Неточные совпадения
Убиица-то он один, да знакомых да сватовей у него чуть не целый уезд;
ты вот и поди перебирать всех этих знакомых, да
и преступника-то подмасли, чтоб он побольше народу оговаривал: был, мол, в таком-то часу у такого-то крестьянина? не пошел ли от него к такому-то? а часы выбирай те, которые нужно… ну,
и привлекай,
и привлекай.
Вот и вздумал он поймать Ивана Петровича,
и научи же он мещанинишку: „Поди, мол,
ты к лекарю, объясни, что
вот так
и так, состою на рекрутской очереди не по сущей справедливости, семейство большое: не будет ли отеческой милости?“
И прилагательным снабдили, да таким, знаете, все полуимперьялами, так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой
и свидетели,
и все как следует устроено: погиб Иван Петрович, да
и все тут.
Вот и говорят мужику, что
тебя, мол, какой-то чиновник спрашивал.
Так вот-с какие люди бывали в наше время, господа; это не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр был. Нам
и денег, бывало, не надобно, коли сами в карман лезут; нет,
ты подумай да прожект составь, а потом
и пользуйся.
«Нет, говорит,
тебе пощады! сам, говорит, не пощадил невинность, так клади теперича голову на плаху!»
Вот я
и так
и сяк — не проймешь его, сударь, ничем!
— Да
ты попробуй прежде, есть ли сахар, — сказал его высокородие, — а то намеднись, в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский мне это рассказал… Такой, право, чудак!.. А благонравный! Я, знаешь, не люблю этих
вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб был человек благонравен
и предан… Да
ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!
— Ну, то-то же! Впрочем,
ты у меня молодец!
Ты знаешь, что
вот я завтра от вас выеду,
и мне все эта голова показываться будет… так
ты меня успокой!
—
И ни-ни! — отвечает Дмитрий Борисыч, махая руками, — что
ты! что
ты!
ты, пожалуй, опять по-намеднишнему налижешься!
Вот уедет его высокородие — тогда хоть графин выпей… Эй, музыканты!
— У кухмистера за шесть гривен обед бирали,
и оба сыты бывали? — продолжает Алексей Дмитрич, — а ждал ли
ты, гадал ли
ты в то время, чтоб
вот, например, как теперича… стоит перед
тобой городничий — слушаю-с; исправник к
тебе входит — слушаю-с; судья рапортует — слушаю-с… Так
вот, брат, мы каковы!
Вот и припомнил он, что есть у него друг
и приятель Перетыкин: «Он, говорит,
тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с
тобой напролет ночи у метресс прокучивали, как
ты, как я… помоги брату!» Являюсь я в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
— Так-с, без этого нельзя-с.
Вот и я тоже туда еду; бородушек этих, знаете, всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие, а
и в писании сказано: овцы без пастыря — толку не будет. А я вам истинно доложу, что тем эти бороды мне любезны, что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он
тебя, например, на обед: ну, надоела борода —
и вон ступай.
И не то чтоб стар был — всего лет не больше тридцати —
и из себя недурен,
и тенор такой сладкий имел, да
вот поди
ты с ним! рассудком уж больно некрепок был, не мог сносить сивушьего запаха.
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как
ты сел
вот так, а я села
вот этак, а потом
ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а
ты»…
и пошла,
и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет,
и все не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
— Да;
вот я тут с полчаса уж дежурю, — отвечает он с некоторым ожесточением, —
и хоть
ты что хочешь!
и кашлять принимался,
и ногами стучал — нейдет никто! а между тем сам я слышу, как они в соседней комнате разливаются-хохочут!
—
Ты мне
вот и платьишка-то порядочного сделать не можешь! — говорит жена, — а тоже на гулянье идет!
— Ну
вот, этак-то ладно будет, — сказал он, переводя дух, — спасибо, баринушко,
тебе за ласку. Грошиков-то у меня, вишь, мало, а без квасу
и идти-то словно неповадно… Спасибо
тебе!
Как же
ты зимой тут живешь, старче?" — вопросил я его."А отчего мне-ка не жить, — отвечал он, — снегом келейку мою занесет,
вот и тепло мне, живу без нужды, имя Христово прославляючи".
— Так как же тут не поверуешь, сударь! — говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, — конечно, живем мы
вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну
и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там
и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну
и восчувствуешь,
и растопится в
тебе сердце, мягче воску сделается!..
— Ах
ты господи!.. есть же на свете счастливцы!
вот, например, графы
и князья: они никаких этих Прошек не знают!
Ну, я на него смотрю, что он ровно как обеспамятел:"
Ты что ж, мол, говорю, дерешься, хозяин? драться, говорю, не велено!"Ну, он
и поприутих, лег опять в карандас да
и говорит:
вот, говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
— Это
ты, сударь, хорошо делаешь, что папыньку с мамынькой не забываешь… да
и хорошо ведь в деревне-то!
