Неточные совпадения
Занявшись в смотрительской составлением отчетов и рапортов, во
время перемены классов Петр Михайлыч обходил училище и
начинал, как водится, с первого класса, в котором, тоже, как водится, была пыль столбом.
Так
время шло. Настеньке было уж за двадцать; женихов у ней не было, кроме одного, впрочем, случая. Отвратительный Медиокритский, после бала у генеральши, вдруг
начал каждое воскресенье являться по вечерам с гитарой к Петру Михайлычу и, посидев немного, всякий раз просил позволения что-нибудь спеть и сыграть. Старик по своей снисходительности принимал его и слушал. Медиокритский всегда почти
начинал, устремив на Настеньку нежный взор...
И действительно, приказничиха
начала, как зайца, выслеживать постояльца своего и на первое
время была в совершенном от него восторге.
— Интереснее всего было, — продолжал Калинович, помолчав, — когда мы
начали подрастать и нас стали учить: дурни эти мальчишки ничего не делали, ничего не понимали. Я за них переводил, решал арифметические задачи, и в то
время, когда гости и родители восхищались их успехами, обо мне обыкновенно рассказывалось, что я учусь тоже недурно, но больше беру прилежанием… Словом, постоянное нравственное унижение!
Взяв рукопись, Петр Михайлыч первоначально перекрестился и, проговорив: «С богом, любезная, иди к невским берегам», —
начал запаковывать ее с таким старанием, как бы отправлял какое-нибудь собственное сочинение, за которое ему предстояло получить по крайней мере миллион или бессмертие. В то
время, как он занят был этим делом, капитан заметил, что Калинович наклонился к Настеньке и сказал ей что-то на ухо.
В это же самое
время с заднего двора квартиры молодого смотрителя промелькнула чья-то тень, спустилась к реке и
начала пробираться, прячась за установленные по всему берегу березовые поленницы.
Настенька поместилась рядом с ней и, став на колени,
начала горячо молиться, взглядывая по
временам на задумчиво стоявшего у правого клироса Калиновича.
— Молебен! — сказал он стоявшим на клиросе монахам, и все пошли в небольшой церковный придел, где покоились мощи угодника. Началась служба. В то
время как монахи, после довольно тихого пения, запели вдруг громко: «Тебе, бога, хвалим; тебе, господи, исповедуем!» — Настенька поклонилась в землю и вдруг разрыдалась почти до истерики, так что Палагея Евграфовна принуждена была подойти и поднять ее. После молебна
начали подходить к кресту и благословению настоятеля. Петр Михайлыч подошел первый.
Однако князь, чтоб не терять золотого
времени, просил тотчас же
начать чтение и посадил его случайно рядом с княжной.
Все это Калинович наблюдал с любопытством и удовольствием, как обыкновенно наблюдают и восхищаются сельскою природою солидные городские молодые люди, и в то же
время с каким-то замираньем в сердце воображал, что чрез несколько часов он увидит благоухающую княжну, и так как ничто столь не располагает человека к мечтательности, как езда, то в голове его
начинали мало-помалу образовываться довольно смелые предположения: «Что если б княжна полюбила меня, — думал он, — и сделалась бы женой моей… я стал бы владетелем и этого фаэтона, и этой четверки… богат… муж красавицы… известный литератор…
Финифть — древнерусское название эмали.] образок, повесил его на усмотренный вверху гвоздик и
начал молиться, шевеля тихонько губами и восклицая по
временам: «Господи помилуй, господи помилуй!».
Знаете ли, что я и мое образование, которое по тому
времени, в котором я
начинал жить, было не совсем заурядное, и мои способности, которые тоже из ряда посредственных выходили, и, наконец, самое здоровье — все это я должен был растратить в себе и сделаться прожектером, аферистом, купцом, для того чтоб поддержать и воспитать семью, как прилично моему роду.
— Почему ж? Нет!.. — перебил князь и остановился на несколько
времени. — Тут, вот видите, —
начал он, — я опять должен сделать оговорку, что могу ли я с вами говорить откровенно, в такой степени, как говорил бы откровенно с своим собственным сыном?
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и
начал читать ее с большим вниманием. Несколько
времени продолжалось молчание.
Но
время, однако, шло, и
начинало рассветать.
— Я на это неспособен; а что, конечно, считаю себя вправе говорить об этом всему Петербургу, — отвечал Дубовский, и, так как обед в это
время кончился, он встал и, поматывая головой,
начал ходить по комнате.
— Все это, сами согласитесь… —
начал было он, но в это
время в кабинете послышался звонок, и проворно пробежал туда из лакейской курьер.
— Очень бы желал, —
начал он, подняв голову, — сделать для князя приятное… Теперь у меня
времени нет, но, пожалуйста, когда вы будете писать к нему, то скажите, что я по-прежнему его люблю и уважаю и недоволен только тем, что он нынче редко стал ездить в Петербург.
