Лебедев (вспылив). Тьфу! Все вы то сделаете, что я себя ножом пырну или человека зарежу! Та день-деньской рёвма-ревет, зудит, пилит, копейки считает, а эта, умная, гуманная, черт подери, эмансипированная, не может понять родного отца! Я оскорбляю слух! Да ведь прежде чем прийти сюда оскорблять твой слух, меня там (указывает на дверь) на куски резали, четвертовали. Не может она понять! Голову вскружили и с толку сбили…
ну вас! (Идет к двери и останавливается.) Не нравится мне, всё мне в вас не нравится!
Неточные совпадения
Боркин.
Ну,
ну… виноват, виноват!.. Бог с
вами, сидите себе… (Встает и идет.) Удивительный народ, даже и поговорить нельзя. (Возвращается.) Ах, да! Чуть было не забыл… Пожалуйте восемьдесят два рубля!..
Иванов. Так что же мне теперь делать?
Ну, режьте меня, пилите… И что у
вас за отвратительная манера приставать ко мне именно тогда, когда я читаю, пишу или…
Боркин. Я
вас спрашиваю: рабочим нужно платить или нет? Э, да что с
вами говорить!.. (Машет рукой.) Помещики тоже, черт подери, землевладельцы… Рациональное хозяйство… Тысяча десятин земли — и ни гроша в кармане… Винный погреб есть, а штопора нет… Возьму вот и продам завтра тройку! Да-с!.. Овес на корню продал, а завтра возьму и рожь продам. (Шагает по сцене.)
Вы думаете, я стану церемониться? Да?
Ну, нет-с, не на такого напали…
Как
вы все надоели мне! Впрочем, господи, что я говорю? Аня, я говорю с тобою невозможным тоном. Никогда этого со мною раньше не было.
Ну, прощай, Аня, я вернусь к часу.
Ну, объясните, растолкуйте мне, как это
вы, умная, честная, почти святая, позволили так нагло обмануть себя и затащить
вас в это совиное гнездо?
Зинаида Саввишна. Благодарю
вас, душечка, я так рада…
Ну, как ваше здоровье?..
Саша (встает). Но как у
вас хватает духа говорить все это про человека, который не сделал
вам никакого зла?
Ну, что он
вам сделал?
Саша. Зачем же они говорят вздор? Ах, да все это скучно и скучно! Иванов, Иванов, Иванов — и больше нет других разговоров. (Идет к двери и возвращается.) Удивляюсь! (Молодым людям.) Положительно удивляюсь вашему терпению, господа! Неужели
вам не скучно так сидеть? Ведь воздух застыл от тоски! Говорите же что-нибудь, забавляйте барышень, шевелитесь!
Ну, если у
вас нет других сюжетов, кроме Иванова, то смейтесь, пойте, пляшите, что ли…
Шабельский.
Ну, да, да!.. знаем!.. Знаем, как
вы плохо в шашки играете… (Лебедеву.) Паша, скажи по совести: скопили миллион?
Шабельский. Хороша искренность! Подходит вчера ко мне вечером и ни с того ни с сего: «
Вы, граф, мне глубоко несимпатичны!» Покорнейше благодарю! И все это не просто, а с тенденцией: и голос дрожит, и глаза горят, и поджилки трясутся… Черт бы побрал эту деревянную искренность!
Ну, я противен ему, гадок, это естественно… я и сам сознаю, но к чему говорить это в лицо? Я дрянной человек, но ведь у меня, как бы то ни было, седые волосы… Бездарная, безжалостная честность!
Боркин. Уф, утомился… Кажется, со всеми здоровался.
Ну, что новенького, господа? Нет ли чего-нибудь такого особенного, в нос шибающего? (Живо Зинаиде Саввишне.) Ах, послушайте, мамаша… Еду сейчас к
вам… (Гавриле.) Дай-ка мне, Гаврюша, чаю, только без кружовенного варенья! (Зинаиде Саввишне.) Еду сейчас к
вам, а на реке у
вас мужики с лозняка кору дерут. Отчего
вы лозняк на откуп не отдадите?
Львов.
Ну, зачем, спрашивается,
вы привезли меня сюда, к этим коршунам! Не место тут для нас с
вами! Честные люди не должны знать этой атмосферы!
Косых. От Барабанова. Всю ночь провинтили и только что кончили… Проигрался в пух… Этот Барабанов играет как сапожник! (Плачущим голосом.)
Вы послушайте: все время несу я черву… (Обращается к Боркину, который прыгает от него.) Он ходит бубну, я опять черву, он бубну…
Ну, и без взятки. (Лебедеву.) Играем четыре трефы. У меня туз, дама-шост на руках, туз, десятка-третей пик…
Лебедев.
Ну, все заревели! Квартет! Да будет
вам сырость разводить! Матвей!.. Марфа Егоровна!.. Ведь этак и я… я заплачу… (Плачет.) Господи!