Неточные совпадения
— И то дурно: что ж мы
будем сегодня читать? Вот
вечером и нечего читать.
Кроме того, у сторожа
была любимая привычка позавтракать рано поутру разогретыми щами, которые он обыкновенно и становил с
вечера в смотрительской комнате в печку на целую ночь.
— С богом!
Вечером будете?
— Буду-с, — отвечал капитан и уходил, а
вечером действительно являлся к самому чаю с своими обычными атрибутами: кисетом, трубкой и Дианкой.
В то мое время почти в каждом городке, в каждом околотке рассказывались маленькие истории вроде того, что какая-нибудь Анночка Савинова влюбилась без ума — о ужас! — в Ананьина, женатого человека, так что мать принуждена
была возить ее в Москву, на воды, чтоб вылечить от этой безрассудной страсти; а Катенька Макарова так неравнодушна к карабинерному поручику, что даже на бале не в состоянии
была этого скрыть и целый
вечер не спускала с него глаз.
В заключение всего, она объявила, что в продолжение всей зимы у ней
будут по четвергам танцевальные
вечера.
Настеньку никто не ангажировал; и это еще ничего — ей угрожала большая неприятность: в числе гостей
был некто столоначальник Медиокритский, пользовавшийся особенным расположением исправницы, которая отрекомендовала его генеральше писать бумаги и хлопотать по ее процессу, и потому хозяйка скрепив сердце пускала его на свои
вечера, и он обыкновенно занимался только тем, что натягивал замшевые перчатки и обдергивал жилет.
Так время шло. Настеньке
было уж за двадцать; женихов у ней не
было, кроме одного, впрочем, случая. Отвратительный Медиокритский, после бала у генеральши, вдруг начал каждое воскресенье являться по
вечерам с гитарой к Петру Михайлычу и, посидев немного, всякий раз просил позволения что-нибудь
спеть и сыграть. Старик по своей снисходительности принимал его и слушал. Медиокритский всегда почти начинал, устремив на Настеньку нежный взор...
Соскучившись развлекаться изучением города, он почти каждый день обедал у Годневых и оставался обыкновенно там до поздней ночи, как в единственном уголку, где радушно его приняли и где все-таки он видел человечески развитых людей; а может
быть, к тому стала привлекать его и другая, более существенная причина; но во всяком случае, проводя таким образом
вечера, молодой человек отдал приличное внимание и службе; каждое утро он проводил в училище, где, как выражался математик Лебедев, успел уж показать когти: первым его распоряжением
было — уволить Терку, и на место его
был нанят молодцеватый вахмистр.
Весь
вечер и большую часть дня он ходил взад и вперед по комнате и
пил беспрестанно воду, а поутру, придя в училище, так посмотрел на стоявшего в прихожей сторожа, что у того колени задрожали и руки вытянулись по швам.
Во весь остальной
вечер молодой смотритель
был необыкновенно весел: видимо, стараясь развеселить Настеньку, он беспрестанно заговаривал с ней и, наконец, за ужином вздумал
было в тоне Петра Михайлыча подтрунить над капитаном.
— Я с своей стороны, — подхватил князь, — имею на этот счет некоторое предположение. Послезавтра мои приедут, и тогда мы составим маленький литературный
вечер и
будем просить господина Калиновича прочесть свой роман.
Вечером, после ужина, Настенька не в состоянии
была долее себя выдерживать и сказала Калиновичу...
В день, назначенный Калиновичу для чтения, княгиня с княжной приехали в город к обеду. Полина им ужасно обрадовалась, а князь не замедлил сообщить, что для них приготовлен маленькой сюрприз и что
вечером будет читать один очень умный и образованный молодой человек свой роман.
Объявить генеральше о литературном
вечере было несколько труднее. По крайней мере с полчаса князь толковал ей. Старуха, наконец, уразумела, хотя не совсем ясно, и проговорила свою обычную фразу...
Князь поцеловал у ней за это руку. Она взглянула на тюрик с конфектами: он ей подал весь и ушел. В уме его родилось новое предположение. Слышав, по городской молве, об отношениях Калиновича к Настеньке, он хотел взглянуть собственными глазами и убедиться, в какой мере это
было справедливо. Присмотревшись в последний визит к Калиновичу, он верил и не верил этому слуху. Все это князь в тонких намеках объяснил Полине и прибавил, что очень
было бы недурно пригласить Годневых на
вечер.
— Нет, папаша, я пошутила, я поеду: мне самой хочется
быть на этом
вечере, — сказала она вслух.
Наперед ожидая посланного от Годневых, он не велел только сказываться, но сам
был целый день дома и, так сказать, предвкушал тонкое авторское наслаждение, которым предстояло в тот
вечер усладиться его самолюбию.
Но Настенька, моя бедная Настенька, точно задала себе задачу
быть смешною в этот
вечер.
В тот же
вечер пришел Калинович. Князь с ним
был очень ласков и, между прочим разговором, вдруг сказал...
Чувство ожидаемого счастья так овладело моим героем, что он не в состоянии
был спокойно досидеть
вечер у генеральши и раскланялся. Быстро шагая, пошел он по деревянному тротуару и принялся даже с несвойственною ему веселостью насвистывать какой-то марш, а потом с попавшимся навстречу Румянцовым раскланялся так радушно, что привел того в восторг и в недоумение. Прошел он прямо к Годневым, которых застал за ужином, и как ни старался принять спокойный и равнодушный вид, на лице его
было написано удовольствие.
Генеральша в одну неделю совсем перебралась в деревню, а дня через два
были присланы князем лошади и за Калиновичем. В последний
вечер перед его отъездом Настенька, оставшись с ним вдвоем, начала
было плакать; Калинович вышел почти из себя.
