Неточные совпадения
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но
тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же с ним
стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд
тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
Людмила
тем временем
стояла около Ченцова, помещавшегося на диване в очень нецеремонной позе и курившего трубку с длинным-длинным чубуком.
Сенатор в это время, по случаю беспрерывных к нему визитов и представлений, сидел в кабинете за рабочим столом, раздушенный и напомаженный, в форменном с камергерскими пуговицами фраке и в звезде. Ему делал доклад его оглоданный правитель дел,
стоя на ногах, что, впрочем, всегда несколько стесняло сенатора, вежливого до нежности с подчиненными, так что он каждый раз просил Звездкина садиться, но
тот, в силу, вероятно, своих лакейских наклонностей, отнекивался под разными предлогами.
В
то самое крещение, с которого я начал мой рассказ, далеко-далеко, более чем на тысячеверстном расстоянии от описываемой мною местности, в маленьком уездном городишке, случилось такого рода происшествие: поутру перед волоковым окном мещанского домика
стояло двое нищих, — один старик и, по-видимому, слепой, а другой — его вожак — молодой, с лицом, залепленным в нескольких местах пластырями.
— Таким образом, что Егор Егорыч должен будет назначить тебе жалованье, а это увеличит расходы его на больницу, которая и без
того ему дорого
стоит!
Мой дом, место доктора при больнице, с полным содержанием от меня Вам и Вашей супруге, с платою Вам тысячи рублей жалованья в год с
того момента, как я сел за сие письмо, готовы к Вашим услугам, и ежели Вы называете меня Вашим солнцем, так и я Вас именую взаимно
тем же оживляющим светилом, на подвиге которого будет
стоять, при личном моем свидании с Вами, осветить и умиротворить мою бедствующую и грешную душу.
— Людмиле, я думаю, нельзя!.. Она слишком устает
стоять в церкви!.. — поспешила ответить за
ту адмиральша, предчувствовавшая, что такая поездка будет очень неприятна Людмиле.
— Многое-с, очень многое!.. Я сам три года
стоял в Польше и достаточно видал этих костелов; кроме
того, мне все это говорил один почтамтский чиновник, и он утверждал, что почтамт у нас весь состоит из масонов и что эти господа, хоть и очень умные, но проходимцы великие!.. — лупил на всех парусах капитан.
Другие же в это время чиновники, увидав Сусанну, вошедшую вместе с Егором Егорычем, поспешили не
то что пропустить, но даже направить ее к пожилой даме, красовавшейся на самом почетном месте в дорогой турецкой шали; около дамы этой
стоял мальчик лет шестнадцати в красивом пажеском мундире, с умненькими и как-то насмешливо бегающими глазками.
Но вот однажды, часу в седьмом теплого и ясного июньского вечера (в
тот год все лето
стояло очень хорошее), над Москвой раздавался благовест ко всенощной.
— Значит, все и кончено! — воскликнул доктор, хлопнув при этом еще рюмку водки, к чему он всегда прибегал, когда его что-либо приятное или неприятное поражало, и gnadige Frau на этот раз не выразила в своих глазах неудовольствия, понимая так, что дело, о котором шла речь,
стоило того, чтобы за успех его лишнее выпить!..
— Нет,
постой, и я пропою! — перебил ее Ченцов, имевший, видимо, в голове несколько более сентиментальное представление, чем
то, которое слышалось в петом романсе, и, сев за рояль, запел хоть и осиплым, но умелым баритоном...
—
То псари, а не ружейные охотники: они не понимают этой охоты! И что ж мне за радость водить за собой ничего не понимающего дурака, который будет мне только мешать! —
стоял упорно на своем Ченцов.
Что же касается до высылки из ее имений мужа,
то они, впав в некоторое недоумение и разноречие, даже заговорили между собой по-французски, так как в нумер входила иногда горничная Екатерины Петровны и тут же
стоял ее управляющий.
Конечно, у него был очень ценный туалет; одних шуб имелось три, из которых одна в две тысячи рублей, другая в тысячу, третья хоть и подешевле, но у нее бобровый воротник
стоил пятьсот рублей. Кроме
того, Катрин подарила ему много брильянтовых вещей и очень дорогой хронометр покойного Петра Григорьича. Всего этого она теперь уж и пожалела: знай Катрин, что супруг с ней так поступит, она, конечно бы, никогда не позволила себе быть столь щедрою с ним.
— Ах, это интересно, очень интересно! — воскликнула косая дама. — Недолго же Катерина Петровна грустила по своем муже… скоро утешилась! Впрочем, если рассудить беспристрастно, так все мужчины
того и
стоят! — проговорила она, припомнив, как сама, после измены каждого обожателя своего, спешила полюбить другого!
— Здоровы-с! — отвечал
тот. — У них теперь
стоит мужик из Федюхина.