Разбитая надежда на литературу и неудавшаяся попытка
начать службу, — этих двух ударов, которыми оприветствовал Калиновича Петербург, было слишком достаточно, чтобы, соединившись с климатом, свалить его с ног: он заболел нервной горячкой, и первое
время болезни, когда был почти в беспамятстве, ему было еще как-то легче, но с возвращением сознания душевное его состояние стало доходить по
временам до пределов невыносимой тоски.
— Об этом в последнее
время очень много пишется и говорится, —
начал он. — И, конечно, если женщина
начала вас любить, так, зря, без всякого от вас повода, тут и спрашивать нечего: вы свободны в ваших поступках, хоть в то же
время я знал такие деликатные натуры, которые и в подобных случаях насиловали себя и делались истинными мучениками тонкого нравственного долга.
Настеньку первое
время беспокоила еще мысль о свадьбе, но заговорить и потребовать самой этого — было очень щекотливо, а Калинович тоже не
начинал.
— Я бы, конечно, ваше сиятельство, никогда не решился
начинать этого разговора; но, сколько раз ни бывал в последнее
время у mademoiselle Полины, она по-прежнему ко мне внимательна.
— Хорошо, смотрите — я вам верю, —
начал он, — и первое мое слово будет: я купец, то есть человек, который ни за какое дело не возьмется без явных барышей; кроме того, отнимать у меня
время, употребляя меня на что бы то ни было, все равно, что брать у меня чистые деньги…
Конечно, ей, как всякой девушке, хотелось выйти замуж, и, конечно, привязанность к князю, о которой она упоминала, была так в ней слаба, что она, особенно в последнее
время, заметив его корыстные виды,
начала даже опасаться его; наконец, Калинович в самом деле ей нравился, как человек умный и даже наружностью несколько похожий на нее: такой же худой, бледный и белокурый; но в этом только и заключались, по крайней мере на первых порах, все причины, заставившие ее сделать столь важный шаг в жизни.
Князь, бывший умней и образованней всего остального общества, лучше других понимал, откуда дует ветер, Калинович мог действительно быть назван представителем той молодой администрации, которая в его
время заметно уже
начинала пробиваться сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней [После слов: «…сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней» в рукописи следовало: «…барских авторитетов и генеральских властей» (стр. 50 об.).].
— Все это вздор и со
временем поправится, но тут такого рода обстоятельство открывается… —
начал князь каким-то протяжным тоном, — господин этот выведен в люди и держится теперь решительно по милости своей жены…
Впрочем, надобно сказать, что и вся публика, если и не так явно, то в душе ахала и охала. Превосходную актрису, которую предстояло видеть, все почти забыли, и все ожидали, когда и как появится новый кумир, к которому устремлены были теперь все помыслы. Полицейский хожалый первый завидел двух рыжих вице-губернаторских рысаков и, с остервенением бросившись на подъехавшего в это
время к подъезду с купцом извозчика,
начал его лупить палкой по голове и по роже, говоря...
— Давно уж, друг мой, —
начала она с грустной улыбкой, — прошло для меня
время хранить и беречь свое имя, и чтоб тебе доказать это, скажу прямо, что меня удержало от близкой интриги с ним не pruderie [стыдливость (франц.).] моя, а он сам того не хотел. Довольны ли вы этим признанием?
— Было, — продолжала она, — что я в самом деле полюбила его, привыкла, наконец, к нему и вижу в то же
время, что нравилась ему, потому что, как хочешь, он целые дни просиживает у меня, предупреждает малейшие мои желания, читает мне, толкует — а между тем деньжонки мои
начинают подходить все.
Но в то
время как служебная деятельность была разлита таким образом по всем судебным и административным артериям, в обществе распространилась довольно странная молва: Сашка Козленев, как известный театрал, знавший все закулисные тайны, первый
начал ездить по городу и болтать, что новый губернатор — этот идеал чиновничьего поведения — тотчас после отъезда жены приблизил к себе актрису Минаеву и проводит с ней все вечера.
— Ни стыдиться, ни скрывать этого не намерен! — повторял губернатор, а потом вдруг обратился к Экзархатову. — Послушайте! —
начал он. — Не хотите ли, пока есть еще
время, вместо настоящей вашей службы получить место какого-нибудь городничего или исправника, окружного, наконец, начальника?.. Я, по своему влиянию, могу еще теперь сделать это для вас.
Плоховатая пожарная команда под его грозными распоряжениями
начала обнаруживать рьяную храбрость и молодечество, и в то
время, как он, запыленный, закоптелый, в саже, облитый водою, стоял почти перед самым пламенем, так что лошадь его беспрестанно фыркала и пятилась назад, — в это самое
время с обеда председателя казенной палаты, а потому порядком навеселе, приехал тоже на пожар статский советник Опенкин.