Неточные совпадения
Люди считали,
что священно и важно
не это весеннее утро,
не эта красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно
то, чтò они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным
не то,
что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным
то,
что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о
том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до
чего доводит дурное,
не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только
тем,
что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже
не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
За нее сватались, но она ни за кого
не хотела итти, чувствуя,
что жизнь ее с
теми трудовыми людьми, которые сватались за нее, будет трудна ей, избалованной сладостью господской жизни.
Маслова курила уже давно, но в последнее время связи своей с приказчиком и после
того, как он бросил ее, она всё больше и больше приучалась пить. Вино привлекало ее
не только потому,
что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому,
что давало ей возможность забывать всё
то тяжелое,
что она пережила, и давало ей развязность и уверенность в своем достоинстве, которых она
не имела без вина. Без вина ей всегда было уныло и стыдно.
«Исполняя взятую на себя обязанность быть вашей памятью, — было написано на листе серой толстой бумаги с неровными краями острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам,
что вы нынче, 28-го апреля, должны быть в суде присяжных и потому
не можете никак ехать с нами и Колосовым смотреть картины, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы
не предполагаете уплатить в окружной суд штраф в 300 рублей, которые вы жалеете истратить на покупку лошади.] зa
то,
что не явились во-время.
Причина эта заключалась
не в
том,
что он 10 лет
тому назад соблазнил Катюшу и бросил ее, это было совершенно забыто им, и он
не считал это препятствием для своей женитьбы; причина эта была в
том,
что у него в это самое время была с замужней женщиной связь, которая, хотя и была разорвана теперь с его стороны,
не была еще признана разорванной ею.
То,
что не было ответа, было отчасти хорошим признаком.
Письмо это было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно было чувствовать свою власть над большою собственностью и неприятно было
то,
что во время своей первой молодости он был восторженным последователем Герберта Спенсера и в особенности, сам будучи большим землевладельцем, был поражен его положением в «Social statics» о
том,
что справедливость
не допускает частной земельной собственности.
С прямотой и решительностью молодости он
не только говорил о
том,
что земля
не может быть предметом частной собственности, и
не только в университете писал сочинение об этом, но и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей
не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам,
не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Служить он
не хотел, а между
тем уже были усвоены роскошные привычки жизни, от которых он считал,
что не может отстать.
Да и
не за
чем было, так как
не было уже ни
той силы убеждения, ни
той решимости, ни
того тщеславия и желания удивить, которые были в молодости.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых,
то,
что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей
не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он
не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще
то,
что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
Разумеется, она
не могла знать,
что она встретит его, но одна мысль о
том,
что она могла любить кого-нибудь прежде, оскорбляла его.
То же,
что он выговаривал хорошо по-английски, по-французски и по-немецки,
что на нем было белье, одежда, галстук и запонки от самых первых поставщиков этих товаров, никак
не могло служить — он сам понимал — причиной признания своего превосходства.
Это был Петр Герасимович (Нехлюдов никогда и
не знал и даже немного хвастал
тем,
что не знает его фамилии), бывший учитель детей его сестры.
Жена сказала,
что если так,
то и обеда
не будет, чтобы он и
не ждал обеда дома.
Они провожали товарища, много пили и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам в
тот самый дом, в котором шесть месяцев
тому назад еще была Маслова, так
что именно дело об отравлении он
не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
В сделанный перерыв из этой залы вышла
та самая старушка, у которой гениальный адвокат сумел отнять ее имущество в пользу дельца,
не имевшего на это имущество никакого права, — это знали и судьи, а
тем более истец и его адвокат; но придуманный ими ход был такой,
что нельзя было
не отнять имущество у старушки и
не отдать его дельцу.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел
тот самый знаменитый адвокат, который сделал так,
что старушка с цветами осталась
не при
чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «
не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Судебный пристав этот был честный человек, университетского образования, но
не мог нигде удержаться на месте, потому
что пил запоем. Три месяца
тому назад одна графиня, покровительница его жены, устроила ему это место, и он до сих пор держался на нем и радовался этому.
Теперь он загадал,
что если число шагов до кресла от двери кабинета будет делиться на три без остатка,
то новый режим вылечит его от катара, если же
не будет делиться,
то нет.
В окружном же суде он служил со времени открытия судов и очень гордился
тем,
что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек, и
что в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо церкви, отечества и семьи, которой он оставит, кроме дома, капитал
не менее тридцати тысяч в процентных бумагах.
То же,
что труд его в суде, состоящий в
том, чтобы приводить людей к присяге над Евангелием, в котором прямо запрещена присяга, был труд нехороший, никогда
не приходило ему в голову, и он
не только
не тяготился этим, но любил это привычное занятие, часто при этом знакомясь с хорошими господами.
Теперь он
не без удовольствия познакомился с знаменитым адвокатом, внушавшим ему большое уважение
тем,
что за одно только дело старушки с огромными цветами на шляпке он получил десять тысяч рублей.
Права их, по его словам, состояли в
том,
что они могут спрашивать подсудимых через председателя, могут иметь карандаш и бумагу и могут осматривать вещественные доказательства. Обязанность состояла в
том, чтобы они судили
не ложно, а справедливо. Ответственность же их состояла в
том,
что в случае несоблюдения тайны совещаний и установления сношений с посторонними они подвергались наказанию.
«Да
не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между
тем он уже без всякого сомнения знал,
что это была она,
та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда
не вспоминал, потому
что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало,
что он, столь гордый своей порядочностью,
не только
не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Евфимья Бочкова показала,
что она ничего
не знает о пропавших деньгах, и
что она и в номер купца
не входила, а хозяйничала там одна Любка, и
что если
что и похищено у купца,
то совершила похищение Любка, когда она приезжала с купцовым ключом за деньгами.
Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь и, сложив листы, сел на свое место, оправляя обеими руками длинные волосы. Все вздохнули облегченно с приятным сознанием
того,
что теперь началось исследование, и сейчас всё выяснится, и справедливость будет удовлетворена. Один Нехлюдов
не испытывал этого чувства: он весь был поглощен ужасом перед
тем,
что могла сделать
та Маслова, которую он знал невинной и прелестной девочкой 10 лет
тому назад.
Председатель шептался в это время с членом налево и
не слыхал
того,
что говорила Маслова, но для
того, чтобы показать,
что он всё слышал, он повторил ее последние слова.
—
Что говорила? Ничего я
не говорила.
Что было,
то я всё рассказала, и больше ничего
не знаю.
Что хотите со мной делайте.
Не виновата я, и всё.
В
то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о жене. Все же женщины, которые
не могли, по его понятию, быть его женой, были для него
не женщины, а люди. Но случилось,
что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми: двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
Но
не только присутствие и близость Катюши производили это действие на Нехлюдова; это действие производило на него одно сознание
того,
что есть эта Катюша, а для нее,
что есть Нехлюдов.
Получал ли Нехлюдов неприятное письмо от матери, или
не ладилось его сочинение, или чувствовал юношескую беспричинную грусть, стоило только вспомнить о
том,
что есть Катюша, и он увидит ее, и всё это рассеивалось.
Если бы Нехлюдов тогда ясно сознал бы свою любовь к Катюше и в особенности если бы тогда его стали бы убеждать в
том,
что он никак
не может и
не должен соединить свою судьбу с такой девушкой,
то очень легко могло бы случиться,
что он, с своей прямолинейностью во всем, решил бы,
что нет никаких причин
не жениться на девушке, кто бы она ни была, если только он любит ее. Но тетушки
не говорили ему про свои опасения, и он так и уехал,
не сознав своей любви к этой девушке.
С
тех пор в продолжение трех лет Нехлюдов
не видался с Катюшей. И увидался он с нею только тогда, когда, только
что произведенный в офицеры, по дороге в армию, заехал к тетушкам уже совершенно другим человеком,
чем тот, который прожил у них лето три года
тому назад.
Тогда
не нужно было денег, и можно было
не взять и третьей части
того,
что давала мать, можно было отказаться от имения отца и отдать его крестьянам, — теперь же недоставало
тех 1500 рублей в месяц, которые давала мать, и с ней бывали уже неприятные разговоры из-за денег.
Когда он был девственником и хотел остаться таким до женитьбы,
то родные его боялись за его здоровье, и даже мать
не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала,
что он стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
Ему
не переставая рассказывали о
том,
что крестьяне, получившие землю,
не только
не разбогатели, но обеднели, заведя у себя три кабака и совершенно перестав работать.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу:
что она? как живет?
не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на
том, чтобы самому поливать из рукомойника на руки воду,
что Нехлюдов
не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился в прошлом году.
Он чувствовал,
что влюблен, но
не так, как прежде, когда эта любовь была для него тайной, и он сам
не решался признаться себе в
том,
что он любит, и когда он был убежден в
том,
что любить можно только один paз, — теперь он был влюблен, зная это и радуясь этому и смутно зная, хотя и скрывая от себя, в
чем состоит любовь, и
что из нее может выйти.
Нехлюдову же было удивительно, как это он, этот дьячок,
не понимает
того,
что всё,
что здесь да и везде на свете существует, существует только для Катюши, и
что пренебречь можно всем на свете, только
не ею, потому
что она — центр всего.
Черная, гладкая, блестящая головка, белое платье с складками, девственно охватывающее ее стройный стан и невысокую грудь, и этот румянец, и эти нежные, чуть-чуть от бессонной ночи косящие глянцовитые черные глаза, и на всем ее существе две главные черты: чистота девственности любви
не только к нему, — он знал это, — но любви ко всем и ко всему,
не только хорошему,
что только есть в мире, — к
тому нищему, с которым она поцеловалась.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он
не понимал ничего из
того,
что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о
чем другом
не мог думать. Когда она входила в комнату, он,
не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы
не смотреть на нее.
Несмотря на
то,
что он
не переставал караулить ее, ему ни разу
не удалось один на один встретить ее в этот день.
Подошедшая к двери действительно была Матрена Павловна. Она вошла в комнату с одеялом на руке и, взглянув укорительно на Нехлюдова, сердито выговорила Катюше за
то,
что она взяла
не то одеяло.
Нехлюдов молча вышел. Ему даже
не было стыдно. Он видел по выражению лица Матрены Павловны,
что она осуждает его, и права, осуждая его, знал,
что то,
что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого
не признавая. Он знал теперь,
что надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
Когда она, дрожащая и молчаливая, ничего
не отвечая на его слова, ушла от него, он вышел на крыльцо и остановился, стараясь сообразить значение всего
того,
что произошло.
Пришедшим слепым нищим он дал рубль, на чай людям он роздал 15 рублей, и когда Сюзетка, болонка Софьи Ивановны, при нем ободрала себе в кровь ногу,
то он, вызвавшись сделать ей перевязку, ни минуты
не задумавшись, разорвал свой батистовый с каемочками платок (Софья Ивановна знала,
что такие платки стоят
не меньше 15 рублей дюжина) и сделал из него бинты для Сюзетки.
В душе Нехлюдова в этот последний проведенный у тетушек день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко
не давшей
того,
что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание
того,
что им сделано что-то очень дурное, и
что это дурное нужно поправить, и поправить
не для нее, а для себя.