В остальную часть
вечера не случилось ничего особенного, кроме того, что Полина, по просьбе князя, очень много играла на фортепьяно, и Калинович должен
был слушать ее, устремляя по временам взгляд на княжну, которая с своей стороны тоже несколько раз, хоть и бегло, но внимательно взглядывала на него.
Только одним утром, а может
быть, и
вечером, приезжает к его камердинеру квартальный.
Во весь остальной
вечер он
был мрачен. Затаенные в душе страдания подняли в нем по обыкновению желчь. Петр Михайлыч спросил
было, как у князя проводилось время. Калинович сделал гримасу.
— Схожу-с! — повторил капитан и, не желая возвращаться к брату, чтоб не встретиться там впредь до объяснения с своим врагом, остался у Лебедева
вечер. Тот
было показывал ему свое любимое ружье, заставляя его заглядывать в дуло и говоря: «Посмотрите, как оно, шельма, расстрелялось!» И капитан смотрел, ничего, однако, не видя и не понимая.
Но капитан не пришел. Остаток
вечера прошел в том, что жених и невеста
были невеселы; но зато Петр Михайлыч плавал в блаженстве: оставив молодых людей вдвоем, он с важностью начал расхаживать по зале и сначала как будто бы что-то рассчитывал, потом вдруг проговорил известный риторический пример: «Се тот, кто как и он, ввысь быстро, как птиц царь, порх вверх на Геликон!» Эка чепуха, заключил он.
Накануне своего отъезда Калинович совершенно переселился с своей квартиры и должен
был ночевать у Годневых.
Вечером Настенька в первый еще раз, пользуясь правом невесты, села около него и, положив ему голову на плечо, взяла его за руку. Калинович не в состоянии
был долее выдержать своей роли.
Как он
был счастлив и доволен в этот
вечер!
Чтоб спасти себя от этого свидания, он решился уйти на целый
вечер к Зыкову, который
был действительно его товарищ по гимназии и по университету и единственный друг его юности.
Кроме того, у немца
было несколько родственных и семейных домов, куда он ходил на
вечера, и на другой день всегда оставался очень этим доволен.
В ожидании Белавина мои молодые хозяева несколько поприготовились. В маленькой зальце и кабинете пол
был навощен; зажжена
была вновь купленная лампа; предположено
было, чтоб чай, приготовленный с несколько изысканными принадлежностями, разливала сама Настенька, словом — проектировался один из тех чайных
вечеров, которыми так изобилует чиновничий Петербург.
Вечер был ясный, тихий, теплый; как огненное пятно, горело невысоко уже стоявшее солнце над разливающимся вдали морем и, золотя его окраину, пробегало искрами по маленькой ряби.
Слышав похвалу членов новому вице-губернатору, он пришел даже в какое-то умиление и, не могши утерпеть от полноты чувств, тотчас рассказал о том всей канцелярии, которая, в свою очередь, разнесла это по деревянным домишкам, где жила и питалась, а
вечером по трактирам и погребкам, где
выпивала.
По четвергам у него издавна
были заведены маленькие
вечера, на которые собственно собирался его маленький двор, то
есть самые близкие люди.
Управляющий палатою государственных имуществ, несмотря на свою скупость, для погашения в обществе разных неблаговидных про него толков по случаю рекрутского набора и с целью повеселить флигель-адъютанта по необходимости должен
был в эту зиму развернуться на два, на три
вечера.
Дать самому у себя
вечер ему, говорят, решительно
было не на что: сахарный завод его давно уж лопнул.
Но, как бы ни
было,
вечер он проектировал все-таки с большим расчетом; только самые интимные и нужные люди
были приглашены: губернатор с губернаторшей и с адъютантом, вице-губернатор с женой, семейство председателя казенной палаты, прокурор с двумя молодыми правоведами, прекрасно говорившими по-французски, и, наконец, инженерный поручик, на всякий случай, если уж обществу
будет очень скучно, так чтоб заставить его играть на фортепьяно — и больше никого.
— Не лучше вас: друг друга стоим! — отвечал Калинович, и вообще заметно
было, что вместо ожидаемого сближения с губернатором он целый
вечер намеревался любезничать с хозяйкою; но из дома принесли ему записку, при чтении которой заметное чувство удовольствия показалось на лице его.
Полина с удовольствием пошла. Ответ этот дал ей маленькую надежду. Вошла m-me Четверикова и проговорила: «Bonsoir!» [Добрый
вечер! (франц.).] Она
была так же стройна и грациозна, как некогда; но с бесстрастным и холодным выражением в лице принял ее герой мой.
В последний
вечер перед сдачей должности своей несчастный смотритель сидел, понурив голову, в сырой и мрачной камере князя. Сальная овечка тускло горела на столе. Невдалеке от нее валялся огрызок огурца на тарелке и стоял штоф водки, собственно для Медиокритского купленный, из которого он рюмочку — другую уже
выпил; князь ходил взад и вперед. Видимо, что между ними происходил очень серьезный разговор.
— Непременно надобно! — подтвердили те, и в тот же
вечер к нему собралось человек десять; но чтоб не
было огласки их собранию, нарочно уселись в хозяйском кабинете с запертыми ставнями и опущенными даже сторами.
Но в то время как служебная деятельность
была разлита таким образом по всем судебным и административным артериям, в обществе распространилась довольно странная молва: Сашка Козленев, как известный театрал, знавший все закулисные тайны, первый начал ездить по городу и болтать, что новый губернатор — этот идеал чиновничьего поведения — тотчас после отъезда жены приблизил к себе актрису Минаеву и проводит с ней все
вечера.
В настоящий
вечер, впрочем, он
был что-то особенно грустен и мрачен, так что Настенька спросила его, что с ним.