Неточные совпадения
Но Василий
говорит, что это обомнется, и
я принужден верить ему.
Я стараюсь всячески подражать Филиппу, спрашиваю у него, хорошо ли? но обыкновенно кончается тем, что он остается
мною недоволен:
говорит, что та много везет, а та ничего не везет, высовывает локоть из-за моей груди и отнимает у
меня вожжи.
— Нет, это
я говорила, когда была маленькой…
Между нами не делали различия старшего и младшего; но именно около того времени, о котором
я говорю,
я начал понимать, что Володя не товарищ
мне по годам, наклонностям и способностям.
— Пожалуйста, не командуй, — отвечал
я. — Разбил так разбил; что ж тут
говорить!
—
Я тебе
говорю, не толкайся!
До вечера мы не
говорили друг с другом;
я чувствовал себя виноватым, боялся взглянуть на него и целый день не мог ничем заняться; Володя, напротив, учился хорошо и, как всегда, после обеда разговаривал и смеялся с девочками.
Иногда
я слышал, как Маша
говорила Володе: «Вот наказанье! что же вы в самом деле пристали ко
мне, идите отсюда, шалун этакой… отчего Николай Петрович никогда не ходит сюда и не дурачится…» Она не знала, что Николай Петрович сидит в эту минуту под лестницею и все на свете готов отдать, чтобы только быть на месте шалуна Володи.
— Видите, мой милый, — сказала бабушка, обращаясь к папа, когда Гаша, продолжая ворчать, вышла из комнаты, — как со
мной говорят в моем доме?
—
Я завтра же
поговорю с ним, — сказал папа.
Когда Johann делал глупости, папенька
говорил: „С этим ребенком Карлом
мне не будет минуты покоя!“,
меня бранили и наказывали.
Когда сестры сердились между собой, папенька
говорил: „Карл никогда не будет послушный мальчик!“,
меня бранили и наказывали.
Об одном тебя просит твоя маменька, —
говорила она
мне, — учись хорошенько и будь всегда честным человеком, бог не оставит тебя!
— Папенька! —
я сказал, — не
говорите так, что «у вас был один сын, и вы с тем должны расстаться», у
меня сердце хочет выпрыгнуть, когда
я этого слышу. Брат Johann не будет служить —
я буду Soldat!.. Карл здесь никому не нужен, и Карл будет Soldat.
В одно воскресенье
я был в кофейном доме, купил кружку пива, курил свою трубочку и разговаривал с своими знакомыми про Politik, про император Франц, про Napoleon, про войну, и каждый
говорил свое мнение.
К крайнему оскорблению моего самолюбия,
я понимал, что
я лишний, остающийся, что про
меня всякий раз должны были
говорить: «Кто еще остается?» — «Да Николенька; ну вот ты его и возьми».
Сонечка, опустив руки, стояла перед ним, точно виноватая, и, краснея,
говорила: «Нет,
я не проиграла, не правда ли, mademoiselle Catherine?» — «
Я люблю правду, — отвечала Катенька, — проиграла пари, ma chère».
Внизу послышался громкий голос Августа Антоныча (должно быть, он
говорил про
меня), потом детские голоса, потом смех, беготня, а через несколько минут в доме все пришло в прежнее движение, как будто никто не знал и не думал о том, что
я сижу в темном чулане.
Государь подходит ко
мне и
говорит: «Благодарю тебя.
Я почтительно кланяюсь и, опираясь на саблю,
говорю: «
Я счастлив, великий государь, что мог пролить кровь за свое отечество, и желал бы умереть за него; но ежели ты так милостив, что позволяешь
мне просить тебя, прошу об одном — позволь
мне уничтожить врага моего, иностранца St — Jérôme’а.
Я грозно останавливаюсь перед Jérôme’ом и
говорю ему: «Ты сделал мое несчастие, а genoux!» [на колени! (фр.)]
Разве тебе не хорошо так?» — «Нет
мне очень хорошо, но ты не можешь щекотать
меня, и
я не могу целовать твоих рук…» — «Не надо этого, здесь и так прекрасно», —
говорит она, и
я чувствую, что точно прекрасно, и мы вместе с ней летим все выше и выше.
— Что же? вы не слышите разве, что
я вам
говорю?
Слезы душили
меня,
я сел на диван и, не в силах
говорить более, упал головой ему на колена, рыдая так, что
мне казалось,
я должен был умереть в ту же минуту.
Даже в то время, о котором
я говорю (когда
мне было четырнадцать лет), ежели бы Карлу Иванычу случилось приколотить
меня,
я хладнокровно перенес бы его побои.
Его пышные французские фразы, которые он
говорил с сильными ударениями на последнем слоге, accent circonflex’ами, были для
меня невыразимо противны.
Любочка смотрит всегда прямо и иногда, остановив на ком-нибудь свои огромные черные глаза, не спускает их так долго, что ее бранят за это,
говоря, что это неучтиво; Катенька, напротив, опускает ресницы, щурится и уверяет, что она близорука, тогда как
я очень хорошо знаю, что она прекрасно видит.
Мими с недовольным видом
говорит, что только глупые смеются без причины, и Любочка, вся красная от напряжения сдержанного смеха, исподлобья смотрит на
меня.
Только что мы немного успокаиваемся,
я взглядываю на Любочку и
говорю заветное словечко, которое у нас в моде с некоторого времени и которое уже всегда производит смех, и снова мы заливаемся.
St.-Jérôme доволен
мною, хвалит
меня, и
я не только не ненавижу его, но, когда он иногда
говорит, чтос моими способностями, с моим умом стыдно не сделать того-то и того-то,
мне кажется даже, что
я люблю его.
Я подошел к столу и тоже взял книгу; но, прежде чем начал читать ее,
мне пришло в голову, что как-то смешно, что мы, не видавшись целый день, ничего не
говорим друг другу.
В метафизических рассуждениях, которые бывали одним из главных предметов наших разговоров,
я любил ту минуту, когда мысли быстрее и быстрее следуют одна за другой и, становясь все более и более отвлеченными, доходят, наконец, до такой степени туманности, что не видишь возможности выразить их и, полагая сказать то, что думаешь,
говоришь совсем другое.
Как-то раз, во время масленицы, Нехлюдов был так занят разными удовольствиями, что хотя несколько раз на день заезжал к нам, но ни разу не
поговорил со
мной, и
меня это так оскорбило, что снова он
мне показался гордым и неприятным человеком.
Я ждал только случая, чтобы показать ему, что нисколько не дорожу его обществом и не имею к нему никакой особенной привязанности.
— Да,
я всегда
говорю именно те вещи, в которых
мне стыдно признаться, — подтвердил
я, — но только тем, в ком
я уверен.