное движение
божественной любви, любовь ради любви, ее святое безумие. Dieu est fou de l'homme [Бог помешан на человеке (фр.).], — вспоминает Шеллинг дерзновенно-проникновенное выражение французского писателя: с безумием любви Бог хочет «друга» (другого), а этим другом может быть только человек.
Для Евномия, как мы уже знаем, не представлялось сомнения в возможности адекватного, исчерпывающего познания
божественной сущности помощью понятий («имен»), и главным таким понятием являлась «нерожденность» [«Подобно малолетним и по-детски, попусту занимаясь невозможным, как бы в какой-нибудь детской ладони, заключают непостижимое естество Божие в немногих слогах слова: нерожденность, защищают эту глупость и думают, что Божество толико и таково, что может быть объято человеческим разумом одно наименование» (
Творения иже во святых отца нашего св. Григория Нисского, т. VI. М., 1864, стр.299.
Ввиду того что идея
творения мира у него, строго говоря, отсутствует, ибо сливается с самотворением Бога, то и ничто, из которого творится или, вернее, «вырождается» мир, есть само
божественное Ничто.
Поэтому при противопоставлении
творения и эманации главный спор идет не о Боге, но о мире, не о
божественной основе мира, но об его тварной природе: есть ли мир только пассивно рассеивающая и ослабляющая лучи
божественного света среда, или же он по-своему собирает, отражает и проявляет их? есть ли особый фокус мира, возможен ли мир наряду с Абсолютным и как и в каком смысле возможен?
И даже «первейший открыватель и самый всеобщий носитель свойств беспредикатного Эн, Метатрон, первородный сын божий, стоящий во главе всех других Зефиротов и управляющий ими» (69), которому усвояются все предикаты Иеговы, «имя которого есть как имя Божие», «несмотря на всю возвышенность свою над другими Зефиротами, отнюдь не имеет
божественной природы; он есть тварь в ряду других тварей, хотя бы первейшая и более чистая… он называется ангелом и причисляется к Зефиротам, называется слугою Иеговы, хотя и старейшим; точно так же Метатрон носит название Адама Кадмона83, первого небесного человека, в том смысле, что он есть первое и совершеннейшее
творение Божие, по образу которого создан и Адам, — поэтому Метатрону часто усвояется эпитет creatus»84 (71).
Творение есть поэтому и акт безмерного смирения Абсолютного, которое совлекается актуальности своей: любовь-смирение, эта предельная и универсальная добродетель христианства, есть и онтологическая основа
творения. Давая в себе место миру с его относительностью, Абсолютное в любви своей смиряется пред тварью, — воистину неисследимы глубины
божественной любви-смирения!
Божественная власть неотделима от
Божественной любви, раскрывающейся в
творении мира и промышлении о нем.
Вообще вопрос собственно о
творении духов — ангелов и человека — остается наименее разъясненным в системе Беме, и это делает ее двусмысленной и даже многосмысленной, ибо, с одной стороны, разъясняя Fiat в смысле
божественного детерминизма, он отвергает индетерминистический акт нового
творения, но в то же время порой он говорит об этом совершенно иначе [«Воля к этому изображению (ангелов) изошла из Отца, из свойства Отца возникла в слове или сердце Божием от века, как вожделеющая воля к твари и к откровению Божества.
Акт
творения, изводящий мир в бытие, полагающий его внебожественным, в то же время отнюдь не выводит его из
божественного лона. Абсолютное полагает в себе относительное бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в Абсолютном.
Мир реален в своей
божественной основе, поскольку бытие его есть бытие в Абсолютном, — в этом сходятся идеи как
творения, так и эманации.
Здесь нет места ни антиномии, с ее логическим перерывом, ни Тайне: беспримесный рационализм — вот обратная сторона того всеведения или «гнозиса», которым мнил себя обладающим, по одним основаниям, Гегель, а по другим — Беме, почему он и оказывается столь родственным по тенденциям современному «теософизму», оккультному или мистическому рационализму [Шеллинг дает такую характеристику «теософизма» Беме: «В третьем виде эмпиризма сверхчувственное сделано предметом действительного опыта благодаря тому, что допускается возможное восхищение человеческого существа в Бога, а вследствие этого необходимое, безошибочное созерцание, проникающее не только в
божественное существо, но и в сущность
творения и во все события в нем…
Отвращаясь от Бога, человек обращает лицо к миру, к
творению, впадает в однобокий космизм («имманентизм») [См. прим. 9 к «От автора».]; он жаждет уже только мира, а не Бога, совершает измену любви
божественной.
С
божественной точки зрения это означает неудачу
творения.
Свобода Перво-Адама не могла быть диавольской свободой, потому что
божественная свобода в положительном своем содержании не могла быть еще открыта в семидневном
творении.
Антон стал рассматривать чертежи. Что он увидел, того язык не перескажет. Может быть,
творение, подобное храму святого Петра в Риме, может быть, пантеон христианский,
Божественную комедию, сложенную из камня. Знакомый с высокими произведениями художества в Италии, приготовив свое воображение к чему-то необыкновенному, он увидел, что создание Аристотеля перегнало и воображение, и существенность. Долго стоял он перед рисунками, не быв в состоянии дать отчет в своих впечатлениях.
Творящий человек причастен природе
Божественной, в нем продолжается богочеловеческое
творение.
Оставался закрытым другой тезис антиномии:
творение мира есть внутренний процесс расщепления и развития в
Божественном бытии.
Творение предполагает движение, динамику внутри
божественной жизни.
Перво-Адам не был еще приобщен к тайне
Божественной Троицы через Абсолютного Человека и потому не знал еще творческой свободы, он есть лишь первая стадия
творения.