Неточные совпадения
— Что делать, Петр Михайлыч! Позамешкался грешным
делом, — отвечал купец. — Что парнишко-то
мой: как там у вас? — прибавлял он, уходя за прилавок.
— Прочел и намеревался сего же
дня возвратить ее с
моею благодарностью. Приятное сочинение.
В продолжение всего месяца он был очень тих, задумчив, старателен, очень молчалив и предмет свой знал прекрасно; но только что получал жалованье, на другой же
день являлся в класс развеселый; с учениками шутит, пойдет потом гулять по улице — шляпа набоку, в зубах сигара, попевает, насвистывает, пожалуй, где случай выпадет, готов и драку сочинить; к женскому полу получает сильное стремление и для этого придет к реке, станет на берегу около плотов, на которых прачки
моют белье, и любуется…
Из предыдущей главы читатель имел полное право заключить, что в описанной мною семье царствовала тишь, да гладь, да божья благодать, и все были по возможности счастливы. Так оно казалось и так бы на самом
деле существовало, если б не было замешано тут молоденького существа,
моей будущей героини, Настеньки. Та же исправница, которая так невыгодно толковала отношения Петра Михайлыча к Палагее Евграфовне, говорила про нее.
— Я живу здесь по
моим делам и по
моей болезни, чтоб иметь доктора под руками. Здесь, в уезде,
мое имение, много родных, хороших знакомых, с которыми я и видаюсь, — проговорила генеральша и вдруг остановилась, как бы в испуге, что не много ли лишних слов произнесла и не утратила ли тем своего достоинства.
— Ах, боже
мой! Боже
мой! — говорил Петр Михайлыч. — Какой вы молодой народ вспыльчивый! Не разобрав
дела, бабы слушать — нехорошо… нехорошо… — повторил он с досадою и ушел домой, где целый вечер сочинял к директору письмо, в котором, как прежний начальник, испрашивал милосердия Экзархатову и клялся, что тот уж никогда не сделает в другой раз подобного проступка.
Как нарочно все случилось: этот благодетель
мой, здоровый как бык, вдруг ни с того ни с сего помирает, и пока еще он был жив, хоть скудно, но все-таки совесть заставляла его оплачивать
мой стол и квартиру, а тут и того не стало: за какой-нибудь полтинник должен был я бегать на уроки с одного конца Москвы на другой, и то слава богу, когда еще было под руками; но проходили месяцы, когда сидел я без обеда, в холодной комнате, брался переписывать по гривеннику с листа, чтоб иметь возможность купить две — три булки в
день.
Ты, я думаю, проклинаешь меня за
мое молчание, хоть я и не виноват: повесть твою я сейчас же снес по назначению, но ответ получил только на
днях.
— Господи боже
мой! Во всю жизнь не имел никаких
дел, и до чего я дожил! — воскликнул Петр Михайлыч.
— Не езди, душечка, ангел
мой, не езди! Я решительно от тебя этого требую. Пробудь у нас целый
день. Я тебя не отпущу. Я хочу глядеть на тебя. Смотри, какой ты сегодня хорошенький!
— Служба наша, ваше сиятельство, была бы приятная, как бы мы сами, становые пристава, были не такие. Предместник
мой, как, может быть, и вашему сиятельству известно, оставил мне не
дела, а ворох сена.
— Будто это так? — возразил князь. — Будто вы в самом
деле так думаете, как говорите, и никогда сами не замечали, что
мое предположение имеет много вероятности?
— Да, — отвечал тот и потом, подумав, прибавил: — прежде отъезда
моего я желал бы поговорить с вами о довольно серьезном
деле.
— Нет, в Петербург я еду месяца на три. Что делать?.. Как это ни грустно, но, по
моим литературным
делам, необходимо.
— Я потерял
мою невесту, — отвечал он, взглянув на подаренное ему Настенькой в последний
день кольцо.
Проводить время с Амальхенами было вовсе для
моего героя не обычным
делом в жизни: на другой
день он пробирался с Гороховой улицы в свой номер каким-то опозоренным и расстроенным… Возвратившись домой, он тотчас же разделся и бросился на постель.
Когда бы я убил человека, я бы, значит, сделал преступление, влекущее за собой лишение всех прав состояния, а в
делах такого рода полиция действительно действует по горячим следам, невзирая ни на какое лицо: фельдмаршал я или подсудимый чиновник — ей все равно; а
мои, милостивый государь, обвинения чисто чиновничьи; значит, они прямо следовали к общему обсуждению с таковыми же, о которых уже и производится
дело.
— Не по вине
моей какой-нибудь, — продолжал он, — погибаю я, а что место
мое надобно было заменить господином Синицким, ее родным братом, равно как и до сих пор еще вакантная должность бахтинского городничего исправляется другим ее родственником, о котором уже и производится
дело по случаю учиненного смертоубийства его крепостною девкою над собственным своим ребенком, которого она бросила в колодезь; но им это было скрыто, потому что девка эта была его любовница.
