Неточные совпадения
Мир не создается актом
творения, он происходит из Единого, как бы изливаясь из
божественной полноты подобно свету из солнца; он есть эманация [Эманация (позднелат. emanatio — истечение, исхождение) — термин античной философии, обозначающий исхождение низших областей бытия из высших.] божества, подчиненная «закону убывающего совершенства» (Целлер).
Для Евномия, как мы уже знаем, не представлялось сомнения в возможности адекватного, исчерпывающего познания
божественной сущности помощью понятий («имен»), и главным таким понятием являлась «нерожденность» [«Подобно малолетним и по-детски, попусту занимаясь невозможным, как бы в какой-нибудь детской ладони, заключают непостижимое естество Божие в немногих слогах слова: нерожденность, защищают эту глупость и думают, что Божество толико и таково, что может быть объято человеческим разумом одно наименование» (
Творения иже во святых отца нашего св. Григория Нисского, т. VI. М., 1864, стр.299.
И даже «первейший открыватель и самый всеобщий носитель свойств беспредикатного Эн, Метатрон, первородный сын божий, стоящий во главе всех других Зефиротов и управляющий ими» (69), которому усвояются все предикаты Иеговы, «имя которого есть как имя Божие», «несмотря на всю возвышенность свою над другими Зефиротами, отнюдь не имеет
божественной природы; он есть тварь в ряду других тварей, хотя бы первейшая и более чистая… он называется ангелом и причисляется к Зефиротам, называется слугою Иеговы, хотя и старейшим; точно так же Метатрон носит название Адама Кадмона83, первого небесного человека, в том смысле, что он есть первое и совершеннейшее
творение Божие, по образу которого создан и Адам, — поэтому Метатрону часто усвояется эпитет creatus»84 (71).
Акт
творения, изводящий мир в бытие, полагающий его внебожественным, в то же время отнюдь не выводит его из
божественного лона. Абсолютное полагает в себе относительное бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в Абсолютном.
Поэтому понятно, что основоположный трактат по отрицательному богословию,
творение Ареопагита, не только носит выразительное над-писание: «О
божественных именах», но и в действительности посвящен изъяснению значения
божественных имен, под которыми премирный Бог открывается миру.
Ввиду того что идея
творения мира у него, строго говоря, отсутствует, ибо сливается с самотворением Бога, то и ничто, из которого творится или, вернее, «вырождается» мир, есть само
божественное Ничто.
Здесь нет места ни антиномии, с ее логическим перерывом, ни Тайне: беспримесный рационализм — вот обратная сторона того всеведения или «гнозиса», которым мнил себя обладающим, по одним основаниям, Гегель, а по другим — Беме, почему он и оказывается столь родственным по тенденциям современному «теософизму», оккультному или мистическому рационализму [Шеллинг дает такую характеристику «теософизма» Беме: «В третьем виде эмпиризма сверхчувственное сделано предметом действительного опыта благодаря тому, что допускается возможное восхищение человеческого существа в Бога, а вследствие этого необходимое, безошибочное созерцание, проникающее не только в
божественное существо, но и в сущность
творения и во все события в нем…
Вообще вопрос собственно о
творении духов — ангелов и человека — остается наименее разъясненным в системе Беме, и это делает ее двусмысленной и даже многосмысленной, ибо, с одной стороны, разъясняя Fiat в смысле
божественного детерминизма, он отвергает индетерминистический акт нового
творения, но в то же время порой он говорит об этом совершенно иначе [«Воля к этому изображению (ангелов) изошла из Отца, из свойства Отца возникла в слове или сердце Божием от века, как вожделеющая воля к твари и к откровению Божества.
Мир реален в своей
божественной основе, поскольку бытие его есть бытие в Абсолютном, — в этом сходятся идеи как
творения, так и эманации.
