Неточные совпадения
Иные утверждали, что он положительно сумасшедший,
хотя и находили, что в сущности это еще
не такой важный недостаток, что многие из почетных членов города готовы всячески обласкать Александра Петровича, что он мог бы даже быть полезным, писать просьбы и проч.
Это ошибка: тут совсем другие причины;
хотя и нельзя
не согласиться, что грамотность развивает в народе самонадеянность.
— «
Не хотел шить золотом, теперь бей камни молотом».
Попробуй кто
не из каторжных упрекнуть арестанта его преступлением, выбранить его (
хотя, впрочем,
не в русском духе попрекать преступника) — ругательствам
не будет конца.
Этих как-то невольно уважали; они же, с своей стороны,
хотя часто и очень ревнивы были к своей славе, но вообще старались
не быть другим в тягость, в пустые ругательства
не вступали, вели себя с необыкновенным достоинством, были рассудительны и почти всегда послушны начальству —
не из принципа послушания,
не из сознания обязанностей, а так, как будто по какому-то контракту, сознав взаимные выгоды.
Не понимаю, как мог он кончить благополучно; он вышел в отставку жив и здоров,
хотя, впрочем, и был отдан под суд.
Этот арестант, возможно, был прототипом Петрова, он пришел на каторгу «за сорвание с ротного командира эполет».] в этот раз
не захочет лечь под розги и что майору пришел конец.
Это был взбалмошный, легкомысленный, нерассудительный в высшей степени человек,
хотя совсем
не глупец.
Если они только брякают у него в кармане, он уже вполовину утешен,
хотя бы и
не мог их тратить.
И начальство знало об этом, и арестанты
не роптали на наказания,
хотя такая жизнь похожа была на жизнь поселившихся на горе Везувии.
Наконец, был еще один доход,
хотя не обогащавший арестантов, но постоянный и благодетельный.
Общее сожительство, конечно, есть и в других местах; но в острог-то приходят такие люди, что
не всякому хотелось бы сживаться с ними, и я уверен, что всякий каторжный чувствовал эту муку,
хотя, конечно, большею частью бессознательно.
Оба впились глазами друг в друга. Толстяк ждал ответа и сжал кулаки, как будто
хотел тотчас же кинуться в драку. Я и вправду думал, что будет драка. Для меня все это было так ново, и я смотрел с любопытством. Но впоследствии я узнал, что все подобные сцены были чрезвычайно невинны и разыгрывались, как в комедии, для всеобщего удовольствия; до драки же никогда почти
не доходило. Все это было довольно характерно и изображало нравы острога.
Один из них сделался впоследствии преданнейшим мне человеком,
хотя и
не переставал обкрадывать меня при всяком удобном случае.
Не бреют; в мундирах
не ходят-с;
хотя, впрочем, оно и хорошо, что у нас они в мундирном виде и бритые; все-таки порядку больше, да и глазу приятнее-с.
В один день он пошел и объявил унтер-офицеру, что
не хочет идти на работу.
Умирая, он говорил, что
не имел ни на кого зла, а
хотел только пострадать.
Но
не могу утерпеть, чтоб
не сказать о нем несколько слов,
хотя и отвлекаюсь от предмета.
А потому низшее острожное начальство смотрело на пьянство сквозь пальцы, да и
не хотело замечать.
Иной арестант, положим,
не имеет ремесла и
не желает трудиться (такие бывали), но
хочет иметь деньги и притом человек нетерпеливый,
хочет скоро нажиться.
Но антрепренер ему еще нужен,
хотя, по обычаю и по предварительному договору, за высеченную спину контрабандист
не получает с антрепренера ни копейки.
И
хотя он вполне понимал, что другие арестанты смотрят на него уважительно, но нисколько
не рисовался перед ними.
Был он очень неглуп и как-то странно откровенен,
хотя отнюдь
не болтлив.
Не понравился он мне с первого же дня,
хотя, помню, в этот первый день я много о нем раздумывал и всего более дивился, что такая личность, вместо того чтоб успевать в жизни, очутилась в остроге.
Он был всегда весел, приветлив ко всем, работал безропотно, спокоен и ясен,
хотя часто с негодованием смотрел на гадость и грязь арестантской жизни и возмущался до ярости всяким воровством, мошенничеством, пьянством и вообще всем, что было нечестно; но ссор
не затевал и только отворачивался с негодованием.
Но он избегал ссор и брани,
хотя был вообще
не из таких, которые бы дали себя обидеть безнаказанно, и умел за себя постоять.
Раз, уже довольно долго после моего прибытия в острог, я лежал на нарах и думал о чем-то очень тяжелом. Алей, всегда работящий и трудолюбивый, в этот раз ничем
не был занят,
хотя еще было рано спать. Но у них в это время был свой мусульманский праздник, и они
не работали. Он лежал, заложив руки за голову, и тоже о чем-то думал. Вдруг он спросил меня...
Он замолчал и в этот вечер уже больше
не сказал ни слова. Но с этих пор он искал каждый раз говорить со мной,
хотя сам из почтения, которое он неизвестно почему ко мне чувствовал, никогда
не заговаривал первый. Зато очень был рад, когда я обращался к нему. Я расспрашивал его про Кавказ, про его прежнюю жизнь. Братья
не мешали ему со мной разговаривать, и им даже это было приятно. Они тоже, видя, что я все более и более люблю Алея, стали со мной гораздо ласковее.
