Неточные совпадения
Капитан вставал и почтительно ему кланялся. Из одного этого поклона можно
было заключить, какое глубокое уважение питал капитан к брату. За столом, если никого не
было постороннего, говорил один только Петр Михайлыч; Настенька больше молчала и очень мало кушала; капитан совершенно молчал и очень много
ел; Палагея Евграфовна беспрестанно вскакивала. После
обеда между братьями всегда почти происходил следующий разговор...
— Эх-ма, молодежь, молодежь! Ума у вас, может
быть, и больше против нас, стариков, да сердца мало! — прибавил он, всходя на крыльцо, и тотчас, по обыкновению, предуведомил о госте к
обеду Палагею Евграфовну.
— Кушать готово! — перебил Петр Михайлыч, увидев, что на стол уже поставлена миска. — А вы и перед
обедом водочки не
выпьете? — отнесся он к Калиновичу.
В продолжение года капитан не уходил после
обеда домой в свое пернатое царство не более четырех или пяти раз, но и то по каким-нибудь весьма экстренным случаям. Видимо, что новый гость значительно его заинтересовал. Это, впрочем, заметно даже
было из того, что ко всем словам Калиновича он чрезвычайно внимательно прислушивался.
Как нарочно все случилось: этот благодетель мой, здоровый как бык, вдруг ни с того ни с сего помирает, и пока еще он
был жив, хоть скудно, но все-таки совесть заставляла его оплачивать мой стол и квартиру, а тут и того не стало: за какой-нибудь полтинник должен
был я бегать на уроки с одного конца Москвы на другой, и то слава богу, когда еще
было под руками; но проходили месяцы, когда сидел я без
обеда, в холодной комнате, брался переписывать по гривеннику с листа, чтоб иметь возможность купить две — три булки в день.
Обед был на славу, какой только можно приготовить в уездном городе.
После
обеда перешли в щегольски убранный кабинет,
пить кофе и курить. М-lle Полине давно уж хотелось иметь уютную комнату с камином, бархатной драпировкой и с китайскими безделушками; но сколько она ни ласкалась к матери, сколько ни просила ее об этом, старуха, израсходовавшись на отделку квартиры, и слышать не хотела. Полина, как при всех трудных случаях жизни, сказала об этом князю.
— А я и не знал! — воскликнул Петр Михайлыч. — Каков же
обед был? — скажите вы нам… Я думаю, генеральский: у них, говорят, все больше на серебре подается.
—
Обед был очень хорош, — отвечал Калинович.
В день, назначенный Калиновичу для чтения, княгиня с княжной приехали в город к
обеду. Полина им ужасно обрадовалась, а князь не замедлил сообщить, что для них приготовлен маленькой сюрприз и что вечером
будет читать один очень умный и образованный молодой человек свой роман.
Полина приехала в амазонке, потому что после
обеда предполагалось катание верхом, до которого княжна, m-r ле Гран и маленький князек
были страшные охотники.
Кавалькада начала собираться тотчас после
обеда. М-r ле Гран и князек, давно уже мучимые нетерпением, побежали взапуски в манеж, чтобы смотреть, как
будут седлать лошадей. Княжна, тоже очень довольная, проворно переоделась в амазонку. Княгиня кротко просила ее бога ради ехать осторожнее и не скакать.
Нигде, может
быть, с такою дипломатическою тонкостью и точностью не приклеивают гостям ярлычки, кто чего стоит, как бывает это на парадных деревенских
обедах.
Обед был французский, тонкий.
Взбешенный всем этим и не зная, наконец, что с собой делать, он ушел
было после
обеда, когда все разъехались, в свою комнату и решился по крайней мере лечь спать; но от князя явился человек с приглашением: не хочет ли он прогуляться?
«Боже мой! Как эти люди любят меня, и между тем какой черной неблагодарностью я должен
буду заплатить им!» — мучительно думал он и решительно не имел духа, как прежде предполагал, сказать о своем намерении ехать в Петербург и только, оставшись после
обеда вдвоем с Настенькой, обнял ее и долго, долго целовал.
Ушедши после
обеда в свой кабинет по обыкновению отдохнуть, он, слышно
было, что не спал: сначала все ворочался, кашлял и, наконец, постучал в стену, что
было всегда для Палагеи Евграфовны знаком, чтоб она являлась.
Придя туда, они сели к окну, в сторонке, чтоб не
быть очень на виду. Калинович велел подать два
обеда и бутылку вина. Он несколько затруднялся, каким бы образом и с чего начать разговор; но Дубовский сам предупредил его.
В своем мучительном уединении бедный герой мой, как нарочно, припоминал блаженное время своей болезни в уездном городке; еще с раннего утра обыкновенно являлся к нему Петр Михайлыч и придумывал всевозможные рассказы, чтоб только развлечь его; потом, уходя домой, говорил, как бы сквозь зубы: «После
обеда, я думаю, Настя зайдет», — и она действительно приходила; а теперь сотни прелестнейших женщин, может
быть, проносятся в красивых экипажах мимо его квартиры, и хоть бы одна даже взглянула на его темные и грязные окна!
— Ну-с, давайте нам
поесть чего-нибудь, — продолжал князь, садясь с приемами бывалого человека на диван, — только, пожалуйста, не ваш казенный
обед, — прибавил он.
Обед был готов через полчаса.
— Вместо пирожного дай нам фруктов. Я думаю, это
будет хорошо, — сказал князь, и когда таким образом
обед кончился, он, прихлебывая из крошечной рюмочки мараскин, закурил сигару и развалился на диване.
— А!
Обед, и
обед, вероятно,
будет очень хороший. Я люблю хорошие
обеды. Очень рад! — ответил тот и сейчас же подписался.
Заслышав об отъезде его, он в два дня проскакал пятьсот верст и все-таки
поспел к
обеду.
Старик заплакал, и следовавшее затем одушевление превышало всякую меру описаний. После
обеда его качали на руках. Окончательно умиленный, он стал требовать шампанского: сам
пил и непременно заставлял всех
пить; бросил музыкантам, во все время игравшим туш, пятьдесят рублей серебром и, наконец, сев в возок, пожелал, чтоб все подходили и целовали его выставленное в окошечко лицо…
Все эти штуки могли еще
быть названы хоть сколько-нибудь извинительными шалостями; но
было больше того: обязанный, например, приказанием матери обедать у дяди каждый день, Козленев ездил потом по всему городу и рассказывал, что тетка его, губернаторша, каждое после-обеда затевает с ним шутки вроде жены Пентефрия […жены Пентефрия.
Автору, например, совершенно известно, что уездный судья Бобков, уже несколько лет имевший обыкновение
пить перед
обедом по восьми и перед ужином по десяти рюмок водки, целые два дня перед тем не употреблял ни капли, чтоб не дохнуть каким-нибудь образом на начальника губернии этим неприятно пахучим напитком.