Неточные совпадения
— Ну,
этого я не
понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно
я понимаю, — прибавил он, —
это урок смирения.
Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью, после того как брат Николай стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты
пойми, что
это для
меня вопрос жизни и смерти.
Я никогда ни с кем не говорил об
этом. И ни с кем
я не могу говорить об
этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но
я знаю, что ты
меня любишь и
понимаешь, и от
этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Ты
пойми, — сказал он, — что
это не любовь.
Я был влюблен, но
это не то.
Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела
мной. Ведь
я уехал, потому что решил, что
этого не может быть,
понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но
я бился с собой и вижу, что без
этого нет жизни. И надо решить…
— Извини, но
я решительно не
понимаю этого, как бы… всё равно как не
понимаю, как бы
я теперь, наевшись, тут же пошел мимо калачной и украл бы калач.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что ничего не сказано ни
мной, ни ею, но мы так
понимали друг друга в
этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала
мне, что любит.
Ты
пойми, что
я не только не подозревала неверности, но что
я считала
это невозможным, и тут, представь себе, с такими понятиями узнать вдруг весь ужас, всю гадость….
—
Я одно скажу, — начала Анна, —
я его сестра,
я знаю его характер,
эту способность всё, всё забыть (она сделала жест пред лбом),
эту способность полного увлечения, но зато и полного раскаяния. Он не верит, не
понимает теперь, как он мог сделать то, что сделал.
—
Я больше тебя знаю свет, — сказала она. —
Я знаю
этих людей, как Стива, как они смотрят на
это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе.
Этого не было.
Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена —
это для них святыня. Как-то у них
эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и
этим.
Я этого не
понимаю, но
это так.
— Кити, что ж
это такое? — сказала графиня Нордстон, по ковру неслышно подойдя к ней. —
Я не
понимаю этого.
Неужели между
мной и
этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым знакомым?» Она презрительно усмехнулась и опять взялась за книгу, но уже решительно не могла
понимать того, что читала.
— Он всё не хочет давать
мне развода! Ну что же
мне делать? (Он был муж ее.)
Я теперь хочу процесс начинать. Как вы
мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите,
я занята делами!
Я хочу процесс, потому что состояние
мне нужно мое. Вы
понимаете ли
эту глупость, что
я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от
этого он хочет пользоваться моим имением.
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити при
этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё
понимает и
этими словами говорит
мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
— К чему тут еще Левин? Не
понимаю, зачем тебе нужно мучать
меня?
Я сказала и повторяю, что
я горда и никогда, никогда
я не сделаю того, что ты делаешь, — чтобы вернуться к человеку, который тебе изменил, который полюбил другую женщину.
Я не
понимаю, не
понимаю этого! Ты можешь, а
я не могу!
Титулярный советник опять смягчается: «
Я согласен, граф, и
я готов простить, но
понимаете, что моя жена, моя жена, честная женщина, подвергается преследованиям, грубостям и дерзостям каких-нибудь мальчишек, мерз…» А вы
понимаете, мальчишка
этот тут, и
мне надо примирять их.
— Да что же? У Гримма есть басня: человек без тени, человек лишен тени. И
это ему наказанье за что-то.
Я никогда не мог
понять, в чем наказанье. Но женщине должно быть неприятно без тени.
—
Я часто думаю, что мужчины не
понимают того, что неблагородно, а всегда говорят об
этом, — сказала Анна, не отвечая ему. —
Я давно хотела сказать вам, — прибавила она и, перейдя несколько шагов, села у углового стола с альбомами.
— Любовь… — повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в то же время, как она отцепила кружево, прибавила: —
Я оттого и не люблю
этого слова, что оно для
меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете
понять, — и она взглянула ему в лицо. — До свиданья!
— Ты всегда так, — отвечала она, как будто совершенно не
понимая его и изо всего того, что он сказал, умышленно
понимая только последнее. — То тебе неприятно, что
я скучна, то тебе неприятно, что
я весела.
Мне не скучно было.
Это тебя оскорбляет?
— Ну, как
я рад, что добрался до тебя! Теперь
я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право,
я завидую тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем —
это очень хорошо.
— Ты ведь не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, — по твоему,
это преступление; а
я не признаю жизни без любви, — сказал он,
поняв по своему вопрос Левина. Что ж делать,
я так сотворен. И право, так мало делается
этим кому-нибудь зла, а себе столько удовольствия…
—
Я не стану тебя учить тому, что ты там пишешь в присутствии, — сказал он, — а если нужно, то спрошу у тебя. А ты так уверен, что
понимаешь всю
эту грамоту о лесе. Она трудна. Счел ли ты деревья?
Если
я не
понимаю,
я виноват, или
я глупый или дурной мальчик», думал ребенок; и от
этого происходило его испытующее, вопросительное, отчасти неприязненное выражение, и робость, и неровность, которые так стесняли Вронского.
«Да,
я не прощу ему, если он не
поймет всего значения
этого. Лучше не говорить, зачем испытывать?» думала она, всё так же глядя на него и чувствуя, что рука ее с листком всё больше и больше трясется.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же
это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите
мне!» Но Варенька не
понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
— Самолюбия, — сказал Левин, задетый за живое словами брата, —
я не
понимаю. Когда бы в университете
мне сказали, что другие
понимают интегральное вычисление, а
я не
понимаю, тут самолюбие. Но тут надо быть убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для
этих дел и, главное, в том, что все
эти дела важны очень.
