Неточные совпадения
В качестве друга я журил его, зачем он много пьет, зачем живет
не по средствам и делает долги, зачем ничего
не делает и
не читает, зачем он так мало культурен и мало знает, — и в ответ на все мои вопросы он горько улыбался, вздыхал и говорил: «Я неудачник, лишний человек», или: «Что вы
хотите, батенька, от нас, осколков крепостничества?», или «Мы вырождаемся…» Или начинал нести длинную галиматью об Онегине, Печорине, байроновском Каине, Базарове, про которых говорил: «Это наши отцы по плоти и духу».
Он Спенсера, конечно,
не читал, но как бывает мил, когда с легкой, небрежной иронией говорит про свою барыню: «Она читала Спенсера!» И его слушают, и никто
не хочет понять, что этот шарлатан
не имеет права
не только выражаться о Спенсере в таком тоне, но даже целовать подошву Спенсера!
И когда Кирилин стал ухаживать за нею, она была
не в силах и
не хотела,
не могла противиться и отдалась ему…
Она с радостью соображала, что в ее измене нет ничего страшного. В ее измене душа
не участвовала: она продолжала любить Лаевского, и это видно из того, что она ревнует его, жалеет и скучает, когда он
не бывает дома. Кирилин же оказался так себе, грубоватым,
хотя и красивым, с ним все уже порвано и больше ничего
не будет. Что было, то прошло, никому до этого нет дела, а если Лаевский узнает, то
не поверит.
— Ты слышал, она
не хотела бы заниматься букашками и козявками, потому что страдает народ.
—
Не знаю, что ты
хочешь! — сказал Самойленко, зевая. — Бедненькой по простоте захотелось поговорить с тобой об умном, а ты уж заключение выводишь. Ты сердит на него за что-то, ну и на нее за компанию. А она прекрасная женщина!
Но фон Корен самостоятелен и упрям: он работает на Черном море, потому что никто здесь
не работает; он порвал с университетом,
не хочет знать ученых и товарищей, потому что он прежде всего деспот, а потом уж зоолог.
— Прощайте, милая! Извините, что побеспокоила.
Хотя это для меня и
не легко, но я должна сказать вам, что с этого дня между нами все кончено и, несмотря на мое глубокое уважение к Ивану Андреичу, дверь моего дома для вас закрыта.
Милая,
не говорите,
не говорите! — вскрикнула Марья Константиновна, заметив, что Надежда Федоровна
хочет говорить.
Надежда Федоровна
хотела рассказать про Кирилина и про то, как она вчера вечером встретилась на пристани с молодым, красивым Ачмиановым и как ей пришла в голову сумасшедшая, смешная мысль отделаться от долга в триста рублей, ей было очень смешно, и она вернулась домой поздно вечером, чувствуя себя бесповоротно падшей и продажной. Она сама
не знала, как это случилось. И ей хотелось теперь поклясться перед Марьей Константиновной, что она непременно отдаст долг, но рыдания и стыд мешали ей говорить.
— Но я все-таки дам ему денег. Как
хочешь. Я
не в состоянии отказать человеку на основании одних только предположений.
«Кто бы это мог написать? — подумал он. — Конечно,
не Самойленко… И
не дьякон, так как он
не знает, что я
хочу уехать. Фон Корен разве?»
Хохот становился все выше и выше и обратился во что-то похожее на лай болонки. Лаевский
хотел встать из-за стола, но ноги его
не слушались, и правая рука как-то странно, помимо его воли, прыгала по столу, судорожно ловила бумажки и сжимала их. Он увидел удивленные взгляды, серьезное, испуганное лицо Самойленка и взгляд зоолога, полный холодной насмешки и гадливости, и понял, что с ним истерика.
— Увы! — вздохнул Кирилин. — Увы!
Не в моих планах отпускать вас, я только
хочу проучить вас, дать понять, и к тому же, мадам, я слишком мало верю женщинам.
— Прошу вас обо мне
не заботиться! — продолжал Лаевский. —
Не обращайте на меня внимания. И кому какое дело до меня и до того, как я живу? Да, я
хочу уехать! Да, я делаю долги, пью, живу с чужой женой, у меня истерика, я пошл,
не так глубокомыслен, как некоторые, но кому какое дело до этого? Уважайте личность!
— Оставьте меня в покое! Я ничего
не хочу! Я
хочу только, чтобы вы и немецкие выходцы из жидов оставили меня в покое! Иначе я приму меры! Я драться буду!
— Как можно! — испугался Ачмианов. — Он
хочет сказать вам такое очень важное для вас… очень важное! Если
не пойдете, то случится несчастье.
— Хорошо-с. Значит, как желудок
хочет есть, так нравственное чувство
хочет, чтобы мы любили своих ближних. Так? Но естественная природа наша по себялюбию противится голосу совести и разума, и потому возникает много головоломных вопросов. К кому же мы должны обращаться за разрешением этих вопросов, если вы
не велите ставить их на философскую почву?
— Нисколько. Вы до такой степени испорчены вашей семинарской философией, что во всем
хотите видеть один только туман. Отвлеченные науки, которыми набита ваша молодая голова, потому и называются отвлеченными, что они отвлекают ваш ум от очевидности. Смотрите в глаза черту прямо, и если он черт, то и говорите, что это черт, а
не лезьте к Канту или к Гегелю за объяснениями.
Не лицемерьте же,
не показывайте ей кукиша в кармане и
не говорите: «Ах, глупо! ах, устарело! ах,
не согласно с Писанием!», а глядите ей прямо в глаза, признавайте ее разумную законность, и когда она, например,
хочет уничтожить хилое, золотушное, развращенное племя, то
не мешайте ей вашими пилюлями и цитатами из дурно понятого Евангелия.
— Я ему сказал, что его положение безвыходно. И я был прав. Только честные и мошенники могут найти выход из всякого положения, а тот, кто
хочет в одно и то же время быть честным и мошенником,
не имеет выхода. Однако, господа, уж одиннадцать часов, а завтра нам рано вставать.
Кроме матери, у него
не было никого родных и близких; но как могла помочь ему мать? И где она? Он
хотел бежать к Надежде Федоровне, чтобы пасть к ее ногам, целовать ее руки и ноги, умолять о прощении, но она была его жертвой, и он боялся ее, точно она умерла.
Правда, Лаевский шалый, распущенный, странный, но ведь он
не украдет,
не плюнет громко на пол,
не попрекнет жену: «Лопаешь, а работать
не хочешь», —
не станет бить ребенка вожжами или кормить своих слуг вонючей солониной, — неужели этого недостаточно, чтобы относиться к нему снисходительно?
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе
хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто
хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде
хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как
хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.