Неточные совпадения
— Некогда, мой друг, объяснять — в департамент спешу! Да и не объяснишь ведь тому, кто
понимать не хочет. Мы — русские; мы
эти вещи сразу должны
понимать. Впрочем,
я свое дело сделал, предупредил, а последуете ли моему совету или не последуете,
это уж вы сами…
Да,
это так. Даже руки
мне порядком на прощанье не пожал, а просто ручкой сделал, как будто говорил: «Готов
я помочь, однако пора бы к тебе, сахар медович,
понять, что знакомство твое — не ахти благостыня какая!»
Я, конечно, не буду уверять, что он именно так думал, но что он инстинктивно гак чувствовал и что именно
это чувство сообщило его появлению ту печать торопливости, которая
меня поразила, — в
этом я нимало не сомневаюсь.
И, сознавши
это, отпустил бы
меня с миром, предварительно обнадежив, что начальство очень хорошо
понимает мои колебания и отнюдь не сочтет их за противодействие властям.
— Берите пятьдесят! — подсказал
я ему, сам, впрочем, не
понимая, почему
мне пришла на ум именно
эта сумма, а не другая.
Так ли
я, братцы, говорю?"Дрогнули сердца новгородцев, однако
поняли вольные вечевые люди, что Гадюк говорит правду, и в один голос воскликнули:"Так!"–"Так вот что
я надумал: пошлемте-ка мы к варягам ходоков и велим сказать: господа варяги! чем набегом-то нас разорять, разоряйте вплотную: грабьте имущества, жгите города, насилуйте жен, но только, чтоб делалось у нас все
это на предбудущее время… по закону!
— Отлично — что и говорить! Да, брат, изумительный был человек
этот маститый историк: и науку и свистопляску — все
понимал! А историю русскую как знал — даже поверить трудно! Начнет, бывало, рассказывать, как Мстиславы с Ростиславами дрались, — ну, точно сам очевидцем был! И что в нем особенно дорого было: ни на чью сторону не норовил!
Мне, говорит, все одно: Мстислав ли Ростислава, или Ростислав Мстислава побил, потому что для
меня что историей заниматься, что бирюльки таскать — все единственно!
— Ах, да разве
я говорю об
этом? Но ведь для вида…
поймите вы
меня: нужно же вид показать!
— И все-таки извините
меня, а
я этого понять не могу! — не унимался Глумов, — как же
это так? ни истории, ни современных законодательств, ни народных обычаев — так-таки ничего? Стало быть, что вам придет в голову, то вы и пишете?
— У
меня своя часть — пожары-с! А благопристойности
этой… признаюсь,
я даже совсем не
понимаю!
— Да ведь
это именно настоящая трагедия и есть! — горячился
я, — подумайте! разве не ужасно видеть
эти легионы людей, которые всю жизнь ходят"промежду трагедиев" — и даже не
понимают этого! Воля ваша, а
это такая трагедия — и притом не в одном, а в бесчисленном множестве актов, — об которой даже помыслить без содрогания трудно!
Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно, только он не
понимал, что именно. Оттого он и повторял так настойчиво: нельзя-с! Еще родители его
это слово повторяли, и так как для них, действительно, было все ясно, то он думал, что и ему, если он будет одно и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что
я он ничего не
понимает, и
я ничего не
понимаю, то решился, как говорится,"положить
мне в рот".
— У мещанина Презентова маховое колесо посмотреть можно… в роде как perpetuum mobile [Пусть читатель ничему не удивляется в
этой удивительной истории.
Я и сам отлично
понимаю, что никаких писем в Корчеве не могло быть получено, но что же делать, если так вышло. Ведь, собственно говоря, и в Корчеве никто из нас не был, однако выходит, что были. (Прим. М. E. Салтыкова-Щедрина.)], — подсказал секретарь. — Сам выдумал.
— Как
это…"казенное"? — не
понял я.
Я и сам
понимал важность и даже естественность
этих вопросов и не без опасения ждал минуты, когда они настолько созреют, что ни батюшка, ни староста, ни кабатчик не будут уже в состоянии держать язык за зубами.
Фельетон
этот произвел очень разнообразное впечатление. Меняло совсем ничего не
понял; Фаинушка
поняла только то место, которое относилось до двух двугривенных («ах, бедненький!»). Очищенный, в качестве вольнонаемного редактора «Красы Демидрона», соображал: пройдет или не пройдет?
Я — скорее склонен был похвалить, хотя казалось несколько странным, с чего вдруг вздумалось «нашему собственному корреспонденту» заговорить о «негодяе». Что же касается Глумова, то он положительно не одобрил.
Я взглянул на Глумова и встретил и его устремленные на
меня глаза. Мы
поняли друг друга. Молча пошли мы от пруда, но не к дому, а дальше. А Праздников все что-то бормотал, по-видимому, даже не подозревая страшной истины. Дойдя до конца парка, мы очутились на поле. Увы! в
этот момент мы позабыли даже о том, что оставляем позади четверых верных товарищей…
Я помнил, что познакомился с Парамоновым, с Прудентовым, с Редедей, что был в Корчеве, в Кашине, но в силу чего
я сделал
эти знакомства и совершил
эти путешествия —
я не мог
понять.
— Да, темная… «Чин из четырнадцати овчин —
это я понимаю, так как я сама за чиновником была. Это значит, что он четырнадцатого класса. А насчет имени и рекомендаций, прямо объявляет, что насчет рекомендаций, говорит, я ими пренебрегаю и у меня их нет, а я гениальные мысли имею и знаю достойных людей, которые всякий мой план готовы привести за триста рублей в исполнение».