Неточные совпадения
Чай
пила как-то урывками, за стол (хоть и накрывался для нее всегда прибор)
садилась на минуточку; только что подавалось горячее, она вдруг вскакивала и уходила за чем-то в кухню, и потом, когда снова появлялась и когда Петр Михайлыч ей говорил: «Что же ты сама, командирша, никогда ничего не кушаешь?», Палагея Евграфовна только усмехалась и, ответив: «Кабы не
ела, так и жива бы не
была», снова отправлялась на кухню.
Передав запас экономке, Петр Михайлыч отправлялся в гостиную и
садился пить чай с Настенькой. Разговор у отца с дочерью почти каждое утро шел такого рода...
Постоянный костюм капитана
был форменный военный вицмундир. Курил он, и курил очень много, крепкий турецкий табак, который вместе с пенковой коротенькой трубочкой носил всегда с собой в бисерном кисете. Кисет этот вышила ему Настенька и, по желанию его, изобразила на одной стороне казака, убивающего турка, а на другой — крепость Варну. Каждодневно, за полчаса да прихода Петра Михайлыча, капитан являлся, раскланивался с Настенькой, целовал у ней ручку и спрашивал о ее здоровье, а потом
садился и молчал.
Экзархатов первый пошел, а за ним и прочие, Румянцев, впрочем, приостановился в дверях и отдал самый низкий поклон. Петр Михайлыч нахмурился: ему
было очень неприятно, что его преемник не только не обласкал, но даже не посадил учителей. Он и сам
было хотел уйти, но Калинович повторил свою просьбу
садиться и сам даже пододвинул ему стул.
Молодой смотритель находился некоторое время в раздумье: ехать ли ему в таком экипаже, или нет? Но делать нечего, — другого взять
было негде. Он сделал насмешливую гримасу и
сел, велев себя везти к городничему, который жил в присутственных местах.
«Это звери, а не люди!» — проговорил он,
садясь на дрожки, и решился
было не знакомиться ни с кем более из чиновников; но, рассудив, что для парадного визита к генеральше
было еще довольно рано, и увидев на ближайшем доме почтовую вывеску, велел подвезти себя к выходившему на улицу крылечку.
— Я посылала к нему, папаша; придет, я думаю, — отвечала Настенька и
села у окна, из которого видно
было здание училища.
— Милости просим! Портфель ваша здесь, принесена. Извольте
садиться и читать, а мы
будем слушать, — сказал Петр Михайлыч.
— Палагея Евграфовна приготовила нам решительно римский ужин, — сказал Калинович, желая еще раз сказать любезность экономке; и когда стали
садиться за стол, непременно потребовал, чтоб она тоже
села и не вскакивала. Вообще он
был в очень хорошем расположении духа.
Княжна, как бы сконфуженная, пошла за Калиновичем и
села на свое место. Напрасно он старался вызвать ее на разговор, — она или отмалчивалась, или отвечала да или нет, и очень
была, по-видимому, рада, когда другие кавалеры приглашали ее участвовать в фигуре.
— Что ж, если я хочу, если это доставляет мне удовольствие? — отвечала она, и когда кушанье
было подано,
села рядом с ним, наливала ему горячее и переменяла даже тарелки. Петр Михайлыч тоже не остался праздным: он собственной особой слазил в подвал и, достав оттуда самой лучшей наливки-лимоновки, которую Калинович по преимуществу любил, уселся против молодых людей и стал смотреть на них с каким-то умилением. Калиновичу, наконец, сделалось тяжело переносить их искреннее радушие.
— Ну, так
садитесь! — произнес математик, подвигая одной рукой увесистый стул, а другой доставая с окна деревянную кружку с квасом, которую и
выпил одним приемом до дна.
Накануне своего отъезда Калинович совершенно переселился с своей квартиры и должен
был ночевать у Годневых. Вечером Настенька в первый еще раз, пользуясь правом невесты,
села около него и, положив ему голову на плечо, взяла его за руку. Калинович не в состоянии
был долее выдержать своей роли.
Коренная вздумала
было схитрить и
села в хомуте.
Придя туда, они
сели к окну, в сторонке, чтоб не
быть очень на виду. Калинович велел подать два обеда и бутылку вина. Он несколько затруднялся, каким бы образом и с чего начать разговор; но Дубовский сам предупредил его.
— Давно, друг мой, — сказала Настенька и, поцеловав еще раз Калиновича,
села разливать чай. — Ах, какие гадкие чашки! — говорила она, тщательно обмывая с чашек грязь. — И вообще, cher ami, посмотри, как у тебя в комнате грязно и нехорошо! При мне этого не
будет: я все приведу в порядок.
— Этого не смейте теперь и говорить. Теперь вы должны
быть счастливы и должны
быть таким же франтом, как я в первый раз вас увидела — я этого требую! — возразила Настенька и, напившись чаю, опять
села около Калиновича. — Ну-с, извольте мне рассказывать, как вы жили без меня в Петербурге: изменяли мне или нет?
— Как я рад, что имею счастие… — начал он с запинкою и
садясь около своего нового знакомого. — Яков Васильич, может
быть, говорил вам…
— Ну-с, давайте нам
поесть чего-нибудь, — продолжал князь,
садясь с приемами бывалого человека на диван, — только, пожалуйста, не ваш казенный обед, — прибавил он.
Про героя моего я по крайней мере могу сказать, что он искренно и глубоко страдал: как бы совершив преступление, шел он от князя по Невскому проспекту, где тут же встречалось ему столько спокойных и веселых господ, из которых уж, конечно, многие имели на своей совести в тысячу раз грязнейшие пятна. Дома Калинович застал Белавина, который сидел с Настенькой. Она
была в слезах и держала в руках письмо. Не обратив на это внимания, он молча пожал у приятеля руку и
сел.
Их скромно сопровождала знакомая уж нам фигура Прохорова, который
был один из претендующих родственников и который на этот раз не горланил, как некогда в земском суде, а смиренно, держа под мышкой ваточную фуражку, стал
было у притолоки; но губернатор движением головы предложил ему
сесть, и Прохоров, щепетильно и едва касаясь краешка, уселся на отдаленное кресло.
Старик заплакал, и следовавшее затем одушевление превышало всякую меру описаний. После обеда его качали на руках. Окончательно умиленный, он стал требовать шампанского: сам
пил и непременно заставлял всех
пить; бросил музыкантам, во все время игравшим туш, пятьдесят рублей серебром и, наконец,
сев в возок, пожелал, чтоб все подходили и целовали его выставленное в окошечко лицо…
Содержатель, смотревший в дырочку занавеса, когда Калинович
сел на свое место, хлопнул что
есть силы в ладони — и музыканты заиграли, а вскоре и занавес поднялся.
— Отлично, капитан! Я ужасно
есть хочу! — воскликнула Настенька. — Monsieur, prenez votre place! — скомандовала она Калиновичу и сама
села. Тот поместился напротив нее.