Неточные совпадения
С
самого раннего утра до поздней ночи она мелькала
то тут,
то там
по разным хозяйственным заведениям: лезла зачем-то на сеновал, бегала в погреб, рылась в саду; везде, где только можно было, обтирала, подметала и, наконец, с восьми часов утра, засучив рукава и надев передник, принималась стряпать — и надобно отдать ей честь: готовить многие кушанья была она великая мастерица.
Из предыдущей главы читатель имел полное право заключить, что в описанной мною семье царствовала тишь, да гладь, да божья благодать, и все были
по возможности счастливы. Так оно казалось и так бы на
самом деле существовало, если б не было замешано тут молоденького существа, моей будущей героини, Настеньки.
Та же исправница, которая так невыгодно толковала отношения Петра Михайлыча к Палагее Евграфовне, говорила про нее.
Капитан играл внимательно и в высшей степени осторожно, с большим вниманием обдумывая каждый ход; Петр Михайлыч, напротив, горячился, объявлял рискованные игры, сердился, бранил Настеньку за ошибки, делая
сам их беспрестанно, и грозил капитану пальцем, укоряя его: «Не чисто, ваше благородие… подсиживаете!» Настенька, по-видимому, была занята совсем другим: она
то пропускала игры,
то объявляла ни с чем и всякий раз, когда Калинович сдавал и не играл, обращалась к нему с просьбой поучить ее.
К объяснению всего этого ходило, конечно,
по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде
того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения
по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и
ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на
то, что для
самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно
по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать,
по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Всему этому, конечно, большая часть знакомых князя не верила; а если кто отчасти и верил или даже
сам доподлинно знал, так не считал себя вправе разглашать, потому что каждый почти был если не обязан,
то по крайней мере обласкан им.
В доме генеральши между
тем,
по случаю приезда гостя, происходила суетня: ключница отвешивала сахар, лакеи заливали в лампы масло и приготовляли стеариновые свечи; худощавый метрдотель успел уже сбегать в ряды и захватить всю крупную рыбу, купил
самого высшего сорта говядины и взял в погребке очень дорогого рейнвейна.
Она была вообще до сладкого большая охотница, и, так как у князя был превосходный кондитер, так он очень часто присылал и привозил старухе фунта
по четыре,
по пяти
самых отборных печений, доставляя ей
тем большое удовольствие.
Лицо это было некто Четвериков, холостяк, откупщик нескольких губерний, значительный участник
по золотым приискам в Сибири. Все это, впрочем, он наследовал от отца и все это шло заведенным порядком, помимо его воли.
Сам же он был только скуп, отчасти фат и все время проводил в
том, что читал французские романы и газеты, непомерно ел и ездил беспрестанно из имения, соседнего с князем, в Сибирь, а из Сибири в Москву и Петербург. Когда его спрашивали, где он больше живет, он отвечал: «В экипаже».
Калинович еще раз поклонился, отошел и пригласил Полину.
Та пожала ему с чувством руку. Визави их был m-r ле Гран, который танцевал с хорошенькой стряпчихой. Несмотря на счастливое ее положение, она заинтересовала француза донельзя: он с
самого утра за ней ухаживал и беспрестанно смешил ее, хоть
та ни слова не говорила по-французски, а он очень плохо говорил по-русски, и как уж они понимали друг друга — неизвестно.
Знаете ли, что я и мое образование, которое
по тому времени, в котором я начинал жить, было не совсем заурядное, и мои способности, которые тоже из ряда посредственных выходили, и, наконец,
самое здоровье — все это я должен был растратить в себе и сделаться прожектером, аферистом, купцом, для
того чтоб поддержать и воспитать семью, как прилично моему роду.
— Даже безбедное существование вы вряд ли там найдете. Чтоб жить в Петербурге семейному человеку, надобно… возьмем
самый минимум, меньше чего я уже вообразить не могу… надо
по крайней мере две тысячи рублей серебром, и
то с величайшими лишениями, отказывая себе в какой-нибудь рюмке вина за столом, не говоря уж об экипаже, о всяком развлечении; но все-таки помните — две тысячи, и будем теперь рассчитывать уж
по цифрам: сколько вы получили за ваш первый и, надобно сказать, прекрасный роман?
