Неточные совпадения
Начиная с балыка из кеты, которым закусывают здесь водку,
и кончая разговорами, во
всем чувствуется что-то свое собственное, не русское.
Пока я плыл по Амуру, у меня было такое чувство, как будто я не в России, а где-то в Патагонии или Техасе; не говоря уже об оригинальной, не русской природе, мне
всё время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин
и Гоголь тут непонятны
и потому не нужны, наша история скучна
и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами.
Колонизация, которая прежде
всего требует свободы
и легкости передвижения,
и высокие тарифы — это уж совсем непонятно.
Повар тоже китаец, но кухня у него русская, хотя
все кушанья бывают горьки от пряного кери
и пахнут какими-то духами, вроде корилопсиса.
Командир не сходит с мостика,
и механик не выходит из машины; «Байкал» начинает идти
всё тише
и тише
и идет точно ощупью.
Затем, плывя дальше на север вдоль западного берега, он рассчитывал, что найдет выход из Северо-Японского моря в Охотское
и тем значительно сократит свой путь в Камчатку; но чем выше подвигался он, тем пролив становился
всё мельче
и мельче.
На восточном побережье
и на Сахалине он сделал себе блестящую карьеру в какие-нибудь пять лет, но потерял дочь, которая умерла от голода, состарился, состарилась
и потеряла здоровье его жена, «молоденькая, хорошенькая
и приветливая женщина», переносившая
все лишения геройски.
Самый даровитый сподвижник Невельского, Н. К. Бошняк, открывший Императорскую гавань, когда ему было еще только 20 лет, «мечтатель
и дитя», — так называет его один из сослуживцев, — рассказывает в своих записках: «На транспорте „Байкал“ мы
все вместе перешли в Аян
и там пересели на слабый барк „Шелехов“.
В комнатах
все стены покрыты еловою зеленью, окна затянуты марлей, пахнет дымом, но комары, несмотря ни на что, все-таки есть
и жалят бедных девочек.
Говорят, что весною этого года здесь работала промерная экспедиция
и во
весь май было только три солнечных дня.
В де-Кастри выгружают на небольшие баржи-шаланды, которые могут приставать к берегу только во время прилива
и потому нагруженные часто садятся на мель; случается, что благодаря этому пароход простаивает из-за какой-нибудь сотни мешков муки
весь промежуток времени между отливом
и приливом.
По совершенно гладкому морю, пуская вверх фонтаны, гуляли парочками киты,
и это прекрасное, оригинальное зрелище развлекало нас на
всем пути.
Конечно, я знал, что он не прав, но
всё же от слов его становилось мне жутко,
и я боялся, что
и на Сахалине, пожалуй, я встречу точно такой же взгляд.
Изморенные ночною работой
и бессонницей, арестанты были вялы
и угрюмы;
всё время молчали.
Во время хорошего шторма, как говорят, волна иногда хватает до окон домика
и брызги долетают даже до мачтовой peu, причем дрожит
вся пристань.
Возле пристани по берегу, по-видимому без дела, бродило с полсотни каторжных: одни в халатах, другие в куртках или пиджаках из серого сукна. При моем появлении
вся полсотня сняла шапки — такой чести до сих пор, вероятно, не удостоивался еще ни один литератор. На берегу стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку. Каторжные взвалили мой багаж на линейку, человек с черною бородой, в пиджаке
и в рубахе навыпуск, сел на козлы. Мы поехали.
В нем нет ни одной каменной постройки, а
всё сделано из дерева, главным образом из лиственницы:
и церковь,
и дома,
и тротуары.
— Отсюда
все бегут, — сказал он, —
и каторжные,
и поселенцы,
и чиновники. Мне еще не хочется бежать, но я уже чувствую утомление от мозговой работы, которой требуется здесь так много, благодаря, главным образом, разбросанности дела.
Привыкают
все, даже женщины
и дети.
Говорили каждый за себя или один за
всё селение,
и так как ораторское искусство процветает на Сахалине, то дело не обошлось
и без речей; в Дербинском поселенец Маслов в своей речи несколько раз назвал начальство «всемилостивейшим правительством».
Когда в Аркове помощник смотрителя тюрьмы отрапортовал: «В селении Аркове
всё обстоит благополучно», барон указал ему на озимые
и яровые всходы
и сказал: «
Всё благополучно, кроме только того, что в Аркове нет хлеба».
В Александровской тюрьме по случаю его приезда арестантов кормили свежим мясом
и даже олениной; он обошел
все камеры, принимал прошения
и приказал расковать многих кандальных.
— Я разрешаю вам бывать, где
и у кого угодно, — сказал барон. — Нам скрывать нечего. Вы осмотрите здесь
всё, вам дадут свободный пропуск во
все тюрьмы
и поселения, вы будете пользоваться документами, необходимыми для вашей работы, — одним словом, вам двери будут открыты всюду. Не могу я разрешить вам только одного: какого бы то ни было общения с политическими, так как разрешать вам это я не имею никакого права.
Когда я явился к генерал-губернатору с бумагой, он изложил мне свой взгляд на сахалинскую каторгу
и колонию
и предложил записать
всё, сказанное им, что я, конечно, исполнил очень охотно.
