Неточные совпадения
Настенька села на довольно отдаленное кресло. Генеральша лениво повернула к ней голову и несколько минут смотрела на нее своими мутными серыми глазами. Настенька думала, что она
хочет что-нибудь ее спросить, но генеральша ни слова не
сказала и, поворотив голову в другую сторону, где навытяжке сидела залитая в брильянтах откупщица, проговорила...
Вдруг, например,
захотела ездить верхом, непременно заставила купить себе седло и, несмотря на то, что лошадь была не приезжена и сама она никогда не ездила, поехала, или, лучше
сказать, поскакала в галоп, так что Петр Михайлыч чуть не умер от страха.
— Знаю, сударь, знаю; великие наши астрономы ясно читают звездную книгу и аки бы пророчествуют. О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй! —
сказал опять старик, приподняв глаза кверху, и продолжал как бы сам с собою. — Знамения небесные всегда предшествуют великим событиям; только сколь ни быстр разум человека, но не может проникнуть этой тайны,
хотя уже и многие другие мы имеем указания.
— Не
хотите ли в сад погулять? —
сказала она, воспользовавшись тем, что Калинович часто брался за голову.
Хотя еще бессмертный Карамзин наш
сказал, что Парнас — гора высокая и дорога к ней негладкая; но зачем же совершенно возбранять на него путь молодым людям?
— Однако позвольте взглянуть, как там напечатано, —
сказал Калинович и, взяв книжку журнала,
хотел было читать, но остановился… — Нет, не могу, — проговорил он, опять берясь за голову, — какое сильное, однако, чувство, видеть свое произведение в печати… читать даже не могу!
— Пошел домой, я не
хочу с тобой, скотом, ехать! —
сказал он и пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под нос и, как ни в чем не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.
После обеда перешли в щегольски убранный кабинет, пить кофе и курить. М-lle Полине давно уж хотелось иметь уютную комнату с камином, бархатной драпировкой и с китайскими безделушками; но сколько она ни ласкалась к матери, сколько ни просила ее об этом, старуха, израсходовавшись на отделку квартиры, и слышать не
хотела. Полина, как при всех трудных случаях жизни,
сказала об этом князю.
— Ах, конечно, это очень приятно! —
сказала кротко и тихим голосом княгиня, до сих пор еще красавица,
хотя и страдала около пяти лет расстройством нерв, так что малейший стук возбуждал у ней головные боли, и поэтому князь оберегал ее от всякого шума с неусыпным вниманием.
«Нас приглашают на этот вечер — зачем? Вероятно, он сам этого требовал и только не
хотел нам
сказать. О душка мой, Калинович!..» — заключила она мысленно.
— Что ж вы такое
хотите от меня? Неужели, чтоб я целый век свой сидел, не шевелясь, около вашей, с позволения
сказать, юбки? — проговорил он.
— Сейчас только сам
хотел идти к вам, —
сказал он, подходя и обнимая его.
— Не
хотите ли вы съесть что-нибудь? Мы обедаем поздно, —
сказал князь.
— Глас народа, говорит пословица, глас божий. Во всякой сплетне есть всегда тень правды, — начал он. — Впрочем, не в том дело.
Скажите вы мне… я вас решительно
хочу сегодня допрашивать и надеюсь, что вы этим не обидитесь.
Вот, любезный мой Яков Васильич, что я
хотел и почти считал своей обязанностью
сказать вам, и еще раз повторю: обдумайте и оглядите внимательно ваше положение.
— Нет, ничего; пойдем так… Пускай все видят: я
хочу этого! —
сказала она.
Калинович обрадовался. Немногого в жизни желал он так, как желал в эту минуту, чтоб Настенька вышла по обыкновению из себя и в порыве гнева
сказала ему, что после этого она не
хочет быть ни невестой его, ни женой; но та оскорбилась только на минуту, потому что просила сделать ей предложение очень просто и естественно, вовсе не подозревая, чтоб это могло быть тяжело или неприятно для любившего ее человека.
