Неточные совпадения
Со школьниками он еще кое-как справлялся и, в крайней необходимости, даже посекал их, возлагая это, без личного присутствия, на Гаврилыча и давая ему каждый раз приказание наказывать не столько для боли, сколько для стыда; однако Гаврилыч, питавший к школьникам какую-то глубокую ненависть,
если наказуемый был только ему по силе, распоряжался
так, что тот, выскочив из смотрительской, часа два отхлипывался.
—
Так что же, приезжайте щей откушать; а
если нет,
так рассержусь, право рассержусь. С год уж мы не видались.
Из предыдущей главы читатель имел полное право заключить, что в описанной мною семье царствовала тишь, да гладь, да божья благодать, и все были по возможности счастливы.
Так оно казалось и
так бы на самом деле существовало,
если б не было замешано тут молоденького существа, моей будущей героини, Настеньки. Та же исправница, которая
так невыгодно толковала отношения Петра Михайлыча к Палагее Евграфовне, говорила про нее.
Автор однажды высказал в обществе молодых деревенских девиц, что, по его мнению,
если девушка мечтает при луне,
так это прекрасно рекомендует ее сердце, — все рассмеялись и сказали в один голос: «Какие глупости мечтать!» Наш великий Пушкин, призванный, кажется, быть вечным любимцем женщин, Пушкин, которого барышни моего времени знали всего почти наизусть, которого Татьяна была для них идеалом, — нынешние барышни почти не читали этого Пушкина, но зато поглотили целые сотни томов Дюма и Поля Феваля [Феваль Поль (1817—1887) — французский писатель, автор бульварных романов.], и знаете ли почему? — потому что там описывается двор, великолепные гостиные героинь и торжественные поезды.
— Это, Петр Михайлыч, обыкновенно говорят как один пустой предлог! — возразила она. — Я не знаю, а по-моему, этот молодой человек — очень хороший жених для Настасьи Петровны.
Если он беден,
так бедность не порок.
— У вас, Марья Ивановна, у самих дочь невеста, — сказала она, —
если вам
так нравится Медиокритский,
так вам лучше выдать за него вашу дочь.
— Благодарю вас,
если вы
так меня понимаете, — возразил он. — Впрочем, и я тоже иногда шумел и распекал; может быть, кого-нибудь и без вины обидел: не помяните лихом!
— А
если думали,
так о чем же вам и беспокоиться? — возразил Петр Михайлыч. — Позвольте мне, для первого знакомства, предложить мою колесницу. Лошадь у меня прекрасная, дрожки тоже, хоть и не модного фасона, но хорошие. У меня здесь многие помещики, приезжая в город, берут.
— Что ж
такое,
если это в нем сознание собственного достоинства? Учителя ваши точно добрые люди — но и только! — возразила Настенька.
— Ты, Семенушка, всегда в своем дежурстве наделаешь глупостей.
Если ты
так несообразителен, то старайся больше думать. Принимаешь всех, кто только явится. Сегодня пустил бог знает какого-то господина, совершенно незнакомого.
Она питала сильное желание выдать Настеньку поскорей замуж, и тем более за смотрителя, потому что, судя по Петру Михайлычу, она твердо была убеждена, что
если уж смотритель,
так непременно должен быть хороший человек.
— Почем ты, душа моя, знаешь? — возразил Петр Михайлыч. — А
если и действительно скупец,
так, по-моему, делает больше всех зла себе, живя в постоянных лишениях.
Многие товарищи мои теперь известные литераторы, ученые; в студентах я с ними дружен бывал, оспаривал иногда; ну, а теперь, конечно, они далеко ушли, а я все еще пока отставной штатный смотритель; но,
так полагаю, что
если б я пришел к ним, они бы не пренебрегли мною.
— Только вот что, — продолжал Петр Михайлыч, —
если он тут наймет,
так ему мебели надобно дать, а то здесь вдруг не найдет.
Вдовствуя неизвестное число лет после своего мужа — приказного, она пропитывала себя отдачею своего небольшого домишка внаем и с Палагеей Евграфовной находилась в теснейшей дружбе, то есть прибегала к ней раза три в неделю попить и поесть, отплачивая ей за то принесением всевозможных городских новостей; а
если таковых не случалось,
так и от себя выдумывала.
Из уездного и духовного училища высыпают школьники и,
если встретятся,
так и подерутся.
