Неточные совпадения
—
Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни
и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом.
И ни с кем я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь
вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь
и понимаешь,
и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «
Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко.
Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную
и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде,
и подала руку.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть,
и вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила.
Нет, я не вижу, почему это не может быть новая сила, если она….
— Что?
Вот что! — кричал князь, размахивая руками
и тотчас же запахивая свой беличий халат. — То, что в вас
нет гордости, достоинства, что вы срамите, губите дочь этим сватовством, подлым, дурацким!
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым?
Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan.
Нет, надоело.
Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать
и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким
и спокойным, как всегда, сном.
— Народу
нет. Что прикажете с этим народом делать? Трое не приходили.
Вот и Семен…
—
Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом
и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец
и признак удовольствия.
Вот это жизнь! Как хорошо!
Вот бы как я желал жить!
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему
и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно,
и платье у него разорвано,
и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива?
Нет,
вот мое счастье…
—
Нет, мне
и есть не хочется. Я там поел. А
вот пойду умоюсь.
—
Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого только я знаю,
и страстный игрок в крокет.
Вот вы увидите.
И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек.
И всё те же,
и всё те же! Всё одно
и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого?
Нет, как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас,
и видишь, —
вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это делаете?
—
Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам скажу про себя. Я вышла замуж,
и муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела всё бросить, я хотела сама… Но я опомнилась,
и кто же? Анна спасла меня.
И вот я живу. Дети растут, муж возвращается в семью
и чувствует свою неправоту, делается чище, лучше,
и я живу… Я простила,
и вы должны простить!
— Ведь
вот, — говорил Катавасов, по привычке, приобретенной на кафедре, растягивая свои слова, — какой был способный малый наш приятель Константин Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что его уж
нет.
И науку любил тогда, по выходе из университета,
и интересы имел человеческие; теперь же одна половина его способностей направлена на то, чтоб обманывать себя,
и другая — чтоб оправдывать этот обман.
—
Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут, должны делать людей, а остальные — содействовать их просвещению
и счастью.
Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не из их числа.
— Я? я думала…
Нет,
нет, иди, пиши, не развлекайся, — сказала она, морща губы, —
и мне надо теперь вырезать
вот эти дырочки, видишь?
— Что, Кати
нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова доктора. —
Нет, так можно сказать… Для нее я проделал эту комедию. Она такая милая, но уже нам с тобою нельзя обманывать себя.
Вот этому я верю, — сказал он
и, сжимая стклянку костлявой рукой, стал дышать над ней.
—
И думаю,
и нет. Только мне ужасно хочется.
Вот постой. — Она нагнулась
и сорвала на краю дороги дикую ромашку. — Ну, считай: сделает, не сделает предложение, — сказала она, подавая ему цветок.
—
Нет, так я, напротив, оставлю его нарочно у нас всё лето
и буду рассыпаться с ним в любезностях, — говорил Левин, целуя ее руки. —
Вот увидишь. Завтра… Да, правда, завтра мы едем.
— Да
вот я вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня. Мы прошлись по хозяйству, по саду. «
Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у вас в порядке идет, но садик в забросе». А он у меня в порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо. Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене,
и струбов бы липовеньких нарубил».
—
Вот мужчина говорит. В любви
нет больше
и меньше. Люблю дочь одною любовью, ее — другою.
— Ах, что говорить! — сказала графиня, махнув рукой. — Ужасное время!
Нет, как ни говорите, дурная женщина. Ну, что это за страсти какие-то отчаянные! Это всё что-то особенное доказать.
Вот она
и доказала. Себя погубила
и двух прекрасных людей — своего мужа
и моего несчастного сына.
«Это всё само собой, — думали они, —
и интересного
и важного в этом ничего
нет, потому что это всегда было
и будет.
И всегда всё одно
и то же. Об этом нам думать нечего, это готово; а нам хочется выдумать что-нибудь свое
и новенькое.
Вот мы выдумали в чашку положить малину
и жарить ее на свечке, а молоко лить фонтаном прямо в рот друг другу. Это весело
и ново,
и ничего не хуже, чем пить из чашек».