Неточные совпадения
А так как, в ожидании, надобно же
мне как-нибудь провести время, то
я располагаюсь у себя в кабинете и выслушиваю, как один приятель
говорит: надо обуздать мужика, а другой: надо обуздать науку.
— Очень уж вы, сударь, просты! — утешали
меня мои м — ские приятели. Но и это утешение действовало плохо. В первый раз в жизни
мне показалось, что едва ли было бы не лучше, если б про
меня говорили: «Вот молодец! налетел, ухватил за горло — и делу конец!»
— Пустое дело. Почесть что задаром купил. Иван Матвеич, помещик тут был, господин Сибиряков прозывался. Крестьян-то он в казну отдал. Остался у него лесок — сам-то он в него не заглядывал, а лесок ничего, хоть на какую угодно стройку гож! — да болотце десятин с сорок. Ну, он и
говорит, Матвей-то Иваныч: «Где
мне,
говорит, с этим дерьмом возжаться!» Взял да и продал Крестьян Иванычу за бесценок. Владай!
—
Я вот что думаю, —
говорит он, — теперича
я ямщик, а задумай немец свою тройку завести — ни в жизнь
мне против его не устоять.
Намеднись
я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он
мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите?
говорит, — неужто ж,
говорит, ты не понимаешь, что лошадь твоя тебе хлеб дает?» Ну, а нам как этого не понимать?
— Известно, понимаем.
Я вот тоже Крестьяну-то Иванычу и
говорю: «А тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет,
говорит, не чищивали». — «Ну, а нас,
говорю, чистили. Только и всего». Эй, вы, колелые!
—
Я прежде пар триста пеунов в Питер отправлял, —
говорил хозяин, — а прошлой зимой и ста пар не выходил!
Станция была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он
говорил: вот
я в стакан дышу, а коли захочется, так и плюну, а ты будешь чай из него пить… дуррак!
«Ну,
говорит, пиши, Богдан Богданыч, расписку, пока
я долг готовить буду».
«Сам ты,
говорит, передо
мной, Богдан Богданыч, сейчас сознался, что деньги с
меня сполна получил, следственно, и дожидаться тебе больше здесь нечего».
— Сколько смеху у нас тут было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» —
говорит. А наш ему: «Ладно,
говорит; ты, немец, обезьяну,
говорят, выдумал, а
я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
Что я-то исполнить должен, то есть работу-то мою, всю расписал, как должно, а об себе вот что сказал: «А
я,
говорит, Василий Порфиров, обязуюсь заплатить за таковую работу тысячу рублей, буде
мне то заблагорассудится!»
Ты,
говорит, в разное время двести рублей уж получил, так вот тебе еще двести рублей — ступай с богом!» — «Как,
говорю, двести!
мне восемьсот приходится».
— «Что ж,
говорит,
я с моим удовольствием!» И начали они вдвоем Скачкова усовещивать: «И что это ты все шампанское да шампанское — ты водку пей!
«Нет,
говорит, ты, голубчик, по всем острогам сидеть будешь, а
мне с тобой жить после того!
— Одного
я боюсь, —
говорит он, — чтоб Тихон Никанорыч сам не явился на торги!
— Ничего; даже похвалил. «Ты,
говорит, дураком
меня сделал — так
меня и надо. Потому ежели мы дураков учить не будем, так нам самим на полку зубы класть придется».
— Или,
говоря другими словами, вы находите
меня, для первой и случайной встречи, слишком нескромным… Умолкаю-с. Но так как, во всяком случае, для вас должно быть совершенно индифферентно, одному ли коротать время в трактирном заведении, в ожидании лошадей, или в компании, то надеюсь, что вы не откажетесь напиться со
мною чаю. У
меня есть здесь дельце одно, и ручаюсь, что вы проведете время не без пользы.
Кстати:
говоря о безуспешности усилий по части насаждения русской бюрократии,
я не могу не сказать несколько слов и о другом, хотя не особенно дорогом моему сердцу явлении, но которое тоже играет не последнюю роль в экономии народной жизни и тоже прививается с трудом.
Я разумею соглядатайство.
И таким образом проходят годы, десятки лет, а настоящих, серьезных соглядатаев не нарождается, как не нарождается и серьезных бюрократов.
Я не
говорю, хорошо это или дурно, созрели мы или не созрели, но знаю многих, которые и в этом готовы видеть своего рода habeas corpus.
Я даже помню, как он судился по делу о сокрытии убийства, как его дразнили за это фофаном и как он оправдывался,
говоря, что «одну минуточку только не опоздай он к секретарю губернского правления — и ничего бы этого не было».
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю
я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи,
говорю! тебе,
говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем,
говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
Может быть, он раскается!» И стал
я ему
говорить: «Не для забавы, Валериан Павлыч, и не для празднословия пришел
я к вам, а по душевному делу!» — «Слушаю-с»,
говорит.
Я,
говорит, к вам не хожу и вас к себе подслушивать не прошу!»
Берут полевой цветок и ждут, пока из чашечки его выползет букашка; в ожидании кричат: «Поп! поп! выпусти собаку!» (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)] Подошел
я к одному: «Друг мой! кто тебя этому научил?» — «Новый учитель»,
говорит.