Старик встал и начал ходить по комнате, и
если б, кажется, он был вдвоем с своим подсудимым,
так тому бы не уйти от его клюки.
Калинович объяснил, что им никаким образом ничего не может быть, а что, напротив,
если они скроют, в
таком случае будут отвечать.
— Николай Егорыч, что ж вы меня выдали? Я служил, служил вам…
Если уж я
так должен терпеть,
так я лучше готов прощения у них просить.
— Как это нынешние девушки нисколько себя не берегут, отцы мои родные!
Если уж не бога,
так мирского бы стыда побоялись! — восклицала она, пожимая плечами.
Всему этому, конечно, большая часть знакомых князя не верила; а
если кто отчасти и верил или даже сам доподлинно знал,
так не считал себя вправе разглашать, потому что каждый почти был
если не обязан, то по крайней мере обласкан им.
—
Если вы это знали,
так к чему ж весь этот разговор? — сказал Калинович.
— Послушайте, Калинович! — начала она. —
Если вы со мной станете
так говорить… (голос ее дрожал, на глазах навернулись слезы). Вы не смеете со мной
так говорить, — продолжала она, — я вам пожертвовала всем… не шутите моей любовью, Калинович!
Если вы со мной будете этакие штучки делать, я не перенесу этого, — говорю вам, я умру, злой человек!
«Как этот гордый и великий человек (в последнем она тоже не сомневалась), этот гордый человек
так мелочен, что в восторге от приглашения какого-нибудь глупого, напыщенного генеральского дома?» — думала она и дала себе слово показывать ему невниманье и презренье, что, может быть, и исполнила бы,
если б Калинович показал хотя маленькое раскаяние и сознание своей вины; но он, напротив, сам еще больше надулся и в продолжение целого дня не отнесся к Настеньке ни словом, ни взглядом, понятным для нее, и принял тот холодно-вежливый тон, которого она больше всего боялась и не любила в нем.
— Что ж делать,
если мне
так показалось! — начала она, видимо продолжая прежний разговор.
— Что ж,
если они и
так меня поняли — я не совещусь этого! — сказала Настенька.
Все это Калинович наблюдал с любопытством и удовольствием, как обыкновенно наблюдают и восхищаются сельскою природою солидные городские молодые люди, и в то же время с каким-то замираньем в сердце воображал, что чрез несколько часов он увидит благоухающую княжну, и
так как ничто столь не располагает человека к мечтательности, как езда, то в голове его начинали мало-помалу образовываться довольно смелые предположения: «Что
если б княжна полюбила меня, — думал он, — и сделалась бы женой моей… я стал бы владетелем и этого фаэтона, и этой четверки… богат… муж красавицы… известный литератор…
Если я упаду — сто рублей плачу, а нет,
так мне вдвое того», и набрал он
таким манером много денег.
—
Если вопрос нескромен,
так лучше его совсем не делать, — отвечал он полушутливым тоном.
— Именно рискую быть нескромным, — продолжал князь, — потому что,
если б лет двадцать назад нашелся
такой откровенный человек, который бы мне высказал то, что я хочу теперь вам высказать… о! Сколько бы он сделал мне добра и как бы я ему остался благодарен на всю жизнь!
Но есть, mon cher, другой разряд людей, гораздо уже повыше; это… как бы назвать… забелка человечества:
если не гении, то все-таки люди, отмеченные каким-нибудь особенным талантом, люди, которым, наконец, предназначено быть двигателями общества, а не сносливыми трутнями; и что я вас отношу к этому именно разряду, в том вы сами виноваты, потому что вы далеко уж выдвинулись из вашей среды: вы не школьный теперь смотритель, а литератор, следовательно, человек, вызванный на очень серьезное и широкое поприще.
Я наследовал от отца, не
так, как вы, а все-таки состояние, которое могло бы меня на службе поддержать,
если б я служил до генералиссимуса.
— Я не
так избалован жизнью, князь, — возразил Калинович, — и не
так требователен: для меня будет достаточно,
если я, переселясь в Петербург, найду там хоть мало-мальски безбедное существование.
— Да; но тут не то, — перебил князь. — Тут, может быть, мне придется говорить о некоторых лицах и говорить
такие вещи, которые я желал бы, чтоб знали вы да я, и в случае,
если мы не сойдемся в наших мнениях, чтоб этот разговор решительно остался между нами.
