Неточные совпадения
— Мы
тебя давно ждали, — сказал Степан Аркадьич, войдя в кабинет и выпустив руку Левина, как бы этим показывая, что тут опасности кончились. — Очень, очень рад
тебя видеть, — продолжал он. —
Ну, что
ты? Как? Когда приехал?
— Бумажным.
Ну да, у
тебя дар к этому, — прибавил Левин.
—
Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и
ты придешь к этому. Хорошо, как у
тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и
ты к нам. Да, так о том, что
ты спрашивал: перемены нет, но жаль, что
ты так давно не был.
—
Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот что: если
ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается.
Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
—
Ну, этого я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью, после того как брат Николай стал тем, что он есть…
Ты знаешь, что он сделал…
—
Ну что ж, едем? — спросил он. — Я всё о
тебе думал, и я очень рад, что
ты приехал, — сказал он, с значительным видом глядя ему в глаза.
—
Ну, в «Англию», — сказал Степан Аркадьич, выбрав «Англию» потому, что там он, в «Англии», был более должен, чем в «Эрмитаже». Он потому считал нехорошим избегать этой гостиницы. — У
тебя есть извозчик?
Ну и прекрасно, а то я отпустил карету.
— Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, — сказал Степан Аркадьич. —
Ну, так дай
ты нам, братец
ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп с кореньями….
—
Ну да, пармезану. Или
ты другой любишь?
— Что
ты! Вздор какой! Это ее манера….
Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо.
Ну как же
ты не дик? Чем же объяснить то, что
ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о
тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно:
ты делаешь всегда то, что никто не делает.
— Да нехорошо.
Ну, да я о себе не хочу говорить, и к тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так
ты зачем же приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он Татарину.
—
Ну что же
ты скажешь мне? — сказал Левин дрожащим голосом и чувствуя, что на лице его дрожат все мускулы. — Как
ты смотришь на это?
— Нет,
ты точно думаешь, что это возможно? Нет,
ты скажи всё, что
ты думаешь!
Ну, а если, если меня ждет отказ?… И я даже уверен….
—
Ну, у
тебя грехов немного.
— Ну-с, он появился здесь вскоре после
тебя, и, как я понимаю, он по уши влюблен в Кити, и
ты понимаешь, что мать….
— Нет, благодарствуй, я больше не могу пить, — сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я буду пьян…
Ну,
ты как поживаешь? — продолжал он, видимо желая переменить разговор.
—
Ну, уж извини меня.
Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта… то есть нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а такие, как та крашеная Француженка у конторки, с завитками, — это для меня гадины, и все падшие — такие же.
— Ах, как же! Я всё записываю.
Ну что, Кити,
ты опять каталась на коньках?..
—
Ну, уж
ты заберешь в голову…
—
Ну, и тем лучше для него, — сказал Вронский улыбаясь. — А,
ты здесь, — обратился он к высокому старому лакею матери, стоявшему у двери, — войди сюда.
— Не правда ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною посадил, и я очень рада была. Всю дорогу мы с ней проговорили.
Ну, а
ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у
тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем лучше, мой милый, тем лучше.]
— Да? — тихо сказала Анна. —
Ну, теперь давай говорить о
тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. — Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо и вот приехала.
— И я рада, — слабо улыбаясь и стараясь по выражению лица Анны узнать, знает ли она, сказала Долли. «Верно, знает», подумала она, заметив соболезнование на лице Анны. —
Ну, пойдем, я
тебя проведу в твою комнату, — продолжала она, стараясь отдалить сколько возможно минуту объяснения.
—
Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем.
Ну, пойдем, я
тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что
ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
—
Ну, чорт их дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорил голос брата. — Маша! Добудь
ты нам поужинать и дай вина, если осталось, а то пошли.
— А,
ты так? — сказал он. —
Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой.
Ты знаешь, кто это? — обратился он к брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому что он не подлец.
—
Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад
тебя видеть. Что там ни толкуй, а всё не чужие.
Ну, выпей же. Расскажи, что
ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. — Как
ты живешь?
— Но ей всё нужно подробно. Съезди, если не устала, мой друг.
Ну,
тебе карету подаст Кондратий, а я еду в комитет. Опять буду обедать не один, — продолжал Алексей Александрович уже не шуточным тоном. —
Ты не поверишь, как я привык…
— Я рад, что всё кончилось благополучно и что
ты приехала? — продолжал он. —
Ну, что говорят там про новое положение, которое я провел в совете?
—
Ну, и Бог с
тобой, — сказала она у двери кабинета, где уже были приготовлены ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.
—
Ну, будет, будет! И
тебе тяжело, я знаю. Что делать? Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам не зная, что говорит, и отвечая на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке, и вышел из комнаты.
Ну, как
тебе сказать? — продолжала она, видя недоуменье в глазах сестры.
—
Ну, смотри же, растирай комья-то, — сказал Левин, подходя к лошади, — да за Мишкой смотри. А хороший будет всход,
тебе по пятидесяти копеек за десятину.
—
Ну, я очень, очень рад
тебе, — искренно улыбаясь детски-радостною улыбкою, сказал Левин.
—
Ну, как я рад, что добрался до
тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые
ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую
тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
— Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. —
Ну, я рад, что
тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
—
Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не отдают даром, как
ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он
тебе дал двести в рассрочку. Значит,
ты ему подарил тысяч тридцать.
—
Ну, полно!
Ты не в духе.
—
Ну, полно! — сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему бы не сказали сейчас же после продажи: «это гораздо дороже стоит»? А покуда продают, никто не дает… Нет, я вижу у
тебя есть зуб против этого несчастного Рябинина.
—
Ну, а
ты вчера что сделал? Выиграл? — спросил Вронский.
—
Ну, так до свиданья.
Ты заедешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала то место на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
—
Ну, на что
ты накупил эту бездну? — говорила княгиня, улыбаясь и подавая мужу чашку с кофеем.
— Куда ж торопиться? Посидим. Как
ты измок однако! Хоть не ловится, но хорошо. Всякая охота тем хороша, что имеешь дело с природой.
Ну, что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь? Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
—
Ну, послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и не любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то, что
ты говоришь, или не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как
ты находишь неважным, что тот народ, который
ты любишь, как
ты уверяешь…
—
Ну, позволь; это несправедливо… Я
тебе тысячи примеров назову…
Ну, а школы?
—
Ну, так что
ты хочешь сказать?
—
Ну, уж о философии
ты оставь, — сказал он.
—
Ну, иди, иди, и я сейчас приду к
тебе, — сказал Сергей Иванович, покачивая головой, глядя на брата. — Иди же скорей, — прибавил он улыбаясь и, собрав свои книги, приготовился итти. Ему самому вдруг стало весело и не хотелось расставаться с братом. —
Ну, а во время дождя где
ты был?
— Какой же дождь? Чуть покрапал. Так я сейчас приду. Так
ты хорошо провел день?
Ну, и отлично. — И Левин ушел одеваться.
—
Ну, аппетит у
тебя! — сказал он, глядя на его склоненное над тарелкой буро-красно-загорелое лицо и шею.