Неточные совпадения
— А
что, —
говорит, — дашь половину, коли купец
тебе тысячи две отвалит?
—
Ты,
говорит, думаешь,
что я и впрямь с ума спятил, так нет же, все это была штука. Подавай,
говорю, деньги, или прощайся с жизнью; меня,
говорит, на покаянье пошлют, потому
что я не в своем уме — свидетели есть,
что не в своем уме, — а
ты в могилке лежать будешь.
—
Что мне, брат, в твоей жизни,
ты говори дело. Выручать так выручать, а не то выпутывайся сам как знаешь.
Вот и
говорят мужику,
что тебя, мол, какой-то чиновник спрашивал.
—
Ты, —
говорит, — молодец, не буянь, да цигарку-то кинь, не то,
чего доброго, городничий увидит.
„Куда,
говорит, сестру девала?“ Замучил старуху совсем, так
что она, и умирая, позвала его да и
говорит: „Спасибо
тебе, ваше благородие,
что меня, старуху, не покинул, венца мученического не лишил“. А он только смеется да
говорит: „Жаль, Домна Ивановна,
что умираешь, а теперь бы деньги надобны! да куда же
ты, старая, сестру-то девала?“
— Спасибо, господин Желваков, спасибо! —
говорит его высокородие, — это
ты хорошо делаешь,
что стараешься соединить общество! Я буду иметь это в виду, господин Желваков!
Была вдова Поползновейкина, да и та спятила: «Ишь,
говорит, какие у
тебя ручищи-то! так, пожалуй, усахаришь,
что в могилу ляжешь!» Уж я каких ей резонов не представлял: «Это,
говорю, сударыня, крепость супружескую обозначает!» — так куда
тебе!
Вот и припомнил он,
что есть у него друг и приятель Перетыкин: «Он,
говорит,
тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с
тобой напролет ночи у метресс прокучивали, как
ты, как я… помоги брату!» Являюсь я в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
— Мне на
что молчать, мне на то бог язык дал, чтоб
говорить… только от
тебя и слов,
что молчать… а тоже гулять идет!
— Да
ты что ж ничего не
говоришь!
ты посмотри, каковы оси-то!.. глупая!
Ну, я на него смотрю,
что он ровно как обеспамятел:"
Ты что ж, мол,
говорю, дерешься, хозяин? драться,
говорю, не велено!"Ну, он и поприутих, лег опять в карандас да и
говорит: вот,
говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
— Так я, сударь, и пожелал; только
что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко мне:"
Ты,
говорит, делить нас захотел, так я,
говорит,
тебе этого не позволяю, потому как я у графа первый человек! А как
ты, мол, не дай бог, кончишься, так на твоем месте хозяйствовать мне, а не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
— Обидит, сударь, это уж я вижу,
что беспременно обидит! Жалко, уж и как жалко мне Иванушка! Пытал я тоже Кузьму-то Акимыча вразумлять!"Опомнись, мол,
говорю,
ты ли меня родил, или я
тебя родил? Так за
что ж
ты меня на старости-то лет изобидеть хочешь!"
Его сиятельство улыбнулись: «Ну, уж,
говорит, коли так
тебя забрало, дать ему место станового!» Оно выходит и справедливо,
что с вельможами нужно быть завсегда откровенным, — потому
что вельможа, вы понимаете, так воспитан,
что благородство чувств ему доступно…
Только вот, сударь, чудо какое у нас тут вышло: чиновник тут — искусственник,
что ли, он прозывается — «плант,
говорит, у
тебя не как следственно ему быть надлежит», — «А как, мол, сударь, по-вашему будет?» — «А вот,
говорит, как: тут у
тебя,
говорит, примерно, зал состоит, так тут, выходит, следует… с позволенья сказать…» И так, сударь, весь плант сконфузил,
что просто выходит, жить невозможно будет.
А он меня по зубам: я,
говорит,
что хочу, над
тобой изделаю…
Ты говори, любезный, не бойся!
ты представь себе,
что перед
тобою не князь, а твой добрый староста…
На той неделе и то Вера Панкратьевна, старуха-то,
говорит: «
Ты у меня смотри, Александра Александрыч, на попятный не вздумай; я,
говорит, такой счет в правленье представлю,
что угоришь!» Вот оно и выходит,
что теперича все одно: женись — от начальства на
тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят; не женись — в долгу неоплатном будешь, кажный обед из
тебя тремя обедами выйдет, да
чего и во сне-то не видал, пожалуй, в счет понапишут.