Чтобы побывать по возможности во
всех населенных местах
и познакомиться поближе с жизнью большинства ссыльных, я прибегнул к приему, который в моем положении казался мне единственным.
В селениях, где я был, я обошел
все избы
и записал хозяев, членов их семей, жильцов
и работников.
Татарские фамилии, как мне говорили, сохраняют
и на Сахалине, несмотря на лишение
всех прав состояния, приставки
и частицы, означающие высокие звания
и титулы.
Для меня было особенно важно получать верные ответы от тех, которые пришли сюда в шестидесятых
и семидесятых годах; мне хотелось не пропустить ни одного из них, что, по
всей вероятности, не удалось мне.
Пособие от казны, кормовое или вещевое, или денежное, обязательно получают
все каторжные, поселенцы в первые годы по отбытии каторги, богадельщики
и дети беднейших семей.
На Сахалине попадаются избы всякого рода, смотря по тому, кто строил — сибиряк, хохол или чухонец, но чаще
всего — это небольшой сруб, аршин в шесть, двух — или трехоконный, без всяких наружных украшений, крытый соломой, корьем
и редко тесом.
Где есть женщины
и дети, там, как бы ни было, похоже на хозяйство
и на крестьянство, но
всё же
и там чувствуется отсутствие чего-то важного; нет деда
и бабки, нет старых образов
и дедовской мебели, стало быть, хозяйству недостает прошлого, традиций.
Чаще
всего я встречал в избе самого хозяина, одинокого, скучающего бобыля, который, казалось, окоченел от вынужденного безделья
и скуки; на нем вольное платье, но по привычке шинель накинута на плечи по-арестантски,
и если он недавно вышел из тюрьмы, то на столе у него валяется фуражка без козырька.
От скуки
все готовы говорить
и слушать без конца.
Эта Лукерья задает в избе общий тон жизни,
и благодаря ей на
всей обстановке сказывается близость ошалелого, беспутного бродяги.
Одни говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие — что, должно быть, уж решили наконец переселять
всех на материк, — а здесь упорно
и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями будет переведена на материк, — третьи, прикидываясь скептиками, говорили, что они не ждут уже ничего хорошего, так как от них сам бог отказался,
и это для того, чтобы вызвать с моей стороны возражение.
А из сеней или с печки, как бы в насмешку над
всеми этими надеждами
и догадками, доносился голос, в котором слышались усталость, скука
и досада на беспокойство...
На Сахалине каторжные работы разнообразны в высшей степени; они не специализировались на золоте или угле, а обнимают
весь обиход сахалинской жизни
и разбросаны по
всем населенным местам острова.
Корчевка леса, постройки, осушка болот, рыбные ловли, сенокос, нагрузка пароходов —
всё это виды каторжных работ, которые по необходимости до такой степени слились с жизнью колонии, что выделять их
и говорить о них как о чем-то самостоятельно существующем на острове можно разве только при известном рутинном взгляде на дело, который на каторге ищет прежде
всего рудников
и заводских работ.
Очень важно также, что за 19-ю мужами прибыли на Сахалин их жены,
и почти
все садившиеся на участки имели уже семьи.
Ведь слободские сенокосы
и пахотная земля находятся в пользовании не у
всех хозяев, а лишь у некоторых.
Спирт привозили
и в жестянках, имевших форму сахарной головы,
и в самоварах,
и чуть ли не в поясах, а чаще
всего просто в бочках
и в обыкновенной посуде, так как мелкое начальство было подкуплено, а крупное смотрело сквозь пальцы.
В Слободке бутылка плохой водки продавалась за 6
и даже 10 рублей;
все тюрьмы Северного Сахалина получали водку именно отсюда.
Всё, что есть в этом шумном
и голодном Париже увлекающегося, пьяного, азартного, слабого, когда хочется выпить, или сбыть краденое, или продать душу нечистому, идет именно в Слободку.
Горбат, лопатки выпятились, одно ребро сломано, на руке нет большого пальца
и на
всем теле рубцы от плетей
и шпицрутенов, полученных им когда-то.
И преступления моего было
всего, что из военной службы ушел.
— Да ничего. Чиновник говорит: «Пока справки делать будем, так ты помрешь. Живи
и так. На что тебе?» Это правда, без ошибки…
Всё равно жить недолго. А все-таки, господин хороший, родные узнали бы, где я.
Стал я переправляться в коробочке через реку. Красивый упирается длинным шестом о дно
и при этом напрягается
всё его тощее, костистое тело. Работа нелегкая.
Он рассказывает, что на Сахалине за
все 22 года он ни разу не был сечен
и ни разу не сидел в карцере.
Если не считать квартир чиновников
и офицеров
и Солдатской слободки, где живут солдаты, женатые на свободных, — элемент подвижной, меняющийся здесь ежегодно, — то
всех хозяйств в Александровске 298.
Пришлось бы держать семьи тоже в тюрьмах или же продовольствовать их квартирой
и пищей на счет казны, или же удерживать на родине
всё время, пока отец семейства отбывает каторгу.