Неточные совпадения
Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем
и нефтью, как ни обрезывали деревья
и ни выгоняли всех животных
и птиц, — весна
была весною даже
и в городе.
Веселы
были и растения,
и птицы,
и насекомые,
и дети.
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным
и важным не то, что всем животным
и людям даны умиление
и радость весны, а считалось священым
и важным то, что накануне получена
была за номером с печатью
и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра
были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины
и один мужчина.
Даже на тюремном дворе
был свежий, живительный воздух полей, принесенный ветром в город. Но в коридоре
был удручающий тифозный воздух, пропитанный запахом испражнений, дегтя
и гнили, который тотчас же приводил в уныние
и грусть всякого вновь приходившего человека. Это испытала на себе, несмотря на привычку к дурному воздуху, пришедшая со двора надзирательница. Она вдруг, входя в коридор, почувствовала усталость,
и ей захотелось спать.
В камере слышна
была суетня: женские голоса
и шаги босых ног.
Всё лицо женщины
было той особенной белизны, которая бывает на лицах людей, проведших долгое время взаперти,
и которая напоминает ростки картофеля в подвале.
Такие же
были и небольшие широкие руки
и белая полная шея, видневшаяся из-за большого воротника халата.
Веселил ее тоже чистый, сравнительно с острогом, весенний воздух, но больно
было ступать по камням отвыкшими от ходьбы
и обутыми в неуклюжие арестантские коты ногами,
и она смотрела себе под ноги
и старалась ступать как можно легче.
История арестантки Масловой
была очень обыкновенная история. Маслова
была дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице в деревне у двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина эта рожала каждый год,
и, как это обыкновенно делается по деревням, ребенка крестили,
и потом мать не кормила нежеланно появившегося, ненужного
и мешавшего работе ребенка,
и он скоро умирал от голода.
Шестой ребенок, прижитый от проезжего цыгана,
была девочка,
и участь ее
была бы та же, но случилось так, что одна из двух старых барышень зашла в скотную, чтобы сделать выговор скотницам за сливки, пахнувшие коровой.
Старая барышня сделала выговор
и за сливки
и за то, что пустили родившую женщину в скотную,
и хотела уже уходить, как, увидав ребеночка, умилилась над ним
и вызвалась
быть его крестной матерью.
Ребенку
было три года, когда мать ее заболела
и умерла. Бабка-скотница тяготилась внучкой,
и тогда старые барышни взяли девочку к себе. Черноглазая девочка вышла необыкновенно живая
и миленькая,
и старые барышни утешались ею.
Старых барышень
было две: меньшая, подобрее — Софья Ивановна, она-то
и крестила девочку,
и старшая, построже — Марья Ивановна.
Марья Ивановна говорила, что из девочки надо сделать работницу, хорошую горничную,
и потому
была требовательна, наказывала
и даже бивала девочку, когда бывала не в духе.
Поступать на место
было не к чему, скоро надо
было родить,
и она поселилась у деревенской вдовы-повитухи, торговавшей вином.
Всех денег у Катюши, когда она поселилась у повитухи,
было 127 рублей: 27 — зажитых
и 100 рублей, которые дал ей ее соблазнитель.
Повитуха взяла у нее за прожитье — за корм
и зa чай — за два месяца 40 рублей, 25 рублей пошли за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на платья, на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела, денег у нее не
было,
и надо
было искать места.
Лесничий
был женатый человек, но, точно так же как
и становой, с первого же дня начал приставать к Катюше.
Он
был противен Катюше,
и она старалась избегать его.
Но он
был опытнее
и хитрее ее, главное,
был хозяин, который мог посылать ее куда хотел,
и, выждав минуту, овладел ею.
Муж тетки
был переплетчик
и прежде жил хорошо, а теперь растерял всех давальщиков
и пьянствовал, пропивая все, что ему попадало под руку.
И для Масловой теперь уже
и не
было вопроса о том, поступить или не поступить в прачки.
Она с соболезнованием смотрела теперь на ту каторжную жизнь, которую вели в первых комнатах бледные, с худыми руками прачки, из которых некоторые уже
были чахоточные, стирая
и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом
и зимой окнами,
и ужасалась мысли о том, что
и она могла поступить в эту каторгу.
Маслова курила уже давно, но в последнее время связи своей с приказчиком
и после того, как он бросил ее, она всё больше
и больше приучалась
пить. Вино привлекало ее не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому, что давало ей возможность забывать всё то тяжелое, что она пережила,
и давало ей развязность
и уверенность в своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда
было уныло
и стыдно.
Сыщица сделала угощение для тетки
и,
напоив Маслову, предложила ей поступить в хорошее, лучшее в городе заведение, выставляя перед ней все выгоды
и преимущества этого положения.
Масловой предстоял выбор: или унизительное положение прислуги, в котором наверное
будут преследования со стороны мужчин
и тайные временные прелюбодеяния, или обеспеченное, спокойное, узаконенное положение
и явное, допущенное законом
и хорошо оплачиваемое постоянное прелюбодеяние,
и она избрала последнее.
При том же соблазняло ее
и было одной из причин окончательного решения то, что сыщица сказала ей, что платья она может заказывать себе какие только пожелает, — бархатные, фаи, шелковые, бальные с открытыми плечами
и руками.
