Неточные совпадения
— Он умер, он умер! — вскричала она, — сейчас он тут сидел,
говорил со
мною — и вдруг упал и сделался недвижим… Боже мой! неужели нельзя помочь? И мамы нет! Панталеоне, Панталеоне, что же доктор? — прибавила она вдруг по-итальянски: — Ты ходил за доктором?
Джемма тотчас принялась ухаживать за нею, тихонько дула ей на лоб, намочив его сперва одеколоном, тихонько целовала ее щеки, укладывала ей голову в подушки, запрещала ей
говорить — и опять ее целовала. Потом, обратившись к Санину, она начала рассказывать ему полушутливым, полутронутым тоном — какая у ней отличная мать и какая она была красавица! «Что
я говорю: была! она и теперь — прелесть. Посмотрите, посмотрите, какие у ней глаза!»
— О, не то, не так, — залепетал окончательно сконфузившийся подпоручик, — но
я полагал, что так как дело происходит между порядочными людьми…
Я поговорю с вашим секундантом, — перебил он самого себя — и удалился.
—
Я же вам
говорю, что
я безумец, — отчаянно, чуть не с криком возопил бедный итальянец, — этот злополучный мальчик всю ночь
мне не дал покоя — и
я ему сегодня утром наконец все открыл!
— Все, что произошло сегодня! И причина…
мне тоже известна! Вы поступили, как благородный человек; но какое несчастное стечение обстоятельств! Недаром
мне не нравилась эта поездка в Соден… недаром! (Фрау Леноре ничего подобного не
говорила в самый день поездки, но теперь ей казалось, что уже тогда она «все» предчувствовала.)
Я и пришла к вам, как к благородному человеку, как к другу, хотя
я увидала вас в первый раз пять дней тому назад… Но ведь
я вдова, одинокая… Моя дочь…
—
Я уже не
говорю о том, — продолжала фрау Леноре, — что это позор, что этого никогда на свете не бывало, чтобы невеста отказала жениху; но ведь это для нас разорение, Herr Dimitri!
—
Я сделаю все, что будет вам угодно! — воскликнул он. —
Я поговорю с фрейлейн Джеммой…
«Вот, — подумал он, — вот теперь завертелась жизнь! Да и так завертелась, что голова кругом пошла». Он и не попытался взглянуть внутрь себя, понять, что там происходит: сумятица — и баста! «Выдался денек! — невольно шептали его губы. — Бедовая…
говорит ее мать… И
я должен ей советовать — ей?! И что советовать?!»
— Нет! нет! не
говорите этого! Вы
меня не обманете!
Мне Панталеоне все сказал!
— Нет, нет, нет, ради бога, не
говорите ей пока ничего, — торопливо, почти с испугом произнес Санин. — Подождите…
я вам скажу,
я вам напишу… а вы до тех пор не решайтесь ни на что… подождите!
— Будут
меня бранить, —
говорил Санину Эмиль, прощаясь с ним, — ну да все равно! Зато
я такой чудный, чудный день провел!
Признаться,
я хотела было сперва
поговорить с вами… с тобою, прежде чем отказать ему окончательно; но он пришел… и
я не могла удержаться.
Она подозревает… вас… тебя; то есть, прямо
говоря, она уверена, что
я тебя полюбила, — и это ей тем больнее, что еще третьего дня ей ничего подобного в голову не приходило, и она даже поручала тебе
меня уговаривать…
Теперь она тебя… вас величает хитрецом, лукавым человеком,
говорит, что вы обманули ее доверие, и предсказывает
мне, что
меня вы обманете…
«Но если жена его очень богата — сказывают, она дочь какого-то откупщика, — то не купит ли она мое имение? Хотя он и
говорит, что ни в какие женины дела не входит, но ведь этому веры дать нельзя! Притом же и цену
я назначу сходную, выгодную цену! Отчего не попытаться? Быть может, это все моя звезда действует… Решено! попытаюсь!»
— Н-да, — проговорил он наконец… —
Я имений не покупаю: капиталов нет. Пододвинь-ка масло. Разве вот жена купит. Ты с ней
поговори. Коли дорого не запросишь — она этим не брезгает… Экие, однако, эти немцы — ослы! Не умеют рыбу сварить. Чего, кажется, проще? А еще толкуют: фатерланд, мол, объединить следует. Кельнер, примите эту мерзость!