Вот мои ребятки тоже стороною-то походят-походят, а всё в деревню же придут! в городе, бат, хорошо, а в деревне лучше. Так-то, сударь!
— Так я, сударь,
и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко мне:"
Ты, говорит, делить нас захотел, так я, говорит,
тебе этого не позволяю, потому как я у графа первый человек! А как
ты, мол, не дай бог, кончишься, так на твоем месте хозяйствовать мне, а не Ивану, потому как он малоумный!"Так
вот, сударь, каки ноне порядки!
Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он
и будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы
вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых лет горячность имею, так мне такие истории… знаете ли, что я вам скажу? как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть, так даже кровь в
тебе кипит: такая это отвратительная картина!
Только
вот, сударь, чудо какое у нас тут вышло: чиновник тут — искусственник, что ли, он прозывается — «плант, говорит, у
тебя не как следственно ему быть надлежит», — «А как, мол, сударь, по-вашему будет?» — «А
вот, говорит, как: тут у
тебя, говорит, примерно, зал состоит, так тут, выходит, следует… с позволенья сказать…»
И так, сударь, весь плант сконфузил, что просто выходит, жить невозможно будет.
Малявка. Только прихожу я это на стан, а барии в ту пору
и зачал мне говорить: «Семенушка, говорит, коровника у
тебя моей супружнице оченно понравилась, так
вот, говорит,
тебе целковый, будто на пенное; приводи, говорит, коровушку завтра на стан…»
Ты посуди сам: ведь я у них без малого целый месяц всем как есть продовольствуюсь:
и обед,
и чай,
и ужин — все от них; намеднись
вот на жилетку подарили, а меня угоразди нелегкая ее щами залить; к свадьбе тоже все приготовили
и сукна купили — не продавать же.
На той неделе
и то Вера Панкратьевна, старуха-то, говорит: «
Ты у меня смотри, Александра Александрыч, на попятный не вздумай; я, говорит, такой счет в правленье представлю, что угоришь!»
Вот оно
и выходит, что теперича все одно: женись — от начальства на
тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят; не женись — в долгу неоплатном будешь, кажный обед из
тебя тремя обедами выйдет, да чего
и во сне-то не видал, пожалуй, в счет понапишут.
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают
тебя, ругают, — кажется,
и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет
тебе надоедать: «
Вот, говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады, говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж мне! — говорит, — я, говорит, человек старый, слабый!»
Вот и поди с ним!
Намеднись к откупщику посылал, чтоб, по крайности, хошь ведро водки отпустил, так куда
тебе: «У нас, говорит, до правленья
и касательства никакого нет, а
вот, говорит, разве бутылку пива на бедность»…
— "А эквилибристика, говорит,
вот какая наука, чтоб перед начальником всегда в струне ходить, чтобы ноги у
тебя были не усталые, чтоб когда начальство
тебе говорит: «Кривляйся, Сашка!» — ну,
и кривляйся! а «сиди, Сашка, смирно» — ну, смирно
и сиди, ни единым суставом не шевели, а то неравно у начальства головка заболит.
Вот и выходит, значит, что кривляк этих столько развелось, что
и для того, чтоб подличать-то
тебе позволили, нужен случай, протекция нужна; другой
и рад бы, да случая нет.
Дернов. То-то
вот и есть, что наш брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся, а потом, как выдет на ровную-то дорогу, ну
и норовит все на других выместить. Я, говорит, плясал, ну, пляши же теперь
ты, а мы, мол,
вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова
ты там штуки разные выкидывать будешь.
Господи! что ж это
и за жизнь за такая! другие, посмотришь, то по гостям, то в клуб, а
ты вот тут день-деньской дома сиди.
Бобров. Нельзя было — дела; дела — это уж важнее всего; я
и то уж от начальства выговор получил; давеча секретарь говорит: «У
тебя, говорит, на уме только панталоны, так
ты у меня смотри».
Вот какую кучу переписать задал.
Марья Гавриловна. Это
ты не глупо вздумал. В разговоре-то вы все так, а
вот как на дело пойдет, так
и нет вас. (Вздыхает.) Да что ж
ты, в самом деле, сказать-то мне хотел?
Рыбушкин. Цыц, Машка! я
тебе говорю цыц! Я
тебя знаю, я
тебя вот как знаю… вся
ты в мать, в Палашку, чтоб ей пусто было! заела она меня, ведьма!..