Старший сын
мой, мальчик, не хвастаясь сказать, прекрасный, умный; кончил курс в Демидовском лицее первым студентом, ну и поступил было в чиновники особых поручений — шаг хороший бы, кажется, для молодого человека, как бы
дело в порядке шло, а то, при его-то неопытности, в начальники попался человек заносчивый, строптивый.
— Да; но сегодня праздник, свободный
мой день: я желал бы прогуляться по Невскому.
— За
мое призвание, — продолжал студент, — что я не хочу по их дудке плясать и сделаться каким-нибудь офицером, они считают меня, как и Гамлета, почти сумасшедшим. Кажется, после всего этого можно сыграть эту роль с душой; и теперь меня собственно останавливает то, что знакомых, которые бы любили и понимали это
дело, у меня нет. Самому себе доверить невозможно, и потому, если б вы позволили мне прочесть вам эту роль… я даже принес книжку… если вы только позволите…
— О боже
мой! Но каким же образом можно отделить, особенно в
деле любви, душу от тела? Это как корни с землей: они ее переплетают, а она их облепляет, и я именно потому не позволяю себе переписки, чтоб не делать девушке еще большего зла.
Самые искренние его приятели в отношении собственного его сердца знали только то, что когда-то он был влюблен в девушку, которой за него не выдали, потом был в самых интимных отношениях с очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина прошло, по-видимому, легко; как будто ни одного
дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода как будто к тому не было, — тогда как героя
моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы уже около трех лет находим в истинно романтическом положении.
Герой
мой нигде, кроме дома, не обедал и очень хорошо знал, что Настенька прождет его целый
день и будет беспокоиться; однако, и сам не зная для чего, согласился.
— Еще бы! — подхватила баронесса. — Ах! A propos [кстати (франц.).] о
моем браслете, чтоб не забыть, — продолжала она, обращаясь к Полине. — Вчера или третьего
дня была я в городе и заезжала к monsieur, Лобри. Он говорит, что берется все твои брильянты рассортировать и переделать; и, пожалуйста, никому не отдавай: этот человек гений в своем
деле.
— Я было, ваше сиятельство, сегодня к вам с
моим делом.
— Славная голова! — продолжал он. — И что за удивительный народ эти англичане, боже ты
мой! Простой вот-с, например, машинист и, вдобавок еще, каждый вечер мертвецки пьян бывает; но этакой сметки, я вам говорю, хоть бы у первейшего негоцианта. Однако какое же собственно ваше,
мой милый Яков Васильич,
дело, скажите вы мне.
Кто сердцу, хоть и не юной, а все-таки
девы скажет: люби одно, не изменись?» И, наконец, Петербург, боже
мой!
— Все это прекрасно, что вы бывали, и, значит, я не дурно сделал, что возобновил ваше знакомство; но
дело теперь в том,
мой любезнейший… если уж начинать говорить об этом серьезно, то прежде всего мы должны быть совершенно откровенны друг с другом, и я прямо начну с того, что и я, и mademoiselle Полина очень хорошо знаем, что у вас теперь на руках женщина… каким же это образом?.. Сами согласитесь…
— Хорошо, смотрите — я вам верю, — начал он, — и первое
мое слово будет: я купец, то есть человек, который ни за какое
дело не возьмется без явных барышей; кроме того, отнимать у меня время, употребляя меня на что бы то ни было, все равно, что брать у меня чистые деньги…
Условливается это, конечно, отчасти старым знакомством, родственными отношениями, участием
моим во всех ихних
делах, наконец, установившеюся дружбой в такой мере, что ни один человек не приглянулся Полине без того, что б я не знал этого, и уж, конечно, она никогда не сделает такой партии, которую бы я не опробовал; скажу даже больше: если б она, в отношении какого-нибудь человека, была ни то ни се, то и тут в
моей власти подлить масла на огонь — так?
— О боже
мой, я не сумасшедший, чтоб рассчитывать на ваши деньги, которых, я знаю, у вас нет! — воскликнул князь. —
Дело должно идти иначе; теперь вопрос только о том: согласны ли вы на
мое условие — так хорошо, а не согласны — так тоже хорошо.
— Оковы существуют и теперь, — возразил князь, — поселиться вам опять в нашей деревенской глуши на скуку, на сплетни, — это безбожно… Мне же переехать в Петербург нельзя по
моим делам, — значит, все равно мы не можем жить друг возле друга.
— Опять — умрет! — повторил с усмешкою князь. — В романах я действительно читал об этаких случаях, но в жизни, признаюсь, не встречал. Полноте,
мой милый! Мы, наконец, такую дребедень начинаем говорить, что даже совестно и скучно становится. Волишки у вас, милостивый государь, нет, характера — вот в чем
дело!
