Неточные совпадения
Помнится, как-то раз я воскликнул: ничего
нам не нужно, кроме утирающего слезы жандарма! — а вы потрепали меня по щечке и сказали: дурашка!
Но скорее всего, даже"рассмотрения"никакого
мы с вами
не дождемся. Забыли об
нас, мой друг, просто забыли — и все тут. А ежели
не забыли, то,
не истребовав объяснения, простили. Или же (тоже
не истребовав объяснения) записали в книгу живота и при сем имеют в виду… Вот в скольких смыслах может быть обеспечено наше будущее существование.
Не скрою от вас, что из них самый невыгодный смысл — третий. Но ведь как хотите, а
мы его заслужили.
Тем
не менее я убежден, что ежели
мы будем сидеть смирно, то никакие смыслы
нас не коснутся. Сядем по уголкам, закроем лица платками — авось
не узнают. У тех, скажут, человеческие лица были, а это какие-то истуканы сидят… Вот было бы хорошо, кабы
не узнали! Обманули… ха-ха!
Всегда я думал, что вся беда наша в том, что
мы чересчур много шуму делаем. Чуть что — сейчас шапками закидать норовим, а
не то так и кукиш в кармане покажем. Ну, разумеется, слушают-слушают
нас, да и прихлопнут. Умей ждать, а
не умеешь — нет тебе ничего! Так что, если б
мы умели ждать, то, мне кажется, давно бы уж дождались.
И в счастии и в несчастии
мы всегда предваряем события. Да и воображение у
нас какое-то испорченное: всегда провидит беду, а
не благополучие. Еще и
не пахло крестьянской волей, а
мы уж кричали: эмансипация! Еще все по горло сыты были, а
мы уж на всех перекрестках голосили: голод! голод! Ну, и докричались. И эмансипация и голод действительно пришли. Что ж, легче, что ли, от этого вам, милая тетенька, стало?
Поэтому-то вот я и говорил всегда: человеческое благополучие в тишине созидаться должно. Если уж
не миновать
нам благополучия, так оно и само
нас найдет. Вот как теперь: нигде
не шелохнется; тихо, скромно, благородно. А оно между тем созидается себе да созидается.
Если б при московских князьях да столько разговору было, — никогда бы им
не собрать русской земли. Если б при Иоанне Грозном вы, тетенька, во всеуслышание настаивали: непременно
нам нужно Сибирь добыть — никогда бы Ермак Тимофеич
нам ее из полы в полу
не передал. Если б
мы не держали язык за зубами — никогда бы до ворот Мерва
не дошли… Все русское благополучие с незапамятных времен в тиши уединения совершалось. Оттого оно и прочно.
Вон Франция намеднись какой-то дрянной Тунисишко захватила, а сколько из этого разговоров вышло? А отчего? Оттого, голубушка, что
не успели еще люди порядком наметиться, как кругом уж галденье пошло. Одни говорят: нужно взять! другие —
не нужно брать! А кабы они чередом наметились да потихоньку дельце обделали: вот, мол, вам в день ангела… с
нами бог! — у кого же бы повернулся язык супротивное слово сказать?!
На днях встречаю князя Букиазба:
мы, говорит,
не болтовней занимаемся, а дело делаем.
Итак, повторяю: тихо везде, скромно, но притом — свободно. Вот нынче какое правило! Встанешь утром, просмотришь газеты — благородно."Из Белебея пишут","из Конотопа пишут"…
Не горит Конотоп, да и шабаш! А прежде — помните, когда
мы с вами, тетенька,"бредили", — сколько раз он от этих наших бредней из конца в конец выгорал! Даже"Правительственный вестник" — и тот в этом отличнейшем газетном хоре каким-то горьким диссонансом звучит. Все что-то о хлебах публикует:
не поймешь, произрастают или
не произрастают.
Я думаю, впрочем, тетенька, что в конце концов произрастут. Потому что уж если теперь
нам бог, за нашу тихость,
не подаст, так уж после того я и
не знаю…
Только они думают, что без них это благополучие совершиться
не может. Когда
мы с вами во время оно бреднями развлекались,
нам как-то никогда на ум
не приходило, с
нами они осуществятся или без
нас.
