Неточные совпадения
Я, например, очень
еще не старый человек и только
еще вступаю в солидный, околосорокалетний возраст мужчины; но — увы! — при всех моих тщетных поисках, более уже пятнадцати лет перестал встречать милых уездных барышень, которым некогда посвятил первую любовь мою, с которыми, читая «Амалат-Бека» [«Амалат-Бек» — повесть писателя-декабриста А.А.Бестужева (1797—1837), выступавшего в печати под псевдонимом А.Марлинский.], обливался горькими слезами, с которыми перекидывался фразами из «Евгения Онегина», которым
писал в альбом...
Настеньку никто не ангажировал; и это
еще ничего — ей угрожала большая неприятность: в числе гостей был некто столоначальник Медиокритский, пользовавшийся особенным расположением исправницы, которая отрекомендовала его генеральше
писать бумаги и хлопотать по ее процессу, и потому хозяйка скрепив сердце пускала его на свои вечера, и он обыкновенно занимался только тем, что натягивал замшевые перчатки и обдергивал жилет.
Настенька первая встала и, сказав, что очень устала, подошла к отцу, который, по обыкновению, перекрестил ее, поцеловал и отпустил почивать с богом; но она не почивала: в комнате ее
еще долго светился огонек. Она
писала новое стихотворение, которое начиналось таким образом...
— Что ж останавливать? Запрещать станешь, так потихоньку будет
писать —
еще хуже. Пускай переписываются; я в Настеньке уверен: в ней никогда никаких дурных наклонностей не замечал; а что полюбила молодца не из золотца, так не велика
еще беда: так и быть должно.
— Нет, вы погодите, чем
еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он
писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
По приходе домой, однако, все эти мечтания его разлетелись в прах: он нашел письмо от Настеньки и, наперед предчувствуя упреки, торопливо и с досадой развернул его; по беспорядочности мыслей, по небрежности почерка и, наконец, по каплям слез,
еще не засохшим и слившимся с чернилами, можно было судить, что чувствовала бедная девушка,
писав эти строки.
Значит, из всего этого выходит, что в хозяйстве у вас, на первых порах окажется недочет, а семья между тем, очень вероятно, будет увеличиваться с каждым годом — и вот вам наперед ваше будущее в Петербурге: вы
напишете, может быть,
еще несколько повестей и поймете, наконец, что все
писать никаких человеческих сил не хватит, а деньги между тем все будут нужней и нужней.
— В Петербург, — отвечал Калинович, и голос у него дрожал от волнения. — Я
еще у князя получил письмо от редактора: предлагает постоянное сотрудничество и
пишет, чтоб сам приехал войти в личные с ним сношения, — прибавил он, солгав от первого до последнего слова. Петр Михайлыч сначала было нахмурился, впрочем, ненадолго.
—
Еще теперь господин начальник губернии
пишет, якобы я к службе нерадив и к корыстолюбию склонен…
Ему отвечала жена Зыкова: «Друга вашего, к которому вы
пишете, более не существует на свете: две недели, как он умер, все ожидая хоть
еще раз увидеться с вами.
— Пожалуйста, monsieur Калинович, не забывайте меня. Когда-нибудь на целый день; мы с вами на свободе поговорим, почитаем. Не
написали ли вы
еще чего-нибудь? Привезите с собою, пожалуйста, — сказала она.
Калинович взглянул на нее и
еще больше побледнел. Она подала ему письмо.
Писала Палагея Евграфовна, оставшаяся теперь без куска хлеба и без пристанища, потому что именьице было уж продано по иску почтмейстера. Страшными каракулями описывала она, как старик в последние минуты об том только стонал, что дочь и зять не приехали, и как ускорило это его смерть… Калиновича подернуло.
— Ничего я не
писал, — проговорил Калинович
еще более глухим голосом.
— Нет, умирают! — воскликнул Калинович. — Вы не можете этого понимать. Ваши княжны действительно не умрут, но в других сословиях, слава богу, сохранилось
еще это. Она уж раз хотела лишить себя жизни, потому только, что я не
писал к ней.
Еще Пушкин
писал: «Люблю я бешеную младость и тесноту, и шум, и радость, и дам изысканный наряд!» Но нас, детей века, уж этим не надуешь.
— Да, я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным, я не
пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
Неточные совпадения
Хлестаков (
пишет). Нет, мне
еще хочется пожить здесь. Пусть завтра.
Трудно было дышать в зараженном воздухе; стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась
еще чума, и для предотвращения зла, сейчас же составили комиссию,
написали проект об устройстве временной больницы на десять кроватей, нащипали корпии и послали во все места по рапорту.
«Сатурн, —
писал он, — был обременен годами и имел согбенный вид, но
еще мог некоторое совершить.
Дети бегали по всему дому, как потерянные; Англичанка поссорилась с экономкой и
написала записку приятельнице, прося приискать ей новое место; повар ушел
еще вчера со двора, во время обеда; черная кухарка и кучер просили расчета.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А
еще как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице
написать…