— Насмешкой, — повторил Калинович, — потому что,
если б я желал избрать подобный путь для своей будущности, то все-таки это было бы гораздо более несбыточный замысел, чем мои надежды на литературу, которые вы старались
так ловко разбить со всех сторон.
— Полноте, молодой человек! — начал он. — Вы слишком умны и слишком прозорливы, чтоб сразу не понять те отношения, в какие с вами становятся люди. Впрочем,
если вы по каким-либо важным для вас причинам желали не видеть и не замечать этого, в
таком случае лучше прекратить наш разговор, который ни к чему не поведет, а из меня сделает болтуна.
— Я не отговариваю. Отчего не съездить,
если это необходимо? — отвечала Настенька, хотя на глазах ее навернулись уж слезы и руки
так дрожали, что она не в состоянии была держать вилки.
—
Если я действительно внушаю
такое странное подозрение Петру Михайлычу и
если ты сама этого желаешь,
так, дорожа здешним общественным мнением, я готов исполнить эту пустую проформу.
— Хорошо, — отвечал односложно Калинович, думая про себя: «Эта несносная девчонка употребляет, кажется, все средства, чтоб сделать мой отъезд в Петербург как можно труднее, и неужели она не понимает, что мне нельзя на ней жениться? А
если понимает и хочет взять это силой,
так неужели не знает, что это совершенно невозможно при моем характере?»
Палагея Евграфовна расставила завтрак по крайней мере на двух столах; но Калинович ничего почти не ел, прочие тоже, и одна только приказничиха, выпив рюмки три водки, съела два огромных куска пирога и, проговорив: «Как это бесподобно!», —
так взглянула на маринованную рыбу, что, кажется,
если б не совестно было,
так она и ее бы всю съела.
— Что ж? — отвечал как-то нехотя Белавин. — Дело заключалось в злоупотреблении буржуазии, которая хотела захватить себе все политические права, со всевозможными матерьяльными благосостояниями, и работники сорок восьмого года показали им, что этого нельзя; но
так как собственно для земледельческого класса народа все-таки нужна была не анархия, а порядок, который обеспечивал бы труд его, он взялся за Наполеона Третьего, и
если тот поймет, чего от него требуют, он прочней, чем кто-либо!
— Да, — отвечал с прежнею грустною улыбкою Дубовский. — Теперь главная его султанша француженка, за которую он одних долгов заплатил в Париже двадцать пять тысяч франков, и
если б вот мы пришли немного пораньше сюда,
так, наверное, увидали бы, как она прокатила по Невскому на вороной паре в фаэтоне с медвежьею полостью… Стоит это чего-нибудь или нет?
—
Если она только хорошенькая,
так отчего ж не стоит? — заметил Калинович.
— Очень хороший, говорят, — подтвердил он, — я, конечно, тогда его не знал; но
если б обратился прямо к нему с моим произведением,
так, может быть, другая постигла бы его участь.
— Что рассказывать? — продолжал он. — История обыкновенная: урок кончился, надобно было подумать, что есть, и я пошел, наконец, объявил, что желал бы служить. Меня, конечно, с полгода проводили, а потом сказали, что
если я желаю,
так мне с удовольствием дадут место училищного смотрителя в Эн-ске; я и взял.
Если они и страдают —
так с жиру собаки бесятся.
— Неужели ты думаешь, что
если б я не ставил его бог знает как высоко, моего умницу,
так я бы стал говорить?
—
Если же стать прямо лицом к лицу с публикой,
так мы сейчас видели, как много в ней смысла и понимания.
— Que puis-je faire, madame? [Что же я могу сделать, сударыня? (франц.).] — воскликнул он и продолжал, прижимая даже руку к сердцу. —
Если б ваш муж был мой сын,
если б, наконец, я сам лично был в его положении — и в
таком случае ничего бы не мог и не захотел сделать.
— Господин начальник губернии теперь пишет, — начал Забоков, выкладывая по пальцам, — что я человек пьяный и характера буйного; но, делая извет этот, его превосходительство, вероятно, изволили забыть, что каждый раз при проезде их по губернии я пользовался счастьем принимать их в своем доме и удостоен даже был чести иметь их восприемником своего младшего сына; значит,
если я доподлинно человек
такой дурной нравственности, то каким же манером господин начальник губернии мог приближать меня к своей персоне на
такую дистанцию?