Нам казалось, что, коснувшись всех, они коснутся, конечно, и
нас, но того, чтобы при сем утащить кусок пирога… сохрани бог! Но ведь то были бредни, мой друг, которые как пришли, так и ушли. А нынче — дело. Для дела люди нужны, а люди — вот они!
И добро бы
мы этих наук
не знали, а то ведь наизусть от первой страницы до последней во всех подробностях проштудировали — и все оказывается мало!
Встанете утром, помолитесь и думаете: а ведь и я когда-то"бреднями"занималась! Потом позавтракаете, и опять: ведь и я когда-то… Потом погуляете по парку, распорядитесь по хозяйству и всем домочадцам пожалуетесь: ведь и я… Потом обед, а с ним и опять та же неотвязная дума. После обеда бежите к батюшке, и вся в слезах: батюшка! отец Андрон! ведь когда-то… Наконец, на сон грядущий, призываете урядника и уже прямо высказываетесь: главное, голубчик, чтоб бредней у
нас не было!
Тогда он уж бесстрашно может, на всей своей воле, антибредом заняться, и все будут говорить:"Из какого укромного места этот безвестный рыбарь явился? что-то
мы его как будто прежде
не замечали!"А между тем — он самый и есть!
На третий день — в участок… то бишь утро посвятим чтению"Московских ведомостей". Нехорошо проведем время, а делать нечего. Нужно, голубушка, от времени до времени себя проверять. Потом — на Невский — послушать, как надорванные людишки надорванным голосом вопиют: прочь бредни, прочь! А
мы пройдем мимо, как будто
не понимаем, чье мясо кошка съела. А вечером на свадьбу к городовому — дочь за подчаска выдает — вы будете посаженой матерью, я шафером. Выпьем по бокалу — и домой баиньки.
На четвертый день — дождик. Будем сидеть дома. На обед: уха стерляжья, filets mignons [филе миньон (франц.)], цыпленочек, спаржа и мороженое — вы, тетенька, корсета-то
не надевайте. Хотите, я вам целый ворох «La vie parisienne» [«Парижской жизни» (франц.)] предоставлю? Ах, милая, какие там картинки! Клянусь, если б вы были мужчина —
не расстались бы с ними. А к вечеру опять разведрилось. Ma tante! да
не поехать ли
нам в «Русский Семейный Сад»? — Поехали.
На седьмой день
мы все слова перезабыли. Сидим друг против друга и вздыхаем. Сверх того, я лично чувствую, что у меня во всем теле зуд. Господи! да уж
не кузька ли на меня напал?
И никто
нас за это
не забранил.
А так как
мы с вами именно только такие действия и совершали, то никто
нас в бараний рог и
не согнул: пускай гуляют.
Но ежели бы
мы увлеклись и вздумали напомнить, что"errare humanum est" [человеку свойственно заблуждаться (лат.)], то
нам объяснили бы, что это пословица, вышедшая из употребления, и что
не только ссылаться на нее, но и сомнений по ее поводу возбуждать
не надлежит.
Все это так умно и основательно, что
не согласиться с этими доводами значило бы навлекать на себя справедливый гнев. Но
не могу
не сказать, что мне, как человеку, тронутому"бреднями", все-таки, по временам, представляются кое-какие возражения. И, прежде всего, следующее: что же, однако, было бы хорошего, если б сарматы и скифы и доднесь гоняли бы Макаровых телят? Ведь, пожалуй, и
мы с вами паслись бы в таком случае где-нибудь на берегах Мьи? [Старинное название реки Мойки. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)]
Эти отлично выпеченные, мягкие как пух булки, которые
мы едим, — плод заблуждений; ибо первыйхлебник непременно начал с месива, которого в наше время
не станет есть даже «торжествующая свинья» (см. «За рубежом», гл. VI).
В старину
мы были
не особенно сильны по части определений и в большинстве случаев полагали так: общая польза есть польза квартальных надзирателей.