Я лег на голых нарах, положив в голову свое платье (подушки у меня еще
не было), накрылся тулупом, но долго
не мог заснуть,
хотя и был весь измучен и изломан от всех чудовищных и неожиданных впечатлений этого первого дня.
Очень памятен мне этот первый день работы,
хотя в продолжение его
не случилось со мной ничего очень необыкновенного, по крайней мере взяв в соображение всё и без того необыкновенное в моем положении.
Осип был один из четырех поваров, назначаемых арестантами по выбору в наши две кухни,
хотя, впрочем, оставлялось вполне и на их волю принять или
не принять такой выбор; а приняв, можно было хоть завтра же опять отказаться.
Он вместе с другими поварами торговал тоже вином,
хотя, конечно,
не в таком размере, как, например, Газин, потому что
не имел смелости на многое рискнуть.
Об вине их
не просили,
хотя иногда и потчевали.
Сушилов был очень жалкий малый, вполне безответный и приниженный, даже забитый,
хотя его и никто у нас
не бил, а так уж от природы забитый.
Сначала я никак
не мог этому поверить,
хотя и пришлось, наконец, поверить очевидности.
Наконец, предлагает ему:
не хочет ли он сменяться?
«
Не хочешь ли сменяться?» Сушилов под хмельком, душа простая, полон благодарности к обласкавшему его Михайлову и потому
не решается отказать.
Не хочешь, так деньги отдай.
Арестанты смеялись над Сушиловым —
не за то, что он сменился (
хотя к сменившимся на более тяжелую работу с легкой вообще питают презрение, как ко всяким попавшимся впросак дуракам), а за то, что он взял только красную рубаху и рубль серебром: слишком уж ничтожная плата. Обыкновенно меняются за большие суммы, опять-таки судя относительно. Берут даже и по нескольку десятков рублей. Но Сушилов был так безответен, безличен и для всех ничтожен, что над ним и смеяться-то как-то
не приходилось.
Наш майор, кажется, действительно верил, что А-в был замечательный художник, чуть
не Брюллов, [Брюллов К. П. (1799–1852) — русский художник, выдающийся портретист.] о котором и он слышал, но все-таки считал себя вправе лупить его по щекам, потому, дескать, что теперь ты хоть и тот же художник, но каторжный, и хоть будь ты разбрюллов, а я все-таки твой начальник, а стало быть, что
захочу, то с тобою и сделаю.
Их привычки, понятия, мнения, обыкновения стали как будто тоже моими, по крайней мере по форме, по закону,
хотя я и
не разделял их в сущности.
Я был удивлен и смущен, точно и
не подозревал прежде ничего этого и
не слыхал ни о чем,
хотя и знал и слышал.
Но тулупы крепки,
хотя и
не редкость было на ком-нибудь видеть к концу третьего года, то есть срока выноски, тулуп, заплатанный простою холстиной.
Положительно можно сказать, что арестант, имевший хоть какие-нибудь деньги в каторге, в десять раз меньше страдал, чем совсем
не имевший их,
хотя последний обеспечен тоже всем казенным, и к чему бы, кажется, иметь ему деньги? — как рассуждало наше начальство.
Если же арестант, добыв почти кровавым потом свою копейку или решась для приобретения ее на необыкновенные хитрости, сопряженные часто с воровством и мошенничеством, в то же время так безрассудно, с таким ребяческим бессмыслием тратит их, то это вовсе
не доказывает, что он их
не ценит,
хотя бы и казалось так с первого взгляда.
— Ну, да черт с тобой и с дядюшкой,
не стоит и говорить! А хорошее было слово
хотел сказать. Ну, так вот, братцы, как это случилось, что недолго я нажил в Москве; дали мне там напоследок пятнадцать кнутиков, да и отправили вон. Вот я…
Я очень хорошо видел теперь, что они презирают меня за то, что я
хотел работать, как и они,
не нежился и
не ломался перед ними; и хоть я наверно знал, что потом они принуждены будут переменить обо мне свое мнение, но все-таки мысль, что теперь они как будто имеют право презирать меня, думая, что я на работе заискивал перед ними, — эта мысль ужасно огорчала меня.
Любопытно, что такие же отношения продолжались между нами
не только в первые дни, но и в продолжение нескольких лет сряду и почти никогда
не становились короче,
хотя он действительно был мне предан.
И странное дело: несколько лет сряду я знал потом Петрова, почти каждый день говорил с ним; всё время он был ко мне искренно привязан (хоть и решительно
не знаю за что), — и во все эти несколько лет,
хотя он и жил в остроге благоразумно и ровно ничего
не сделал ужасного, но я каждый раз, глядя на него и разговаривая с ним, убеждался, что М. был прав и что Петров, может быть, самый решительный, бесстрашный и
не знающий над собою никакого принуждения человек.
Вероятно, его и много раз перед этим били; но в этот раз он
не захотел снести и заколол своего полковника открыто, среди бела дня, перед развернутым фронтом.