Поэтому при противопоставлении
творения и эманации главный спор идет не о Боге, но о мире, не о
божественной основе мира, но об его тварной природе: есть ли мир только пассивно рассеивающая и ослабляющая лучи
божественного света среда, или же он по-своему собирает, отражает и проявляет их? есть ли особый фокус мира, возможен ли мир наряду с Абсолютным и как и в каком смысле возможен?
Божественное «совершишася», возглашенное с креста, объемлет все бытие, относится ко всему
творению.
Поэтому
творение есть абсолютно-свободное, лишь в себе самом имеющее смысл и основу, абсолютно-самобытное движение
божественной любви, любовь ради любви, ее святое безумие. Dieu est fou de l'homme [Бог помешан на человеке (фр.).], — вспоминает Шеллинг дерзновенно-проникновенное выражение французского писателя: с безумием любви Бог хочет «друга» (другого), а этим другом может быть только человек.
Творение есть поэтому и акт безмерного смирения Абсолютного, которое совлекается актуальности своей: любовь-смирение, эта предельная и универсальная добродетель христианства, есть и онтологическая основа
творения. Давая в себе место миру с его относительностью, Абсолютное в любви своей смиряется пред тварью, — воистину неисследимы глубины
божественной любви-смирения!
Бог есть виновник-не только бытия, но и небытия, эта головокружительная по смелости и глубокомыслию формула принадлежит не кому иному, как таинственному автору «Ареопагитик» и комментатору его св. Максиму Исповеднику, — столпам православного богословствования [В
творении «О
божественных именах» св. Дионисий Ареопагит говорит, что, «если позволительно сказать, само не-сущее стремится к благу, стоящему выше всего существующего, старается и само как-нибудь быть в благе» (και αυτό το μη öv έφίεται και φιλονικεϊ πως εν τοίγαθώ και αυτό είναι) (De d. п., IV, 3 Migne, III, 64714).
Иначе говоря, мировое бытие есть бытие
божественное, или, по смелому выражению Николая Кузанского, omnis creatura sit quasi infinitas aut Deus creatus [Всякое
творение есть как бы конечная бесконечность или сотворенный Бог (там же.
Положительная основа бытия есть, прежде всего, мир
божественных идей, Бог в
творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя становится основой самостоятельного бытия в его независимости и свободе: все существует чрез Бога и от Бога, но именно тем самым оно получает силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или мир.
Божество в Его внутрибожественной жизни остается трансцендентным для твари, однако действия Божества, Его откровения,
божественная сила, изливающаяся в
творении, есть то же Божество, единое, неделимое, присносущее.
Божество по
Божественному Своему снисхождению, в самоотвержении любви, хочет не-Себя, не-Божество, и исходит из Себя в
творении.
Божественная София предвечно есть, как пребывающая основа
творения, имеющая неисчерпаемую мощь и глубину.
Здесь адское начало вводится как принцип
творения, который затем лишь обессиливается началом света, т. е. уже чисто
божественным принципом бытия.
Отвращаясь от Бога, человек обращает лицо к миру, к
творению, впадает в однобокий космизм («имманентизм») [См. прим. 9 к «От автора».]; он жаждет уже только мира, а не Бога, совершает измену любви
божественной.
Если бы он представлял собою лишь «игру»
божественного творчества,
творение было бы только актом всемогущества Божия, которое вольно манием своим созидать и разрушать миры.
В
творении мира любовь Божия хочет не этого jeu divin [
Божественная шутка, игра (фр.).], и в Слове Божием «игра» приписывается не Богу, но Его Премудрости, которая, восприемля откровение
Божественного творчества, ощущает радость и упоение им.
Божественная власть неотделима от
Божественной любви, раскрывающейся в
творении мира и промышлении о нем.
С одной стороны, мир, созданный силой
божественной любви, премудрости и всемогущества, имеет в них незыблемую свою основу, и в этом смысле мир не может не удаться,
божественная премудрость не способна допустить ошибки,
божественная любовь не восхощет ада как окончательной судьбы
творения.