Вы скажете, может быть, что это с его стороны своего рода"бредни", — так что ж такое, что бредни! Это бредни здоровые, которые необходимо поощрять: пускай бредит Корела! Без таких бредней земная наша юдоль была бы тюрьмою, а земное наше странствие… спросите у вашего доброго деревенского старосты, чем было бы наше земное странствие, если б
нас не поддерживала надежда на сложение недоимок?
"Да
мы всей душой!","да для
нас же лучше!","да у
нас тогда отбоя от покупателев
не будет!" — только и слышалось со всех сторон.
Такова программа всякого современного деятеля, который об общей пользе радеет.
Не бредить,
не заблуждаться, а ходить по лавкам и… внушать доверие. Ибо ежели
мы не будем ходить по лавкам, то у
нас, пожалуй, на вечные времена цена пары рябчиков установится в рубль двадцать копеек. Подумайте об этом, тетенька!
Только уж само собой разумеется, что если
мы решаемся"внушать доверие", то об errare надо отложить попечение и для себя и для других. Потому что, в противном случае, возьмет"молодец"в руки счеты, начнет прикладывать да высчитывать, и окажется, что ничего дешевого у
нас в будущем, кроме кузьки да гессенской мухи,
не предвидится.
Таким образом, оказывается, что «внушать доверие» значит перемещать центр «бредней» из одной среды (уже избредившейся) в другую (еще
не искушенную бредом). Например,
мы с вами обязываемся воздерживаться от бредней, а Корела пусть бредит.
Мы с вами пусть
не надеемся на сложение недоимок, а Корела — пусть надеется. И все тогда будет хорошо, и
мы еще поживем. Да и как еще поживем-то, милая тетенька!
Отсюда, новый девиз: humanum est mentire [человеку свойственно лгать (лат.)], которому предназначено заменить вышедшую из употребления римскую пословицу, и с помощью которой
мы обязываемся на будущее время совершать наш жизненный обиход. Весь вопрос заключается лишь в том, скоро ли
нас уличат? Ежели
не скоро — значит,
мы устроились до известной степени прочно; ежели скоро — значит, надо лгать и устраиваться сызнова.
Задача довольно трудная, но она будет в значительной мере облегчена, ежели
мы дисциплинируем язык таким образом, чтобы он лгал самостоятельно, то есть как бы
не во рту находясь, а где-нибудь за пазухой.
Мы всегда были охотники полгать, но
не могу скрыть, что между прежним, так сказать, дореформенным лганьем и нынешним такая же разница, как между лимоном, только что сорванным с дерева, и лимоном выжатым. Прежнее лганье было сочное, пахучее, ядреное; нынешнее лганье — дряблое, безуханное, вымученное.
С неизреченным злорадством набрасываются эти блудницы на облюбованную добычу, усиливаясь довести ее до степени падали, и когда эти усилия, благодаря общей смуте, увенчиваются успехом, они
не только
не чувствуют стыда, но с бесконечным нахальством и полнейшею уверенностью в безнаказанности срамословят: это
мы сделали!
мы! эта безмолвная, лежащая во прахе падаль — наших рук дело!
И
мы с вами должны сложить руки и выслушивать эти срамословия в подобающем безмолвии, потому что наша речь впереди. А может быть, ни впереди, ни назади — нигде нашей речи нет и
не будет!
Но, к сожалению,
не от
нас с вами зависит осуществление этого разумного проекта.
В молодости за
нами наблюдали, чтоб
мы не предавались вредной праздности, но находились на государственной службе, так что все усилия наши были направлены к тому, чтоб в одном лице совместить и человека и чиновника.
Теперь от
нас требуют, чтоб
мы исключительно об общей пользе радели, а между тем далеко ли время, когда в"бреднях"(упразднение крепостного права — разве это
не величайшая из"бредней"?)
не только ничего потрясательного
не виделось, но и прямо таковые признавались благопотребными и споспешествующими?