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают
тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет
тебе надоедать: «Вот,
говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады,
говорить:
что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж мне! —
говорит, — я,
говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
А он,
ты думаешь,
что мне в ответ?
ты!
говорит, да я!
говорит…
— «А знаешь ли
ты,
говорит, эквилибристику?» — «Нет, мол, Иван Никитич, не обучался я этим наукам: сами изволите знать,
что я по третьему разряду».
Дернов. То-то вот и есть,
что наш брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся, а потом, как выдет на ровную-то дорогу, ну и норовит все на других выместить. Я,
говорит, плясал, ну, пляши же теперь
ты, а мы, мол, вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова
ты там штуки разные выкидывать будешь.
Марья Гавриловна. Ну, ну, полно вздор-то
говорить; а
ты расскажи лучше,
что ты вчера делал,
что тебя целый день не видать было.
Дернов.
Что ж мне, Марья Гавриловна, делать, когда папенька просят; ведь они ваши родители. «
Ты,
говорит, сегодня пятьдесят целковых получил, а меня,
говорит, от самого, то есть, рожденья жажда измучила, словно жаба у меня там в желудке сидит. Только и уморишь ее, проклятую, как полштофика сквозь пропустишь».
Что ж мне делать-то-с? Ведь я не сам собою, я как есть в своем виде-с.
Рыбушкин. Цыц, Машка! я
тебе говорю цыц! Я
тебя знаю, я
тебя вот как знаю… вся
ты в мать, в Палашку, чтоб ей пусто было! заела она меня, ведьма!..
Ты небось думаешь,
что ты моя дочь! нет,
ты не моя дочь; я коллежский регистратор, а
ты титулярного советника дочь… Вот мне его и жалко; я ему это и
говорю…
что не бери
ты ее, Сашка, потому она как есть всем естеством страмная, вся в Палагею… в ту… А
ты, Машка, горло-то не дери, а не то вот с места не сойти — убью; как муху, как моль убью…
Да и его высокородие увидели,
что я все около двери стою: «Ступай,
говорят, любезный, я
тебя не стесняю».
Дернов. Мало ли
что торги! тут, брат, казенный интерес. Я было сунулся доложить Якову Астафьичу,
что для пользы службы за
тобой утвердить надо, да он
говорит: «
Ты, мол, любезный, хочешь меня уверить,
что стакан, сапоги и масло все одно, так я, брат, хошь и дикий человек, а арифметике-то учился, четыре от двух отличить умею».
Было время,
что и горское пили, а нынче горского-то и в подпитии ему не подашь, давай,
говорит, шинпанского, да еще за бороду ухватить
тебя норовит.
«Ну,
говорит, мы теперича пьяни; давай,
говорит, теперича реку шинпанским поить!» Я было ему в ноги: «За
что ж: мол, над моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!» И слушать не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину! мало дюжины, цельный ящик давай! а не то,
говорит, сейчас все твои плоты законфескую, и пойдешь
ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего: велел я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да и велел им вило-то в реку бросить.
А он только икает: «Вот,
говорит, это
тебе, значит, трессировка, чтоб
ты знал,
что в моей власти и по шерсти
тебя погладить, и за вихор драть… весь
ты,
говорит, в моих руках, и
ты и потомство твое!» Так вот она какова, наша-то коммерция!
Выходит, совсем мы и обробели по той причине,
что всяк
тебе говорит: куда
ты лезешь?
Да с тех-то пор и идет у них дебош: то женский пол соберет, в горнице натопит, да в
чем есть и безобразничает, или зазовет к себе приказного какого ни на есть ледящего: «Вот,
говорит,
тебе сто рублев, дозволь, мол, только себя выпороть!» Намеднись один пьянчужка и согласился, да только
что они его, сударь, выпустили, он стал в воротах, да и кричит караул.
А все-таки странно,
что я сегодня целый вечер сижу дома и один. Где бы они могли быть все? у Порфирия Петровича — не может быть: он так мил и любезен,
что всегда меня приглашает; Александр Андреич тоже души во мне не слышит:"
Ты,
говорит, только проигрывай, а то хоть каждый день приезжай".
