Неточные совпадения
В передней швейцар улыбался и спрашивал: когда будет новый генерал? Часы, приобретенные для генеральского
дома за пять генералов перед сим, стучали «тик-так! тик-так!» —
как будто бы говорили: «Мы видели пять генералов! мы видели пять генералов! мы видели пять генералов!»
Даже кучера долгое время вспоминали,
как господа ездили «Бламанжейшино горе утолять» — так велик был в этот день съезд экипажей перед ее
домом.
—
Как бы я желал, чтобы в вашем
доме случился пожар!
Был уж девятый час вечера, когда Митенька возвращался от предводителя домой. Дрожки его поравнялись с ярко освещенным
домом, сквозь окна которого Митенька усмотрел Штановского, Валяй-Бурляя и Мерзопупиоса, резавшихся в преферанс. На столике у стены была поставлена закуска и водка. По комнате шныряли дети. Какая-то дама оливкового цвета сидела около Мерзопупиоса и заглядывала в его карты.
Дмитрий Павлыч смотрит из окна своего
дома на квартиру Собачкина и, видя,
как к крыльцу ее беспрерывно подъезжает цвет российского либерализма, негодует и волнуется.
Это и понятно, потому что губернские дамы, за немногими исключениями, все-таки были не более
как чиновницы, какие-нибудь председательши, командирши и советницы, родившиеся и воспитывавшиеся в четвертых этажах петербургских казенных
домов и только недавно, очень недавно, получившие понятие о комфорте и о том, что такое значит «ни в чем себе не отказывать».
Напротив того, наезжие барыни представляли собой так называемую «породу»; они являлись свежие, окруженные блеском и роскошью; в речах их слышались настоящие слова, их жесты были настоящими жестами; они не жались и не сторонились ни перед кем, но бодро смотрели всем в глаза и были в губернском городе
как у себя
дома.
Зато,
как только пронеслась в воздухе весть о скорой кончине крепостного права, Праведный, не мешкая много, заколотил свой господский
дом, распустил гарем и уехал навсегда из деревни в город.
Козелков говорил таким образом преимущественно барыням, так
как мужей никогда нельзя было найти
дома.
— Планиды-с. Все до поры до времени. У всякого своя планида, все равно
как камень с неба. Выйдешь утром из
дому, а воротишься ли — не знаешь. В темном страхе — так и проводишь всю жизнь.
Как бывший помпадур и
как действительный статский советник, он легко вторгается в
дом к финансисту Фалелею Губошлепову и даже исполняет разные мелкие его поручения.
Не успел еще он пустить корни в
доме Губошлепова,
как последний уж подыскал себе какого-то бывшего полководца.
Услышав эту апострофу, Агатон побледнел, но смолчал. Он как-то смешно заторопился, достал маленькую сигарку и уселся против бывшего полководца, попыхивая дымком
как ни в чем не бывало. Но дальше — хуже. На другой день,
как нарочно, назначается тонкий обедец у Донона, и распорядителем его, как-то совершенно неожиданно, оказывается бывший полководец, а Агатон вынуждается обедать
дома с мадам Губошлеповой и детьми.
Слыша, что Берендеев и Солонина уж не один раз наезжали в Петербург с тем, чтобы во всех
домах терпимости отрекомендовать себя
как непоколебимейших консерваторов, он не хочет верить ушам своим.
— Господа! предлагаю тост за нашего дорогого, многолюбимого отъезжающего! — прерывает на этом месте мучительные мечты помпадура голос того самого Берендеева, который в этих мечтах играл такую незавидную роль, — вашество! позвольте мне,
как хозяину
дома, которому вы сделали честь… одним словом, удовольствие… или, лучше сказать, удовольствие и честь… Вашество! язык мой немеет! Но позвольте… от полноты души… в этом
доме… Господа! поднимем наши бокалы! Урра!
Как будто он догадывался, что ни этот спор, ни возбудившие его непонятные слова не заключают в себе ничего угрожающего общественному спокойствию и что дело кончится все-таки тем, что оппоненты, поспорив друг с другом, возьмутся за шапки и разбредутся по
домам.
Сходил бы, наконец, в
дом бывшего откупщика, а ныне железнодорожного деятеля, у которого каждодневно, с утра до ночи, жуируют упраздненные полководцы и губернаторы, посмотрел бы,
как они поглощают предоставленную им гостеприимным хозяином провизию, послушал бы,
как они костят современных реформаторов, но пост и на этот храм утех наложил свою руку.
— Затем начинается собственно положительная часть моего предприятия. Оплодотворение, орошение, разведение улучшенных пород скота, указание лучших способов возделывания земли и прочее. Тут я уж
как у себя
дома.
Он некоторое время стоял и, видимо, хотел что-то сказать; быть может, он даже думал сейчас же предложить ей разделить с ним бремя власти. Но вместо того только разевал рот и тянулся корпусом вперед. Она тоже молчала и, повернув в сторону рдеющее лицо, потихоньку смеялась. Вдруг он взглянул вперед и увидел, что из-за угла соседнего
дома высовывается голова частного пристава и с любопытством следит за его движениями.
Как ужаленный, он круто повернул налево кругом и быстрыми шагами стал удаляться назад.
Было раннее утро; заря едва занялась; город спал; пустынные улицы смотрели мертво. Ни единого звука, кроме нерешительного чириканья кое-где просыпающихся воробьев; ни единого живого существа, кроме боязливо озирающихся котов, возвращающихся по
домам после ночных похождений (
как он завидовал им!). Даже собаки — и те спали у ворот, свернувшись калачиком и вздрагивая под влиянием утреннего холода. Над городом вился туман; тротуары были влажны; деревья в садах заснули, словно повитые волшебной дремой.
Наступал вечер; на землю спускались сумерки; в
домах зажигались огни. Выслушав перечень добрых дел, совершенных в течение дня квартальными надзирателями, он отправлялся в клуб, где приглашал предводителя идти с ним вместе по стезе добродетели. Предводитель подавался туго, но так
как поставленные ему на вид выгоды были до того ясны, что могли убедить даже малого ребенка, то и он, наконец, уступил.
Приехавши в главный город края, мы остановились в большом казенном
доме, в котором мы буквально терялись
как в пустыне (князь не имел семейства). Было раннее утро, и мне смертельно хотелось спать, но он непременно желал, чтобы немедленно произошло официальное представление, и потому разослал во все концы гонцов с известием о своем прибытии. Через два часа залы
дома уже были наполнены трепещущими чиновниками.
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе.
Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.