— Боже ты
мой, царь милостивый! Верх ребячества невообразимого! — воскликнул он. — Ну, не видайтесь, пожалуй! Действительно, что тут накупаться на эти бабьи аханья и стоны; оставайтесь у меня, ночуйте, а завтра напишите записку: так и так,
мой друг, я жив и здоров, но уезжаю по очень экстренному
делу, которое устроит наше благополучие. А потом, когда женитесь, пошлите деньги — и
делу конец: ларчик, кажется, просто открывался! Я, признаюсь, Яков Васильич, гораздо больше думал о вашем уме и характере…
— Так как, выходит, являюсь господину и барину
моему, на все
дни живота
моего нескончаемому… — отвечал Григорий Васильев, свернув несколько голову набок и становясь навытяжку.
Надобно решительно иметь детское простодушие одного
моего знакомого прапорщика, который даже в пище вкусу не знает; надобно именно владеть его головой, чтоб поверить баронессе, когда она мило уверяет вас, что дает этот бал для удовольствия общества, а не для того, чтоб позатянуть поступившее на нее маленькое взыскание, тысяч в тридцать серебром, о чем она и будет тут же, под волшебные звуки оркестра Лядова, говорить с особами, от которых зависит
дело.
Так укреплял себя герой
мой житейской моралью; но таившееся в глубине души сознание ясно говорило ему, что все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина. Как бы то ни было, он решился заставить его взять деньги назад и распорядиться ими, как желает, если принял в этом
деле такое участие. С такого рода придуманной фразой он пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим с лестницы.
Надобно было иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение героя
моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей в секунданты и послать своему врагу вызов; но
дело в том, что, не будучи вовсе трусом, он в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни говорили, а направленное на вас дуло пистолета не безделица — и все это из-за того, что не питает уважение к вашей особе какой-то господин…
Перед ужином пробежал легкий говор, что он своему партнеру проиграл две тысячи серебром, и, в оправдание
моего героя, я должен сказать, что в этом случае он не столько старался о том, сколько в самом
деле был рассеян: несносный образ насмешливо улыбавшегося Белавина, как привидение, стоял перед ним.
Мое правило такое: ревизуя, я не смотрю на эти их бумаги: это вздор,
дело второстепенное — я изучаю край, смотрю на его потребности.
— Взгляд
мой, ваше превосходительство, полагаю, единственный, который может вытекать из этого
дела, — возразил в свою очередь со всею вежливостью Калинович.
— Эх ты, братец ты
мой! Словно вострым колом ударил ты меня этим словом! — отозвался он и потом продолжал в раздумье: — Манохинская ваша гать, выходит,
дело плевое, так надо сказать.
«Мне-ста, говорит, Михайло Трофимыч, я теперь в таких положениях, что не токмо пятью, а пятнадцатью тысячьми дыр
моих не заткнуть, и я, говорит, в этом
деле до последней полушки сносить буду, и начальник губернии, говорит, теперь тоже
мой сродственник, он тоже того желает…»
Начальство теперь само по себе, а я сам по себе: кто ж в
моем деле может указчик быть?
— Все это, собственно, мы рассматривали, — отнесся он к членам присутствия, — но
дело в том, что насчет свидетельства пензенской гражданской палаты я сейчас получил, на запрос
мой, оттуда уведомление, что на такое имение она никогда и никакого свидетельства не выдавала: значит, оно подложное…
— Успокойтесь, Катерина Ивановна! — говорил он. — Успокойтесь! Даю вам честное слово, что
дело это я кончу на этой же неделе и передам его в судебное место, где гораздо больше будет средств облегчить участь подсудимого; наконец, уверяю вас, употреблю все
мои связи… будем ходатайствовать о высочайшем милосердии. Поймите вы меня, что один только царь может спасти и помиловать вашего отца — клянусь вам!
Он очень хорошо понимает, что во мне может снова явиться любовь к тебе, потому что ты единственный человек, который меня истинно любил и которого бы я должна была любить всю жизнь — он это видит и, чтоб ударить меня в последнее больное место
моего сердца, изобрел это проклятое
дело, от которого, если бог спасет тебя, — продолжала Полина с большим одушевлением, — то я разойдусь с ним и буду жить около тебя, что бы в свете ни говорили…
— Она может многое сделать… Она будет говорить, кричать везде, требовать, как о
деле вопиющем, а ты между прочим, так как Петербург не любит ни о чем даром беспокоиться, прибавь в письме, что, считая себя виновною в
моем несчастии, готова половиной состояния пожертвовать для
моего спасения.
— А хоть бы и про себя мне сказать, — продолжал между тем тот, выпивая еще рюмку водки, — за что этот человек всю жизнь
мою гонит меня и преследует? За что? Что я у его и
моей, с позволения сказать, любовницы ворота дегтем вымазал, так она, бестия, сама была того достойна; и как он меня тогда подвел, так по все
дни живота не забудешь того.