— Два обеда! —
сказал он лакею. — Voulez-vous du vin? [
Хотите вина? (франц.).] — обратился он к своей даме.
— Ну, когда
хочешь, так и не перед смертью, —
сказал с грустной улыбкой Зыков. — Это жена моя, а ей говорить о тебе нечего, знает уж, — прибавил он.
Неужели ты
хочешь, чтоб он был каким-нибудь Дубовским, которому вымарают целую часть, а он
скажет очень спокойно, что это ничего, и напишет другую…
«Этакий бесстрастный болван!» — подумал Калинович и
хотел уже выпроводить гостя,
сказав, что спать
хочет, но в это время вошел лакей.
— Кого же он балует, помилуйте! Город без свежего глотка воздуха, без религии, без истории и без народности! — произнес Белавин, вздохнув. — Ну что вы, однако,
скажете мне, — продолжал он, — вы тогда говорили, что
хотите побывать у одного господина… Как вы его нашли?
Ты поймешь, конечно, все, что я
хотел тебе
сказать, и снова дружески протянешь руку невольному мученику самого себя.
— Нет… я не выйду, —
сказала она, — мне будет неловко… все, как
хочешь, при наших отношениях… Я лучше за ширмами послушаю, как вы, два умные человека, будете говорить.
— Да, действительно, я именно этого и
хочу достигнуть, — согласился студент. — Но вы превосходны! — обратился он к Настеньке. — И, конечно… я не смею, но это было бы благодеяние — если б позволили просить вас сыграть у нас Юлию. Театр у нашей хорошей знакомой, madame Volmar… я завтра же съезжу к ней и
скажу: она будет в восторге.
Если б я, например, на фортепьяно
захотела играть, я уверена, что он ничего бы не
сказал, потому что это принято и потому что княжны его играют; но за то только, что я смела пожелать играть на театре, он две недели говорит мне колкости и даже в эту ужасную для меня минуту не забыл укорить!
— Ну,
скажите, пожалуйста, что он говорит? — воскликнула она, всплеснув руками. — Тебя, наконец, бог за меня накажет, Жак! Я вот прямо вам говорю, Михайло Сергеич; вы ему приятель; поговорите ему… Я не знаю, что последнее время с ним сделалось: он мучит меня… эти насмешки… презрение… неуважение ко мне… Он, кажется, только того и
хочет, чтоб я умерла. Я молюсь, наконец, богу: господи! Научи меня, как мне себя держать с ним! Вы сами теперь слышали… в какую минуту, когда я потеряла отца, и что он говорит!
— Ах, господину… господину… — повторила Полина, —
скажи, что
хочешь, — мне все равно!
— Послушайте, однако, — начала она, — я сама
хочу быть с вами откровенна и
сказать вам, что я тоже любила когда-то и думала вполне принадлежать одному человеку. Может быть, это была с моей стороны ужасная ошибка, которой, впрочем, теперь опасаться нечего! Человек этот, по крайней мере для меня, умер; но я его очень любила.
— Ах, да, знаю, знаю! — подхватила та. — Только постойте; как же это сделать? Граф этот… он очень любит меня, боится даже… Постойте, если вам теперь ехать к нему с письмом от меня, очень не мудрено, что вы затеряетесь в толпе: он и будет
хотеть вам что-нибудь
сказать, но очень не мудрено, что не успеет. Не лучше ли вот что: он будет у меня на бале; я просто подведу вас к нему, представлю и
скажу прямо, чего мы
хотим.
— Гм! — повторил он насмешливым тоном и
хотел кажется, еще что-то
сказать, но промолчал.
— Давно уж, друг мой, — начала она с грустной улыбкой, — прошло для меня время хранить и беречь свое имя, и чтоб тебе доказать это,
скажу прямо, что меня удержало от близкой интриги с ним не pruderie [стыдливость (франц.).] моя, а он сам того не
хотел. Довольны ли вы этим признанием?
Я наконец поняла, что он
хотел этим
сказать.