Распоряжаясь таким образом, Калинович никак не имел духу сказать о
том Годневым, и — странное дело! — в этом случае
по преимуществу его останавливал возвратившийся капитан: стыдясь
самому себе признаться, он начинал чувствовать к нему непреодолимый страх.
Одна из пристяжных пришла
сама. Дворовый ямщик, как бы сжалившись над ней, положил ее постромки на вальки и, ударив ее
по спине, чтоб она их вытянула, проговорил: «Ладно! Идет!» У дальней избы баба, принесшая хомут, подняла с каким-то мужиком страшную брань за вожжи. Другую пристяжную привел, наконец,
сам извозчик, седенький, сгорбленный старичишка, и принялся ее припутывать. Между
тем старый извозчик, в ожидании на водку, стоял уже без шапки и обратился сначала к купцу.
— Коли злой человек, батюшка, найдет, так и тройку остановит. Хоть бы наше теперь дело: едем путем-дорогой, а какую защиту можем сделать? Ни оружия при себе не имеешь… оробеешь… а он, коли на
то пошел, ему себя не жаль,
по той причине, что в нем — не к ночи будь сказано —
сам нечистой сидит.
— Пожалуйте, барин наверху-с, — отвечала
та, почему-то шепотом и тихонько повела его
по знакомой ему лестнице. В комнате направо он увидел
самого хозяина, сидевшего за столом, в халате, с обрюзглым лицом и с заплаканными глазами.
Когда Калинович, облекшись предварительно тоже в новое и очень хорошее белье, надел фрачную пару с высокоприличным при ней жилетом,
то, посмотревшись в зеркало, почувствовал себя, без преувеличения, как бы обновленным человеком;
самый опытный глаз, при этой наружности, не заметил бы в нем ничего провинциального: довольно уже редкие волосы, бледного цвета, с желтоватым отливом лицо; худощавый, стройный стан; приличные манеры — словом, как будто с детских еще лет водили его в живописных кафтанчиках гулять
по Невскому, учили потом танцевать чрез посредство какого-нибудь мсье Пьеро, а потом отдали в университет не столько для умственного образования, сколько для усовершенствования в хороших манерах, чего, как мы знаем, совершенно не было, но что вложено в него было
самой уж, видно, природой.
— За мое призвание, — продолжал студент, — что я не хочу
по их дудке плясать и сделаться каким-нибудь офицером, они считают меня, как и Гамлета, почти сумасшедшим. Кажется, после всего этого можно сыграть эту роль с душой; и теперь меня собственно останавливает
то, что знакомых, которые бы любили и понимали это дело, у меня нет.
Самому себе доверить невозможно, и потому, если б вы позволили мне прочесть вам эту роль… я даже принес книжку… если вы только позволите…
Обезумевший Калинович бросился к ней и, схватив ее за руки, начал ощупывать, как бы желая убедиться, не привидение ли это, а потом между ними прошла
та немая сцена неожиданных и радостных свиданий, где избыток чувств не находит даже слов. Настенька,
сама не зная, что делает, снимала с себя бурнус, шляпку и раскладывала все это
по разным углам, а Калинович только глядел на нее.
Самые искренние его приятели в отношении собственного его сердца знали только
то, что когда-то он был влюблен в девушку, которой за него не выдали, потом был в
самых интимных отношениях с очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для
самого Белавина прошло, по-видимому, легко; как будто ни одного дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода как будто к
тому не было, — тогда как героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы уже около трех лет находим в истинно романтическом положении.
— Профессорство, по-моему, — начал он, пожимая плечами, —
то же школьное учительство, с
тою разве разницею, что предметы берутся, несколько пошире, и, наконец, что это за народ
сами профессора! Они, я думаю, все из семинаристов. Их в дом порядочный, я думаю, пустить нельзя.
По крайней мере я ни в Петербурге, ни в Москве в кругу нашего знакомства никогда их не встречал.
В партии этой, кроме состояния, как вы
сами говорите, девушка прекрасная, которая,
по особенному вашему счастью, сохранила к вам привязанность в такой степени, что с первых же минут, как вы сделаетесь ее женихом, она хочет вам подарить сто тысяч, для
того только, чтоб не дать вам почувствовать этой маленькой неловкости, что вот-де вы бедняк и женитесь на таком богатстве.
