Неточные совпадения
Мамзель Полина сидела невдалеке и рисовала карандашом детскую головку. Калинович представился на французском языке. Генеральша довольно пристально осмотрела его своими мутными глазами и, по-видимому,
осталась довольна его наружностью, потому что
с любезною улыбкою спросила...
Из числа этих олимпийских богов
осталась Минерва без правой руки, Венера
с отколотою половиной головы и ноги какого-то бога, а от прочих уцелели одни только пьедесталы.
Срывки нынче по службе тоже пошли выпадать все маленькие, ничтожные, а потому карточная игра посерьезнее совершенно прекратилась: только и
осталось одно развлечение, что придет иногда заседатель уездного суда к непременному члену, большому своему приятелю, поздоровается
с ним… и оба зевнут.
— Да, я недурно копирую, — отвечал он и снова обратился к Калиновичу: — В заключение всего-с: этот господин влюбляется в очень миленькую даму, жену весьма почтенного человека, которая была, пожалуй, несколько кокетка, может быть, несколько и завлекала его, даже не мудрено, что он ей и нравился, потому что действительно был чрезвычайно красивый мужчина — высокий, статный,
с этими густыми черными волосами,
с орлиным, римским носом; на щеках, как два розовых листа, врезан румянец; но все-таки между ним и какой-нибудь госпожою в ранге действительной статской советницы
оставался salto mortale…
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается
с того, что Сольфини бежит
с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она
остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
Я, по своим целям, могу познакомиться
с двадцатью подобными князьями и генеральшами, буду, наконец, волочиться за кривобокой Полиной и все-таки
останусь для вас тем же, чем был.
— Bien, bien! [Хорошо, хорошо! (франц.).] — кричал француз и понесся вслед за ним. Княжна тоже увлеклась их примером и понеслась. Калинович
остался вдвоем
с Полиной.
Первого князь встретил
с некоторым уважением, имея в суде кой-какие делишки, а двум последним сказал по несколько обязательных любезностей, и когда гости введены были к хозяйке в гостиную, то судья
остался заниматься
с дамами, а инвалидный начальник и винный пристав возвратились в залу и присоединились к более приличному для них обществу священника и станового пристава.
Таким образом, вся мелюзга уехала тотчас после завтрака, и обедать
остались только генеральша
с дочерью, Четвериков и предводитель.
— Что ж, если я хочу, если это доставляет мне удовольствие? — отвечала она, и когда кушанье было подано, села рядом
с ним, наливала ему горячее и переменяла даже тарелки. Петр Михайлыч тоже не
остался праздным: он собственной особой слазил в подвал и, достав оттуда самой лучшей наливки-лимоновки, которую Калинович по преимуществу любил, уселся против молодых людей и стал смотреть на них
с каким-то умилением. Калиновичу, наконец, сделалось тяжело переносить их искреннее радушие.
«Боже мой! Как эти люди любят меня, и между тем какой черной неблагодарностью я должен буду заплатить им!» — мучительно думал он и решительно не имел духа, как прежде предполагал, сказать о своем намерении ехать в Петербург и только,
оставшись после обеда вдвоем
с Настенькой, обнял ее и долго, долго целовал.
— А вы пойдете
с нами? — отнесся он к капитану, видимо, не желая
остаться на этот раз
с Настенькой вдвоем.
И в самый этот момент
с шумом выпорхнула из растущей около густой травы какая-то черная масса и понеслась по воздуху. Калинович побледнел и невольно отскочил. Настенька
оставалась спокойною.
— Схожу-с! — повторил капитан и, не желая возвращаться к брату, чтоб не встретиться там впредь до объяснения
с своим врагом,
остался у Лебедева вечер. Тот было показывал ему свое любимое ружье, заставляя его заглядывать в дуло и говоря: «Посмотрите, как оно, шельма, расстрелялось!» И капитан смотрел, ничего, однако, не видя и не понимая.
— Теперь я еду и прошу ее руки, и желаю, чтоб она
осталась моей невестой, — заключил,
с заметным усилием над собой, Калинович.
Оставшись один, он погасил было свечку и лег, но
с первой же минуты овладело им беспокойное нетерпение:
с напряженным вниманием стал он прислушиваться, что происходило в соседних комнатах.
Остались сзади и присутственные места, на крылечке которых спокойно сидели два сторожа, и направо пошел вал,
с видневшеюся на нем беседкой, где Калинович в первый раз вызвал Настеньку на признание в любви.
