Неточные совпадения
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую
и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения —
и потому вы сделайте так, чтобы все
было прилично: колпаки
были бы чистые,
и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Городничий. Да,
и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня
и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да
и лучше, если б их
было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то
и так умрет; если выздоровеет, то
и так выздоровеет. Да
и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может
быть, оно там
и нужно так, об этом я не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это может
быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на свой счет.
Сбежал с кафедры
и что силы
есть хвать стулом об пол.
Я даже думаю (берет его под руку
и отводит в сторону),я даже думаю, не
было ли на меня какого-нибудь доноса.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских
и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю
и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у того
и у другого.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем,
и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
А Петр-то Иванович уж мигнул пальцем
и подозвал трактирщика-с, трактирщика Власа: у него жена три недели назад тому родила,
и такой пребойкий мальчик,
будет так же, как
и отец, содержать трактир.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то
и есть этот чиновник.
Добчинский. Он!
и денег не платит
и не едет. Кому же б
быть, как не ему?
И подорожная прописана в Саратов.
Бобчинский. Он, он, ей-богу он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем
ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так он
и в тарелки к нам заглянул. Меня так
и проняло страхом.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если
и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не
будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда
и что неправда.
Городничий. Ступай на улицу… или нет, постой! Ступай принеси… Да другие-то где? неужели ты только один? Ведь я приказывал, чтобы
и Прохоров
был здесь. Где Прохоров?
Да разметать наскоро старый забор, что возле сапожника,
и поставить соломенную веху, чтоб
было похоже на планировку.
Черт побери,
есть так хочется,
и в животе трескотня такая, как будто бы целый полк затрубил в трубы.
Право, на деревне лучше: оно хоть нет публичности, да
и заботности меньше; возьмешь себе бабу, да
и лежи весь век на полатях да
ешь пироги.
Деньги бы только
были, а жизнь тонкая
и политичная: кеятры, собаки тебе танцуют,
и все что хочешь.
Наскучило идти — берешь извозчика
и сидишь себе как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома
есть сквозные ворота,
и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня
есть ноги; я
и постою. Зачем мне ваша кровать?
Осип. Да так; все равно, хоть
и пойду, ничего из этого не
будет. Хозяин сказал, что больше не даст обедать.
Осип. Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после
и выгнать нельзя. Я, говорит, шутить не
буду, я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно
есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не
поесть день, так
и другим тоже. Вот новости!
Хлестаков. Отчего же нет? Я видел сам, проходя мимо кухни, там много готовилось.
И в столовой сегодня поутру двое каких-то коротеньких человека
ели семгу
и еще много кой-чего.
Хлестаков. Поросенок ты скверный… Как же они
едят, а я не
ем? Отчего же я, черт возьми, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как
и я?
Хлестаков. Я с тобою, дурак, не хочу рассуждать. (Наливает суп
и ест.)Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я не хочу этого супу, дай мне другого.
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (
Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят!
И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя;
и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Хлестаков. Право, как будто
и не
ел; только что разохотился. Если бы мелочь, послать бы на рынок
и купить хоть сайку.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай
и сахар. Если ж
и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет —
и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Городничий. Не угодно ли
будет вам осмотреть теперь некоторые заведения в нашем городе, как-то — богоугодные
и другие?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Бобчинский. Ничего, ничего-с, без всякого-с помешательства, только сверх носа небольшая нашлепка! Я забегу к Христиану Ивановичу: у него-с
есть пластырь такой, так вот оно
и пройдет.
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился
и говорил, что
и в гостинице все нехорошо,
и к нему не поедет,
и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича
и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли,
и, слава богу, все пошло хорошо.
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно
и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы
и икра?
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не
была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной
и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что такое!
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не
будете кушать, а вот как барин ваш сядет за стол, так
и вам того же кушанья отпустят.
Осип. Давай их, щи, кашу
и пироги! Ничего, всё
будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход
есть?
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители
и чиновники больше заботятся о своей, то
есть, пользе. А здесь, можно сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием
и бдительностью заслужить внимание начальства.
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может
быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров;
и не столько медикаментами, сколько честностью
и порядком.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность
и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я
буду спокоен в сердце.
Анна Андреевна. Так вы
и пишете? Как это должно
быть приятно сочинителю! Вы, верно,
и в журналы помещаете?
Хлестаков. Да,
и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много
есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж
и названий даже не помню.
И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!»
И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что
было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“
и „Московский телеграф“… все это я написал.
Анна Андреевна. Ну вот: я
и знала, что даже здесь
будешь спорить.
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж
и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.)Сделайте милость, господа, если
будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
«Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так
и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!..
Анна Андреевна. Ну, может
быть, один какой-нибудь раз, да
и то так уж, лишь бы только. «А, — говорит себе, — дай уж посмотрю на нее!»
Городничий.
И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.