—
Я не
понимаю, к чему тут философия, — сказал Сергей Иванович, как показалось Левину, таким тоном, как будто он не признавал права брата рассуждать о философии. И
эта раздражило Левина.
—
Я только хочу сказать, что те права, которые
меня… мой интерес затрагивают,
я буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы,
я готов всеми силами защищать
эти права, защищать мои права образования, свободы.
Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей, братьев и
меня самого;
я готов обсуждать то, что
меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, —
я не
понимаю и не могу.
Как
я понял, они не одобряют
этого.
—
Я понял, разумеется, — сказал Левин, — что
это только значит то, что вы хотите
меня видеть, и очень рад. Разумеется,
я воображаю, что вам, городской хозяйке, здесь дико, и, если что нужно,
я весь к вашим услугам.
— Да,
я теперь всё
поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы
этого не можете
понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с
этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на слово, — у девушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что сказать.
— Дарья Александровна, — сказал он сухо, —
я ценю вашу доверенность ко
мне;
я думаю, что вы ошибаетесь. Но прав
я или неправ,
эта гордость, которую вы так презираете, делает то, что для
меня всякая мысль о Катерине Александровне невозможна, — вы
понимаете, совершенно невозможна.
Положим,
я вызову на дуэль, — продолжал про себя Алексей Александрович, и, живо представив себе ночь, которую он проведет после вызова, и пистолет, на него направленный, он содрогнулся и
понял, что никогда он
этого не сделает, — положим,
я вызову его па дуэль.
— Поди, поди к Mariette, — сказала она Сереже, вышедшему было за ней, и стала ходить по соломенному ковру террасы. «Неужели они не простят
меня, не
поймут, как
это всё не могло быть иначе?» сказала она себе.
И
этого никто, кроме
меня, не
понимает и не
поймет; и
я не могу растолковать.
— Но скажите, пожалуйста,
я никогда не могла
понять, — сказала Анна, помолчав несколько времени и таким тоном, который ясно показывал, что она делала не праздный вопрос, но что то, что она спрашивала, было для нее важнее, чем бы следовало. — Скажите, пожалуйста, что такое ее отношение к князю Калужскому, так называемому Мишке?
Я мало встречала их. Что
это такое?
— Ты сказал, чтобы всё было, как было.
Я понимаю, что
это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем
я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но
я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Да, да,
это лучше, тысячу раз лучше!
Я понимаю, как тяжело
это было, — сказал он.
—
Я понимаю,
понимаю, — перебил он ее, взяв письмо, но не читая его и стараясь ее успокоить; —
я одного желал,
я одного просил — разорвать
это положение, чтобы посвятить свою жизнь твоему счастию.
— Вот
этого я никогда не
понимал, — с горячностью возразил Левин.
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин
понял, что под
этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что
я плох, и, может быть, мы больше не увидимся». Левин
понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не мог и не умел сказать ему.
―
Я решительно не
понимаю его, ― сказал Вронский. ― Если бы после твоего объяснения на даче он разорвал с тобой, если б он вызвал
меня на дуэль… но
этого я не
понимаю: как он может переносить такое положение? Он страдает,
это видно.
― Только не он. Разве
я не знаю его,
эту ложь, которою он весь пропитан?.. Разве можно, чувствуя что-нибудь, жить, как он живет со
мной? Он ничего не
понимает, не чувствует. Разве может человек, который что-нибудь чувствует, жить с своею преступною женой в одном доме? Разве можно говорить с ней? Говорить ей ты?
―
Это не мужчина, не человек,
это кукла! Никто не знает, но
я знаю. О, если б
я была на его месте,
я бы давно убила,
я бы разорвала на куски
эту жену, такую, как
я, а не говорила бы: ты, ma chère, Анна.
Это не человек,
это министерская машина. Он не
понимает, что
я твоя жена, что он чужой, что он лишний… Не будем, не будем говорить!..
― Вы не можете описать мое положение хуже того, как
я сама его
понимаю, но зачем вы говорите всё
это?
— Старо, но знаешь, когда
это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда
поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего не останется, то так всё ничтожно! И
я считаю очень важной свою мысль, а она оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти
эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только не думать о смерти.
—
Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. —
Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай
это! — сказал он. — Дело еще не начато, как
я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога поговори с ней! Сделай
мне эту дружбу,
я умоляю тебя!
—
Я, напротив, полагаю, что
эти два вопроса неразрывно связаны, — сказал Песцов, —
это ложный круг. Женщина лишена прав по недостатку образования, а недостаток образования происходит от отсутствия прав. — Надо не забывать того, что порабощение женщин так велико и старо, что мы часто не хотим
понимать ту пучину, которая отделяет их от нас, — говорил он.
—
Я понимаю,
я очень
понимаю это, — сказала Долли и опустила голову. Она помолчала, думая о себе, о своем семейном горе, и вдруг энергическим жестом подняла голову и умоляющим жестом сложила руки. — Но постойте! Вы христианин. Подумайте о ней! Что с ней будет, если вы бросите ее?
— Вот, сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы
эти значили:«когда вы
мне ответили:
этого не может быть, значило ли
это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла
понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того,
поймет ли она
эти слова.
Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она увидела
эти две фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами, устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он
понял.
Это значило: «тогда
я не могла иначе ответить».