Неточные совпадения
Он говорил на том изысканном французском языке, на котором
не только говорили, но и думали наши деды, и с теми
тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуcя в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья
не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и
тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Долго Ростовы
не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь
не быть замеченным, на-цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что́ делалось в доме) о получении письма,
тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся.
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам
не зная того, стонал
тихим, жалостным и детским стоном.
Няня-Савишна, с чулком в руках,
тихим голосом рассказывала, сама
не слыша и
не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница-княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянскою бабой-молдаванкой, вместо бабушки.
— Женщины, — сказал
тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон
не шевелился и
не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он
не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он
не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз,
не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного,
тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых.
«Приду к одному месту, помолюсь;
не успею привыкнуть, полюбить — пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где-нибудь, и приду наконец в ту вечную,
тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был
не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить
тише,
не двигаться, чтобы
не поломать как-нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из-под потолка под небо.
— Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил-то Сидорыч… — Семен
не договорил, услыхав ясно раздававшийся в
тихом воздухе гон с подвыванием
не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. — На выводок натекли… — прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал
не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма
тихим темпом отделывать известную песню: По у-ли-и-ице мостовой.
Без предводительства
не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась
тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё-таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше 20 человек.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадною дворней, как только он увидал — проехав по городу — эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего
не желающих и никуда
не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и московский Английский клуб, — он почувствовал себя, до́ма, в
тихом пристанище.
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старою мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась
тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было
не до их разговоров. Граф Растопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с
тихою и спокойною улыбкой,
не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что́ она читала, и
не находила его. Лицо было
тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы
не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
— А, присудил!.. присудил! — сказал старик
тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: — Вон, вон! Чтобы духу твоего тут
не было!..
Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу
тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он
не знал прежде и которые теперь манили его к себе.
Одна за другою представлялись ей картины близкого прошедшего — болезни и последних минут отца. И с грустною радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое — она чувствовала — она была
не в силах созерцать даже в своем воображении в этот
тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такою ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во всё это время
не приступали к совещанию и
тихими голосами вели посторонние разговоры.
— Ну, чтó же, можно сложить что-нибудь, — прибавил он
тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто-нибудь его
не услышал.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и
не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m-me Schoss,
тихое дыхание Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа
не отвечала ей.
Почему сын?…» И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (
не зная в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой-то
тихий шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: «И пити-пити-пити» и потом «и ти-ти» и опять «и пити-пити-пити» и опять «и ти-ти».
И в первый раз Соня почувствовала, как из ее
тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало выростать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства, Соня, невольно выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании
не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
— Соня, — сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. — Соня, ты
не напишешь Николиньке? — сказала графиня
тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз, Соня прочла всё, чтò разумела графиня под этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Она знала, что он скажет ей
тихие, нежные слова как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она
не вынесет этого и разрыдается над ним.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка
не радости,
не нежности к сыну, но
тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла по ее мнению последнее средство для приведения его в чувство.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полу-бреду перед ним явилась та, которую он желал и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал
тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные, и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь
не мог возвратиться к тому чувству: его теперь мучил вопрос о том, жив ли он? И он
не смел спросить это.
И подходя к нему и слушая те
тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и, чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и
не думал о нем.
Во время проезда маршала, пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он
не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение
тихой торжественности.
— Наташа, ты меня любишь, — сказала она
тихим, доверчивым шопотом. — Наташа, ты
не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Вилларский был женатый, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер,
не стараясь изменить его взгляд,
не осуждая его, с своею теперь постоянно
тихою, радостною насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
— Никогда, никогда
не поверила бы, — прошептала она сама с собой, — что можно быть так счастливою. — Лицо ее просияло улыбкой; но в то же самое время она вздохнула, и
тихая грусть выразилась в ее глубоком взгляде. Как будто кроме того счастья, которое она испытывала, было другое, недостижимое в этой жизни счастье, о котором она невольно вспомнила в эту минуту.