Неточные совпадения
— Милый мой!
я готова,
поговорим! — послышалось из соседней комнаты. Голос молодой женщины был глух, но тверд.
— Не
говори ничего, не оправдывай
меня, или
я возненавижу тебя.
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у женщины; он
говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным
говорить, и потому
я не имею основания спорить с нею, — читатель
говорит: «
я знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
Я хватаюсь за слово «знаю» и
говорю: ты этого не знаешь, потому что этого тебе еще не сказано, а ты знаешь только то, что тебе скажут; сам ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что тем, как
я начал повесть,
я оскорбил, унизил тебя.
Когда
я говорю, что у
меня нет ни тени художественного таланта и что моя повесть очень слаба по исполнению, ты не вздумай заключить, будто
я объясняю тебе, что
я хуже тех твоих повествователей, которых ты считаешь великими, а мой роман хуже их сочинений.
Я говорю, что мой рассказ очень слаб по исполнению сравнительно с произведениями людей, действительно одаренных талантом; с прославленными же сочинениями твоих знаменитых писателей ты смело ставь наряду мой рассказ по достоинству исполнения, ставь даже выше их — не ошибешься!
С тобою, с огромным большинством,
я нагл, — но только с ним, и только с ним
я говорил до сих пор.
С людьми, о которых
я теперь упомянул,
я говорил бы скромно, даже робко.
А ты у
меня ломайся, ломайся, мерзавка —
я те поломаю!» — Но стой, стой, — что-то
говорит зятек ее скверной девчонке, сажая мерзкую гордячку в карету?
— Да,
я завтра буду с ним
говорить.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много
говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним
говорить, как
я тебе велю?
— Довольно, маменька.
Я вам сказала, что буду
говорить с ним.
Я очень устала.
Мне надобно отдохнуть.
«Ты,
говорят, нечестная!» Вот и отец твой, — тебе-то он отец, это Наденьке не он был отец, — голый дурак, а тоже колет
мне глаза, надругается!
Ну,
меня и взяла злость: а когда,
говорю, по — вашему
я не честная, так
я и буду такая!
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное, а, как вы
говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену не прошибешь,
говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно
я живу, приняв этот наш русский принцип.
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать
говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану
говорить, не расстраивайся. А
я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего.
Я вчера не в своем виде была. Ты не верь тому, что
я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
Марья Алексевна так и велела: немножко пропой, а потом заговори. — Вот, Верочка и
говорит, только, к досаде Марьи Алексевны, по — французски, — «экая дура
я какая, забыла сказать, чтобы по — русски»; — но Вера
говорит тихо… улыбнулась, — ну, значит, ничего, хорошо. Только что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак, так дурак и есть, он только и умеет хлопать глазами. А нам таких-то и надо. Вот, подала ему руку — умна стала Верка, хвалю.
— Мсье Сторешников,
я должна
говорить с вами серьезно.
Я не буду
говорить вам, что это бесчестно: если бы вы были способны понять это, вы не сделали бы так.
—
Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так,
я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда
я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Маменька, прежде
я только не любила вас; а со вчерашнего вечера
мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая.
Я прежде не
говорила с вами, а теперь хочу
говорить, только когда вы не будете сердиться.
Поговорим тогда хорошенько, как прежде не
говорили.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и
я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна
говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы
мне знать, как
говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре?
Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа
я узнаю ваш характер. Не опасайтесь
меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно
говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала
говорить, что ее мать уж не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. —
Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы не разойдемся из — за этого. Но позвольте
мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он
говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Да, ваша мать не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но
я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но
я вам
говорю, что это будет не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Я не буду
говорить об обязанностях честного человека относительно девушки, имя которой он компрометировал:
я слишком хорошо знаю нашу светскую молодежь, чтобы ждать пользы от рассмотрения этой стороны вопроса.
Но
я нахожу, что женитьба на молодой особе, о которой мы
говорим, была бы выгодна для вас.
Кокетство, —
я говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт в применении к делам женщины с мужчиною.
Что нужно
мне будет,
я не знаю; вы
говорите:
я молода, неопытна, со временем переменюсь, — ну, что ж, когда переменюсь, тогда и переменюсь, а теперь не хочу, не хочу, не хочу ничего, чего не хочу!
Не слушай того, что
я тебе
говорила, дитя мое:
я развращала тебя — вот мученье!
Подобно Жюли,
я люблю называть грубые вещи прямыми именами грубого и пошлого языка, на котором почти все мы почти постоянно думаем и
говорим.
— Ну, молодец девка моя Вера, —
говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то в руки! А
я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала, много хлопот
мне будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
Часа два продолжалась сцена. Марья Алексевна бесилась, двадцать раз начинала кричать и сжимала кулаки, но Верочка
говорила: «не вставайте, или
я уйду». Бились, бились, ничего не могли сделать. Покончилось тем, что вошла Матрена и спросила, подавать ли обед — пирог уже перестоялся.
— Мы это чувствуем, ваше превосходительство, и Верочка чувствует. Она так к сказала:
я не смею,
говорит, прогневать их превосходительство.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что
я вам, Михаил Иванович, ничего не скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она
говорит:
я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
— Садитесь, Михаил Иваныч, и мы
поговорим, — и долго смотрела за него с улыбкою; наконец, произнесла: —
Я очень довольна, Михаил Иваныч; отгадайте, чем
я довольна?
— Отлично, матушка; она уж узнала и
говорит: как вы осмеливаетесь? а
я говорю: мы не осмеливаемся, ваше превосходительство, и Верочка уж отказала.
Если бы
я хотел сочинять эффектные столкновения,
я б и дал этому положению трескучую развязку: но ее не было на деле; если б
я хотел заманивать неизвестностью,
я бы не стал
говорить теперь же, что ничего подобного не произошло; но
я пишу без уловок, и потому вперед
говорю: трескучего столкновения не будет, положение развяжется без бурь, без громов и молний.
А маменька
говорит: жених-то глупый!» «А уж маменька как за женихом-то ухаживает!» «А маменька
говорит: сестрица ловко жениха поймала!» «А маменька
говорит:
я хитра, а Верочка хитрее
меня!» «А маменька
говорит: мы женихову-то мать из дому выгоним», и так дальше.
— А трудная ваша часть, мсье Лопухов, —
я говорю, докторская часть.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно
говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо
мне, сказал, что это не любопытно?
— Мы все
говорили обо
мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что
я все
говорил о себе. Теперь
я хочу быть любезным, —
говорить о вас! Вера Павловна. Знаете,
я был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо
мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки,
я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы
мне. Скоро будет ваша свадьба?
— Зачем он считается женихом? — зачем! — одного
я не могу сказать вам,
мне тяжело. А другое могу сказать:
мне жаль его. Он так любит
меня. Вы скажете: надобно высказать ему прямо, что
я думаю о нашей свадьбе —
я говорила; он отвечает: не
говорите, это убивает
меня, молчите.
Я говорю: «
я спокойна,
мне сносно» — разве это в самом деле так?
— Вы хотели сказать: но что ж это, если не любовь? Это пусть будет все равно. Но что это не любовь, вы сами скажете. Кого вы больше всех любите? —
я говорю не про эту любовь, — но из родных, из подруг?
«Как это странно, — думает Верочка: — ведь
я сама все это передумала, перечувствовала, что он
говорит и о бедных, и о женщинах, и о том, как надобно любить, — откуда
я это взяла?
А того они не
говорят, что
я думала.