—
Что ж
ты молчишь?
ты говори: отвалятся или нет?
Не смыслите, как и себя-то соблюсти, а вот
ты на меня посмотри — видал ли
ты эких молодцов?"И знаете, ваше благородие, словами-то он, пожалуй, не
говорит, а так всей фигурой в лицо
тебе хлещет,
что вот он честный, да образованный, так ему за эти добродетели молебны служить следует.
Дал я ему поуспокоиться — потому
что он даже из себя весь вышел — да и
говорю потом:"Ведь вот
ты, ваше благородие (я ему и
ты говорил, потому
что уж больно он смирен был), баешь,
что, мол, подлеца подлецом называть, а это,
говорю, и по християнству нельзя, да и начальство пожалуй не позволит.
А
ты вот мне
что скажи:
говоришь ты,
что не мы для него, а он для нас поставлен, а самих-то
ты нас, ваше благородие, и скотами и баранами обзываешь — как же это так?
Вот-с, и приехали мы на место, и
говорю я ему,
что ведь эти дела надо, Михайло Трофимыч, с осторожностью делать; не кричи, ваше благородие, а
ты полегоньку, да с терпеньем.
Тот вдруг как вскочит:"Вот как бил! вот как бил!" — да такую ли ему, сударь, встрепку задал,
что тот и жизни не рад."Коли
ты,
говорит, не смыслишь, так не в свое дело не суйся!"А за перегородкой-то смех, и всех пуще заливается та самая стряпка, которой он своих собственных три целковых дал.
Кажется, так бы и расцеловал его: такой он там хитрый да смышленый из бумаги-то смотрит!"Однако, —
говорю я ему, — как бы
тебе этак, ваше благородие, бога не прогневить!"–"А
что?"–"Да так, уж больно
ты хорошо себя описал, а ведь посмотреть, так
ты дело-то испортил только".
Повторяю вам, вы очень ошибаетесь, если думаете,
что вот я призову мужика, да так и начну его собственными руками обдирать… фи! Вы забыли,
что от него там бог знает
чем пахнет… да и не хочу я совсем давать себе этот труд. Я просто призываю писаря или там другого, et je lui dis:"Mon cher, tu me dois tant et tant", [и я ему
говорю «Дорогой мой,
ты мне должен столько то и столько то» (франц.).] — ну, и дело с концом. Как уж он там делает — это до меня не относится.
Пришел ко мне мужик и
говорит, чтоб я вошел в его положение."У
тебя, братец, свое там начальство есть, — отвечаю я ему, — сход там,
что ли, голова, писаря".
Я не внял голосу сердца, которое
говорило мне:"Пощади бедную женщину! она не знала сама,
что делает; виновата ли она,
что ты не в состоянии определить душевную болезнь, которою она была одержима?"
— Вот, дружище, даже поврать не дадут — вот
что значит совесть-то налицо! У меня, душа моя, просто; я живу патриархом; у меня всякий может
говорить все,
что на язык взбредет… Анна Ивановна! потчуй же гостя, сударыня! Да
ты к нам погостить,
что ли?
— Да
ты это так только, Полинька,
говоришь, чтоб свалить с себя, а по-моему, и семейная жизнь —
чем же не жизнь?
Однако, как бы
ты думал?
говорил он,
говорил со мною, да вдруг, так, знаешь, в скобках, и дал мне почувствовать,
что ему такой-то действительный статский советник Стрекоза внучатным братом приходится, а княгиня, дескать, Оболдуй-Тараканова друг детства с его женою, а вчера, дескать, у них раут был, баронесса Оксендорф приезжала…
— Так
ты говоришь,
что ржи хорошие? — произнес он.
— Я ему
говорил тоже,
что, мол, нас и барин николи из своих ручек не жаловал, а
ты, мол, колбаса, поди како дело завел, над христианским телом наругаться! Так он пуще еще осерчал, меня за бороду при всем мире оттаскал:"Я,
говорит, всех вас издеру! мне,
говорит, не указ твой барин! барин-то, мол, у вас словно робенок малый, не смыслит!"
— А
что ни
говорите, — продолжал он, — жизнь — отличная вещь, особливо если есть человек, который
тебя понимает, с кем можешь сказать слово по душе!