— Да ведь-с это тоже как… — отвечал половой, — иную, боже упаси, как истреплют, а другая так почесть новая и
останется… Вот за нынешний год три этакие книжки сподряд почесть что и не требовала совсем публика.
Калиновича сначала это занимало, хотя, конечно, он привязался к игре больше потому, что она не давала ему времени предаваться печальным и тяжелым мыслям; но,
с другой стороны,
оставаясь постоянно в выигрыше, он все-таки кое-что приобретал и тем несколько успокаивал свои практические стремления.
—
С большим удовольствием, — отвечал сухо Калинович и, когда гости ушли,
остался в решительном ожесточении.
— Это ужасно! — воскликнул он. — Из целого Петербурга мне выпали на долю только эти два дуралея,
с которыми, если еще пробыть месяц, так и сам поглупеешь, как бревно. Нет! — повторил он и, тотчас позвав к себе лакея, строжайшим образом приказал ему студента совсем не пускать, а немца решился больше не требовать. Тот,
с своей стороны, очень
остался этим доволен и вовсе уж не являлся.
Из двух зол, мне казалось, я выбирал для тебя лучшее: ни тоска обманутой любви, ни горесть родных твоих, ни худая огласка, которая, вероятно, теперь идет про тебя, ничего не в состоянии сравниться
с теми мучениями, на которые бы ты была обречена, если б я
остался и сделался твоим мужем.
— Конечно, уж
с разбойниками надобно быть разбойником, — произнес он и,
оставшись у князя ночевать, собрал все свое присутствие духа, чтоб казаться спокойным.
На такого рода любезность вице-губернаторша также не
осталась в долгу и, как ни устала
с дороги, но дня через два сделала визит губернаторше, которая продержала ее по крайней мере часа два и, непременно заставивши пить кофе, умоляла ее, бога ради, быть осторожною в выборе знакомств и даже дала маленький реестр тем дамам,
с которыми можно еще было сблизиться.
Этта у нас один благой, злой он такой, поймал другую благую бабу, да так ее оттрепал в сенях, сто еле жива
осталась, — того и гляди убьют еще; а коли говорить, васе пиисхадитество, начальству насему станес, так у них только и речи: «Поговори, говорит, у нас еще, так выхлещем» — ей-богу-с!
— Сломить меня не думайте, как сделали это
с прежним вице-губернатором! — продолжал Калинович, колотя пальцем по столу. — Меня там знают и вам не выдадут; а я,
с своей стороны, нарочно
останусь здесь, чтоб не дать вам пикнуть, дохнуть… Понимаете ли вы теперь всю мою нравственную ненависть к вашим проделкам? — заключил он, колотя себя в грудь.
В прежние времена не было бы никакого сомнения, что дело это
останется за купцом Михайлом Трофимовым Папушкиным, который до того был дружен
с домом начальника губернии, что в некоторые дни губернаторша, не кончивши еще своего туалета, никого из дам не принимала, а Мишка Папушкин сидел у ней в это время в будуаре, потому что привез ей в подарок серебряный сервиз, — тот самый Мишка Трофимов, который еще лет десять назад был ничтожный дровяной торговец и которого мы видели в потертой чуйке, ехавшего в Москву
с Калиновичем.
— Ты боишься, сама не знаешь чего; а мне угрожает каторга. Помилуй, Полина! Сжальтесь же вы надо мной! Твое предположение идти за мной в Сибирь — это вздор, детские мысли; и если мы не будем действовать теперь, когда можно еще спастись, так в результате будет, что ты
останешься блаженствовать
с твоим супругом, а я пойду в рудники. Это безбожно! Ты сама сейчас сказала, что я гибну за тебя. Помоги же мне хоть сколько-нибудь…
— Но в то же время, — продолжала она, — когда была брошена тобой и когда около меня
остался другой человек, который, казалось, принимает во мне такое участие, что дай бог отцу
с матерью… я видела это и невольно привязалась к нему.
Разговор на некоторое время прекратился, и, так как ужин кончался, то капитан
с Михеичем стали убирать со стола. Настенька
с Калиновичем опять
остались вдвоем.
— За то, что я не имел счастия угодить моей супруге Полине Александровне. Ха, ха, ха! И мне уж, конечно, не тягаться
с ней. У меня вон всего в шкатулке пятьдесят тысяч, которые мне заплатили за женитьбу и которыми я не рискну, потому что они все равно что кровью моей добыты и теперь у меня
остались последние; а у ней, благодаря творцу небесному, все-таки еще тысяча душ
с сотнями тысяч денег. Мне
с ней никак не бороться.