— Да как
я ее увижу, жену твою? Ты
говоришь, вы послезавтра уезжаете?
— Левую — ближе к сердцу. Явлюсь послезавтра — со щитом или на щите!
Мне что-то
говорит:
я вернусь победителем! Прощайте, мои добрые, мои милые…
— Ему хорошо командовать: «рысью!» — с внезапной запальчивостью подхватил Полозов, — а мне-то… мне-то каково?
Я и подумал: возьмите вы себе ваши чины да эполеты — ну их с богом! Да… ты о жене спрашивал? Что — жена? Человек, как все. Пальца ей в рот не клади — она этого не любит. Главное —
говори побольше… чтобы посмеяться было над чем. Про любовь свою расскажи, что ли… да позабавней, знаешь.
— Как же ты
мне говорил, что ни во что женино не входишь?
Минут десять спустя Марья Николаевна появилась опять в сопровождении своего супруга. Она подошла к Санину… а походка у ней была такая, что иные чудаки в те, увы! уже далекие времена, — от одной этой походки с ума сходили. «Эта женщина, когда идет к тебе, точно все счастье твоей жизни тебе навстречу несет», —
говаривал один из них. Она подошла к Санину — и, протянув ему руку, промолвила своим ласковым и как бы сдержанным голосом по русски: «Вы
меня дождетесь, не правда?
Я вернусь скоро».
— Во-первых, — начала она с расстановкой, ударяя концами пальцев по обшлагу санинского сюртука, —
я не имею привычки советоваться с мужем, разве вот насчет туалета — он на это у
меня молодец, а во-вторых, зачем вы
говорите, что вы цену назначите недорогую?
— Ничего,
говорите,
говорите, — промолвила она, как бы приходя ему на помощь, —
я вас слушаю —
мне приятно вас слушать;
говорите.
— Пойдемте — вот сюда, — сказала она ему, закинув раскрытый зонтик за плечо. —
Я в здешнем парке как дома: поведу вас по хорошим местам. И знаете что (она часто употребляла эти два слова): мы с вами не будем
говорить теперь об этой покупке; мы о ней после завтрака хорошенько потолкуем; а вы должны
мне теперь рассказать о себе… чтобы
я знала, с кем
я имею дело. А после, если хотите,
я вам о себе порасскажу. Согласны?
— А
я ее совсем не люблю. Нравятся
мне одни русские песни — и то в деревне, и то весной — с пляской, знаете… Красные кумачи, поднизи, на выгоне молоденькая травка, дымком попахивает… чудесно! Но не обо
мне речь.
Говорите же, рассказывайте.
—
Я вам все это
говорю, — продолжала Марья Николаевна спокойным тоном, который, однако, не совсем соответствовал выражению ее лица, — потому что вы
мне очень нравитесь; да, не удивляйтесь,
я не шучу; потому, что после встречи с вами
мне было бы неприятно думать, что вы сохраните обо
мне воспоминание нехорошее… или даже не нехорошее, это
мне все равно, а неверное.
Оттого-то
я и залучила вас сюда, и остаюсь с вами наедине, и
говорю с вами так откровенно…
— Ах! Вы вздохнули! — передразнила его Марья Николаевна. — Вот что значит: взялся за гуж — не
говори, что не дюж. Но нет, нет… Вы — прелесть, вы хороший — а обещание
я свое сдержу. Вот вам моя рука, без перчатки, правая, деловая. Возьмите ее — и верьте ее пожатию. Что
я за женщина,
я не знаю; но человек
я честный — и дела иметь со
мною можно.
— Ну, вот видите, как хорошо, — сказала она. —
Я вам
говорю напоследях, перед разлукой: вы прелесть — и раскаиваться не будете.
— Ах, да это праздник! просто праздник! Только этого недоставало! — Глухой гул раздался вторично, поднялся — и упал раскатом. — Браво! Bis! Помните,
я вам
говорила вчера об «Энеиде»? Ведь их тоже в лесу застала гроза. Однако надо убраться. — Она быстро поднялась на ноги. — Подведите
мне лошадь… Подставьте
мне руку. Вот так.
Я не тяжела.