Когда, задумавшись и заложив руки назад, он ходил
по своей огромной зале,
то во всей его солидной посадке тела, в покрое даже
самого фрака, так и чувствовался будущий действительный статский советник, хоть в
то же время добросовестность автора заставляет меня сказать, что все это спокойствие была чисто одна личина: в душе Калинович страдал и беспрестанно думал о Настеньке!
По четвергам у него издавна были заведены маленькие вечера, на которые собственно собирался его маленький двор,
то есть
самые близкие люди.
— Как не быть довольну, помилуйте! — подхватил с умильною физиономией правитель. — У его превосходительства теперь
по одной канцелярии тысячи бумаг, а теперь они
по крайней мере
по губернскому правлению будут покойны, зная, какой там человек сидит — помилуйте! А хоть бы и
то: значит, уважаются представления — какого
сами выбрали себе человека, такого и дали. Это очень важно-с.
Но, так как из слов его видно, что у него обобран весь скот и, наконец, в деле есть просьбы крестьян на стеснительные и разорительные действия наследников,
то обстоятельство это подлежит особому исследованию — и виновных подвергнуть строжайшей ответственности, потому что усилие их представить недальнего человека за сумасшедшего, с
тем чтоб засадить его в дом умалишенных и
самим между
тем расхищать и разорять его достояние, по-моему, поступок, совершенно равносильный воровству, посягательству на жизнь и даже грабежу.
Видимо, что в этой фразе он ввернул штучку, поясненную потом еще более в
самый обед, на который он не приехал, а прислал на имя старшины-хозяина записку, изъявляя в ней искреннее соболезнование, что
по случившейся маленькой болезни не может с обществом разделить приятного удовольствия кушать мерных стерлядей и грецкими орехами откормленных индеек; значит, он сожалел только об обеде, а не о
том, что не присутствовал на почетном прощальном митинге начальнику губернии.
Следствие производить начал красноносый полицеймейстер: отчасти
по кровожадности собственного характера, отчасти для
того, чтоб угодить вице-губернатору, он заставлял, говорят,
самого князя отвечать себе часа
по два,
по три, не позволяя при этом садиться.
Сами, может быть, ваше превосходительство, изволите знать: у других из их званья
по два,
по три за раз бывает, а у нас, что-что при театре состоим, живем словно в монастыре: мужского духу в доме не слыхать, сколь ни много на
то соискателей, но ни к кому как-то из них наша барышня желанья не имеет.
— На этих словах Полина приостановилась, но потом, горько улыбнувшись, снова продолжала: — Обиднее всего для меня
то, что
сам на мне женился решительно
по расчету и никогда мне не был настоящим мужем, а в
то же время мстит и преследует меня за мое прошедшее.
Полина зарыдала… Но в это время раздался шум, и послышались явственные шаги
по коридору. Князь вздрогнул и отскочил от нее;
та тоже,
сама не зная чего, испугалась и поспешно отерла слезы.
— А хоть бы и про себя мне сказать, — продолжал между
тем тот, выпивая еще рюмку водки, — за что этот человек всю жизнь мою гонит меня и преследует? За что? Что я у его и моей, с позволения сказать, любовницы ворота дегтем вымазал, так она, бестия,
сама была
того достойна; и как он меня тогда подвел, так
по все дни живота не забудешь
того.
— Мне надобно, ваше сиятельство, не больше других. Вон тоже отсюда не
то, что
по уголовным делам, а
по гражданским искам чиновники езжали в Петербург, так у всех почти, как калач купить, была одна цена: полторы тысячи в год на содержание да потом треть или половину с
самого иска, а мне в вашем деле, при благополучном его окончании, если назначите сверх жалованья десять тысяч серебром, так я и доволен буду.
По всему было заметно, что Калинович никак не ожидал удара с этой стороны. Удивленный, взбешенный и в
то же время испуганный мыслью об общественной огласке и другими соображениями, он на первых порах как бы совершенно потерялся и,
сам не зная, что предпринять, судорожно позвонил.
— Все эти злоупотребления, — продолжал губернатор, выпрямляя наконец свой стан и поднимая голову, — все они еще не так крупны, как сделки господ чиновников с разного рода поставщиками, подрядчиками, которые — доставляют ли в казну вино, хлеб, берут ли на себя какую-нибудь работу —
по необходимости должны бывают иметь в виду при сносе цены на торгах, во-первых, лиц, которые утверждают торги, потом производителей работ и, наконец,
тех, которые будут принимать
самое дело.