Так прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два дома
и один раз
была в больнице. На седьмом году ее пребывания в доме терпимости
и на восьмом году после первого падения, когда ей
было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили в острог
и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания в тюрьме с убийцами
и воровками.
В то время когда Маслова, измученная длинным переходом, подходила с своими конвойными к зданию окружного суда, тот самый племянник ее воспитательниц, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, который соблазнил ее, лежал еще на своей высокой, пружинной с пуховым тюфяком, смятой постели
и, расстегнув ворот голландской чистой ночной рубашки с заутюженными складочками на груди, курил папиросу. Он остановившимися глазами смотрел перед собой
и думал о том, что предстоит ему нынче сделать
и что
было вчера.
Вымыв душистым мылом руки, старательно вычистив щетками отпущенные ногти
и обмыв у большого мраморного умывальника себе лицо
и толстую шею, он пошел еще в третью комнату у спальни, где приготовлен
был душ.
Все вещи, которые он употреблял, — принадлежности туалета: белье, одежда, обувь, галстуки, булавки, запонки, —
были самого первого, дорогого сорта, незаметные, простые, прочные
и ценные.
Выбрав из десятка галстуков
и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то это
было ново
и забавно, теперь
было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное
и приготовленное на стуле платье
и вышел, хотя
и не вполне свежий, но чистый
и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом
и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
Улыбка Аграфены Петровны означала, что письмо
было от княжны Корчагиной, на которой, по мнению Аграфены Петровны, Нехлюдов собирался жениться.
И это предположение, выражаемое улыбкой Аграфены Петровны,
было неприятно Нехлюдову.
«Исполняя взятую на себя обязанность
быть вашей памятью, —
было написано на листе серой толстой бумаги с неровными краями острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам, что вы нынче, 28-го апреля, должны
быть в суде присяжных
и потому не можете никак ехать с нами
и Колосовым смотреть картины, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы не предполагаете уплатить в окружной суд штраф в 300 рублей, которые вы жалеете истратить на покупку лошади.] зa то, что не явились во-время.
Записка
была продолжением той искусной работы, которая вот уже два месяца производилась над ним княжной Корчагиной
и состояла в том, что незаметными нитями всё более
и более связывала его с ней.
А между тем, кроме той обычной нерешительности перед женитьбой людей не первой молодости
и не страстно влюбленных, у Нехлюдова
была еще важная причина, по которой он, если бы даже
и решился, не мог сейчас сделать предложения.
Причина эта заключалась не в том, что он 10 лет тому назад соблазнил Катюшу
и бросил ее, это
было совершенно забыто им,
и он не считал это препятствием для своей женитьбы; причина эта
была в том, что у него в это самое время
была с замужней женщиной связь, которая, хотя
и была разорвана теперь с его стороны, не
была еще признана разорванной ею.
Нехлюдов
был очень робок с женщинами, но именно эта-то его робость
и вызвала в этой замужней женщине желание покорить его.
Вот это-то
и было причиной, по которой Нехлюдов считал себя не в праве, если бы даже
и хотел этого, сделать предложение Корчагиной.
Но волнение его
было напрасно: муж, предводитель дворянства того самого уезда, в котором
были главные имения Нехлюдова, извещал Нехлюдова о том, что в конце мая назначено экстренное земское собрание,
и что он просит Нехлюдова непременно приехать
и donner un coup d’épaule [поддержать] в предстоящих важных вопросах на земском собрании о школах
и подъездных путях, при которых ожидалось сильное противодействие реакционной партии.
Предводитель
был либеральный человек,
и он вместе с некоторыми единомышленниками боролся против наступившей при Александре III реакции
и весь
был поглощен этой борьбой
и ничего не знал о своей несчастной семейной жизни.
Нехлюдов слышал, что там
был теперь какой-то офицер, ухаживавший за нею,
и это мучало его ревностью
и вместе с тем радовало надеждой на освобождение от томившей его лжи.
Письмо это
было и приятно
и неприятно Нехлюдову, Приятно
было чувствовать свою власть над большою собственностью
и неприятно
было то, что во время своей первой молодости он
был восторженным последователем Герберта Спенсера
и в особенности, сам
будучи большим землевладельцем,
был поражен его положением в «Social statics» о том, что справедливость не допускает частной земельной собственности.
С прямотой
и решительностью молодости он не только говорил о том, что земля не может
быть предметом частной собственности,
и не только в университете писал сочинение об этом, но
и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Теперь, сделавшись по наследству большим землевладельцем, он должен
был одно из двух: или отказаться от своей собственности, как он сделал это десять лет тому назад по отношению 200 десятин отцовской земли, или молчаливым соглашением признать все свои прежние мысли ошибочными
и ложными.
Да
и не за чем
было, так как не
было уже ни той силы убеждения, ни той решимости, ни того тщеславия
и желания удивить, которые
были в молодости.
И от этого письмо управляющего
было неприятно ему.
Напившись кофею, Нехлюдов пошел в кабинет, чтобы справиться в повестке, в котором часу надо
быть в суде,
и написать ответ княжне.
В мастерской стоял мольберт с перевернутой начатой картиной,
и развешены
были этюды.
Семь лет тому назад он бросил службу, решив, что у него
есть призвание к живописи,
и с высоты художественной деятельности смотрел несколько презрительно на все другие деятельности.