Ежели ваш урядник обратится к вам с просьбой:"вместо того, чтобы молочными-то скопами заниматься, вы бы, сударыня, хоть одного потрясателя мне изловить пособили!", то смело отвечайте ему:"
мы с вами в совершенно различных сферах работаем; вы — обязываетесь хватать и ловить, я обязываюсь о преуспеянии молочного хозяйства заботиться;
не будем друг другу мешать, а останемся каждый при своем!"
И
не будет у
нас ни молока, ни хлеба, ни изобилия плодов земных,
не говоря уже о науках и искусствах. Мало того:
мы можем очутиться в положении человека, которого с головы до ног облили керосином и зажгли. Допустим, что этот несчастливец и в предсмертных муках будет свои невзгоды ставить на счет потрясенным основам, но разве это облегчит его страдания? разве воззовет его к жизни?
Которые письма
не нужно, чтоб доходили, — сказал он мне, — те всегда у
нас пропадают".
Вообще я нынче о многом сызнова передумываю, а между прочим и о том: отчего наши письма, от времени до времени,
не доходят по адресу? — и знаете ли, к какому я заключению пришел? — сами
мы во всем виноваты!
Но отчаиваться, однако ж,
не следует, а надо помнить, что
мы не для сего рождены!!
Тем
не менее, если б
мы с вами жили по ту сторону Вержболова (разумеется, оба), то несомненно, что оно было бы вами получено.
Как бы то ни было, но в пропавшем письме
не было и речи ни о каких потрясениях. И, положа руку на сердце, я даже
не понимаю… Но мало ли чего я
не понимаю, милая тетенька?..
Не понимаю, а рассуждаю… все
мы таковы! Коли бы
мы понимали, что,
не понимая… Фу, черт побери, как, однако же, трудно солидным слогом к родственникам писать!
Вот тихие удовольствия, которые встречают вас дома с первых же шагов и пользованию которыми никто в целом мире, конечно,
не воспрепятствует. Но раз вы дали им завладеть собой, тон всей последующей жизни вашей уж найден. И искать больше нечего."Дворникам-то, дворникам-то дали ли на водку?" — С приездом, вашескородие! — "Благодарю! вот вам три марки!" — У
нас, вашескородие, эти деньги
не ходят!.. — Представьте себе!"Ну, так вот вам желтенькая бумажка!" — Счастливо оставаться, вашескородие!
— И всего-то покойный грибков десяток съел, — говорит он, — а уж к концу обеда стал жаловаться. Марья Петровна спрашивает: что с тобой, Nicolas? а он в ответ: ничего, мой друг, грибков поел, так под ложечкой… Под ложечкой да под ложечкой, а между тем в оперу ехать надо — их абонементный день. Ну,
не поехал, меня вместо себя послал. Только приезжаем
мы из театра, а он уж и отлетел!
Сначала она испугалась и чуть на мостовую
не грохнулась; но когда увидела мои распростертые руки, то и сама умилилась душой. А через несколько минут
мы уже беседовали, как старые приятели.
— А как попала?.. жила я в ту пору у купца у древнего в кухарках, а Домнушке шестнадцатый годок пошел. Только стал это старик на нее поглядывать, зазовет к себе в комнату да все рукой гладит. Смотрела я, смотрела и говорю: ну говорю, Домашка, ежели да ты… А она мне: неужто ж я, маменька, себя
не понимаю? И точно, сударь! прошло ли с месяц времени, как уж она это сделала, только он ей разом десять тысяч отвалил. Ну,
мы сейчас от него и отошли.
— Ну, что его жалеть! Пожил-таки в свое удовольствие, старости лет сподобился — чего ему, псу, еще надо? Лежи да полеживай, а то на-тко что вздумал! Ну, хорошо; получили
мы этта деньги, и так мне захотелось опять в Ворошилово, так захотелось! так захотелось! Только об одном и думаю: попрошу у барыни полдесятинки за старую услугу отрезать, выстрою питейный да лавочку и стану помаленьку торговать. Так что ж бы вы думали, Ератидушка-то моя? — зажала деньги в руку и
не отдает!