Когда
я у вас в школе учителем был, то вы подобных неистовых слов не
говаривали!..»
Что они там
говорили, какие оправдания против моих доношений принесли — этого
я не знаю.
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу
я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну,
я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри,
говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он
мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
Говорят, это, они, а
я между народом стою и слушаю-с.
И все
мне думается: что-то как будто они неловко
говорят!
Читаем мы вечером «житие», только он вдруг на одном месте остановил нас:"Сестрицы!
говорит, если
я, по старой привычке, скощунствую, так вы
меня, Христа ради, простите!"И скощунствовал-таки, не удержался.
И вдруг — что ж слышим!"А что,
говорит, не объясните ли вы
мне, сестрицы, чего во
мне больше: малодушия или малоумия?
"Да поймите же вы
меня,
говорит: ведь
я доподлинно знаю, что ничего этого нет, а между тем вот сижу с вами и четки перебираю!"Так это нас с сестрицей офраппировало, что мы сейчас же за отцом Федором гонца послали.
Дело, о котором
я говорил вам в последнем письме моем, продолжало развиваться с ужасающею быстротой.
Милая маменька! Помнится, что в одном из предыдущих писем
я разъяснял вам мою теорию отношений подчиненного к начальнику.
Я говорил, что с начальниками нужно быть сдержанным и всячески избегать назойливости. Никогда не следует утомлять их… даже заявлениями преданности. Всё в меру, милая маменька! все настолько; чтобы физиономия преданного подчиненного не примелькалась, не опротивела!
И все эти люди, которые завтра же с полною готовностью проделают всё то, что
я проделал вчера, без всякого стыда
говорят вам о каких-то основах и краеугольных камнях, посягательство на которые равносильно посягательству на безопасность целого общества!
Меня будут заставлять каждодневно обвинять,
я каждый день буду одерживать победы над присяжными заседателями — и генерал будет
говорить, что
я только исполняю свою обязанность.
Голубые глаза его слегка потускнели, вследствие старческой слезы, но смотрели по-прежнему благодушно, как будто
говорили: зачем тебе в душу мою забираться?
я и без того весь тут!
— Что и
говорить! Вот и у вас, сударь, головка-то беленька стала, а об стариках и
говорить нечего. Впрочем,
я на себя не пожалуюсь: ни единой во
мне хворости до сей поры нет! Да что же мы здесь стоим! Милости просим наверх!
— Нечего, сударь, прежнего жалеть! Надо дело
говорить: ничего в «прежнем» хорошего не было!
Я и старик, а не жалею. Только вонь и грязь была. А этого добра, коли кому приятно, и нынче вдоволь достать можно. Поезжай в"Пешую слободу"да и живи там в навозе!
— Я-то сержусь!
Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же
я и пользу имею, как не от мужичка!
Я вот только тебе по-христианскому
говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь
мне с мужика получать! уж
я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Посмотри! что ж, и посмотреть не худое дело! Старики
говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И
я вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у
меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно как тебя ждал!
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он
мне много, да мудрено что-то.
Я ему
говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он
мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну,
я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у
меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Не
говори ты этого, сударь, не греши! В семье ли человек или без семьи? Теперича
мне хоть какую угодно принцессу предоставь — разве
я ее на мою Анну Ивановну променяю! Спаси господи! В семью-то придешь — ровно в раю очутишься! Право! Благодать, тишина, всякий при своем месте — истинный рай земной!
Напрасно буду
я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты
говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если
я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
— И
я то же
говорю, а барин вот ломается.
— Кто об твоих правах
говорит! Любуйся! смотри! А главная причина: никому твоя земля не нужна, следственно, смотри на нее или не смотри — краше она от того не будет. А другая причина: деньги у
меня в столе лежат, готовы. И в Чемезово ехать не нужно. Взял, получил — и кати без хлопот обратно в Питер!
Я помню, смотрит, бывало, папенька в окошко и
говорит:"Вот пьяницу-станового везут". Приедет ли становой к помещику по делам — первое ему приветствие:"Что, пьяница! видно, кур по уезду сбирать ездишь!"Заикнется ли становой насчет починки мостов — ответ:"Кроме тебя, ездить здесь некому, а для тебя, пьяницы, и эти мосты — таковские". Словом сказать, кроме «пьяницы» да «куроеда», и слов ему никаких нет!
В прежние времена
говаривали:"Тайные помышления бог судит, ибо он один в совершенстве видит сокровенную человеческую мысль…"Нынче все так упростилось, что даже становой, нимало не робея,
говорит себе:"А дай-ка и
я понюхаю, чем в человеческой душе пахнет!"И нюхает.
Еще на днях один становой-щеголь
мне говорил:"По-настоящему, нас не становыми приставами, а начальниками станов называть бы надо, потому что
я, например, за весь свой стан отвечаю: чуть ежели кто ненадежен или в мыслях нетверд — сейчас же к сведению должен дать знать!"Взглянул
я на него — во всех статьях куроед! И глаза врозь, и руки растопырил, словно курицу поймать хочет, и носом воздух нюхает. Только вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов таких мундирчиков не бывало!