Ты небось думаешь, что
ты моя дочь! нет,
ты не моя дочь; я коллежский регистратор, а
ты титулярного советника дочь…
Вот мне его
и жалко; я ему это
и говорю… что не бери
ты ее, Сашка, потому она как есть всем естеством страмная, вся в Палагею… в ту… А
ты, Машка, горло-то не дери, а не то
вот с места не сойти — убью; как муху, как моль убью…
Рыбушкин. Увести! меня увести! Сашка! смотри на него! (Указывая на Боброва.) Это
ты знаешь ли кто? не знаешь? Ну, так это тот самый титулярный советник… то есть, для всех он писец, а для Машки титулярный советник. Не связывайся
ты, Сашка, с нею…
ты на меня посмотри:
вот я гуляю,
и ты тоже гуляй. (Поет.) Во-о-озле речки…
Рыбушкин (почти засыпает). Ну да… дда!
и убью! ну что ж,
и убью! У меня, брат Сашка, в желудке жаба, а в сердце рана…
и все от него… от этого титулярного советника… так
вот и сосет, так
и сосет… А
ты на нее не смотри… чаще бей… чтоб помнила, каков муж есть… а мне… из службы меня выгнали… а я, ваше высоко… ваше высокопревосходительство… ишь длинный какой — ей-богу, не виноват… это она все… все Палашка!.. ведьма
ты! ч-ч-ч-е-орт! (Засыпает; Дернов уводит его.)
Вместо того чтобы встать пораньше да на базар сходить, а она до сих пор в постели валяется! я, говорит, не кухарка
тебе далась,
вот и разговаривай с ней.
Дернов. То-то кровать! Подарил кровать, да
и кричит, что ему
вот месяц с неба сыми да на блюде подай. Все вы, здешние колотырники [42], только кляузы бы да ябеды вам сочинять… голь непокрытая! А
ты затеял дело, так
и веди его делом, широкой, то есть, рукой.
Марья Гавриловна. А
ты не храбрись! больно я
тебя боюсь.
Ты думаешь, что муж, так
и управы на
тебя нет… держи карман!
Вот я к Петру Петровичу пойду, да
и расскажу ему, как
ты над женой-то озорничаешь! Ишь
ты! бока ему отломаю! Так он
и будет
тебе стоять, пока
ты ломать-то их ему будешь!
Скопищев. А
ты бы, Александра Александрыч, попреж ее-то самоё маленько помял… У меня
вот жена-покойница такая же была, так я ее, бывало, голубушку, возьму, да всю по суставчикам
и разомну… (Вздыхает.) Такая ли опосля шелковая сделалась! Кровать, вишь, скрипит! а где ж это видано, чтоб кровать не скрипела, когда она кровать есть!
А он только икает: «
Вот, говорит, это
тебе, значит, трессировка, чтоб
ты знал, что в моей власти
и по шерсти
тебя погладить,
и за вихор драть… весь
ты, говорит, в моих руках,
и ты и потомство твое!» Так
вот она какова, наша-то коммерция!
Цена-то сегодня полтина, а завтра она рубль;
ты думаешь, как бы
тебе польза, аи выходит, что
тебе же шею наколотят;
вот и торгуй!
А то
вот не хочешь ли на мели посидеть, или совсем затонуть; или
вот рабочие у
тебя с барок поубегут — ну,
и плати за всё втридорога.
Ижбурдин. Какие они, батюшка, товарищи?
Вот выпить, в три листа сыграть — это они точно товарищи, а помочь в коммерческом деле — это, выходит, особь статья. По той причине, что им же выгоднее, коли я опоздаю ко времени, а как совсем затону —
и того лучше. Выходит, что коммерция, что война — это сюжет один
и тот же. Тут всякий не то чтоб помочь, а пуще норовит как ни на есть
тебя погубить, чтоб ему просторнее было. (Вздыхает.)
Ижбурдин. А как бы вам объяснить, ваше благородие? Называют это
и мошенничеством, называют
и просто расчетом — как на что кто глядит. Оно конечно,
вот как тонешь, хорошо, как бы кто
тебе помог, а как с другого пункта на дело посмотришь, так ведь не всякому же тонуть приходится. Иной двадцать лет плавает,
и все ему благополучно сходит: так ему-то за что ж тут терять? Это ведь дело не взаимное-с.
Палахвостов. Знаю, брат, знаю. Знаю, что умри
вот сегодня у
тебя отец, так
ты бы
и прах-от его завтра по ветру развеял. А
вот ужо лишит он
тебя родительского благословенья!
Да с тех-то пор
и идет у них дебош: то женский пол соберет, в горнице натопит, да в чем есть
и безобразничает, или зазовет к себе приказного какого ни на есть ледящего: «
Вот, говорит,
тебе сто рублев, дозволь, мол, только себя выпороть!» Намеднись один пьянчужка
и согласился, да только что они его, сударь, выпустили, он стал в воротах, да
и кричит караул.
Так неужто ж эки-то сорванцы лучше нас, стариков! (К Сокурову.) Так-то
вот и ты, паренек, коли будешь родительским благословением брезговать, пойдет на ветер все твое достояние.