— Кроме
того, и по окрестностям своим!.. Один Гарц чего
стоит!.. Он какие-то волшебные картины представляет! — воскликнула gnadige Frau с одушевлением, но так как Егор Егорыч ничего ей на это не ответил,
то она продолжала, обращаясь к Сусанне Николаевне...
— Признаюсь, мне странным показалось такое мнение Ивана Петровича, — сказал тоном сожаления Тулузов, затем тоже раскланялся и вышел, но, сойдя на крыльцо, он, к удивлению своему, увидал, что у подъезда
стояли безобразные, обтертые и облупившиеся дрожки Ивана Петровича, в которых
тот, восседая, крикнул ему...
Между
тем в глубине одного из окон
стояли: губернский предводитель, Иван Петрович Артасьев и Тулузов.
Дом этот был каменный и
стоял взади двора, так что надобно было проехать, по крайней мере, сажен пятьдесят, чтобы добраться до подъезда, имевшего форму полуцилиндра, причем налево виднелся длинный сад, уставленный посреди обнаженных деревьев разными мифологическими статуями, сделанными хоть и из мрамора, но весьма неискусно, и вдобавок еще у большей части из них были отбиты
то нос,
то рука,
то нога.
— Мне надобно много кушать… По вашим словам, я еще мальчик: значит, расту; а вы уж выросли…
Постойте,
постойте, однако, се monsieur
то же вырос, но ест, как удав, — шептал Углаков, слегка показывая глазами на князя, действительно клавшего себе в рот огромные кусищи.
Сверх
того, весь двор обнесен был высоким забором с единственными, всегда затворенными воротами, у калитки которых
стоял привратник.
— Может быть, — не отвергнула Сусанна Николаевна, — но я тоже знаю, чего это будет
стоить ему… Кроме
того, мне моя собственная совесть никогда не позволит до такой степени сделаться порочною, как желает
того Углаков.
— И прямо он подходит к принцу, и начал он его костить: «Ты такой, этакий и разэтакой, мать твоя тоже такая!»
Тот, братец,
стоит, молчит; нельзя, хошь и мертвый, все-таки ж родитель!..
Трудно передать, сколько разнообразных оттенков почувствовалось в этом ответе. Сусанна Николаевна как будто бы хотела тут, кроме произнесенного ею, сказать: «Ты не скучай обо мне, потому что я не
стою того и даже не знаю, буду ли я сама скучать о тебе!» Все эти оттенки, разумеется, как цвета преломившегося на мгновение луча, пропали и слились потом в одном решении...
Тщетно Савелий Власьев расспрашивал достойных друзей поручика, где
тот обретается, — никто из них не мог ему объяснить этого; а между
тем поручик, никак не ожидавший, что его ищут для выдачи ему денег, и пьяный, как всегда,
стоял в настоящие минуты в приемной генерал-губернатора с целью раскаяться перед
тем и сделать донос на Тулузова.
— Молись и вместе с
тем призови в помощь к молитве разум твой! Сейчас ты очень разумную вещь сказала, что Углаков тебе не пара и не
стоит твоей любви; ты женщина серьезно-мыслящая, а он — ветреный и увлекающийся мальчишка.
Перенося все эти лишения, Миропа Дмитриевна весьма справедливо в мыслях своих уподобляла себя человеку, который
стоит по горло в воде, жаждет пить и ни капли не может проглотить этой воды, потому что Аггей Никитич, несмотря на свое ротозейство, сумел, однако, прекратить всякие пути для достижения Миропою Дмитриевною главной цели ее жизни; только в последнее время она успела открыть маленькую лазейку для себя, и
то произошло отчасти случайно.
— Все, что зависит от меня, я сделаю и имею некоторую надежду на успех, — ответила на это Миропа Дмитриевна и повела с первого же дня незаметную, но вместе с
тем ни на минуту не прерываемую атаку на мужа, начав ее с
того, что велела приготовить к обеду гораздо более вкусные блюда, чем прежде: борщ малороссийский, вареники, сосиски под капустой; мало
того, подала даже будто бы где-то и случайно отысканную бутылку наливки, хотя, говоря правду, такой наливки у Миропы Дмитриевны
стояло в подвале бутылок до пятидесяти.
— Да, ничего, — и вместе с
тем направил свое ухо к столу, где играли аптекарь и почтмейстер, около которых продолжала
стоять аптекарша.
Все убранство в нем хоть было довольно небогатое, но прочное, чисто содержимое и явно носящее на себе аптекарский характер: в нескольких витринах пестрели искусно высушенные растения разных стран и по преимуществу
те, которые употреблялись для лекарств; на окнах лежали стеклянные трубочки и
стояла лампа Берцелиуса [Лампа Берцелиуса — спиртовая лампа с двойным током воздуха.], а также виднелись паяльная трубка и четвероугольный кусок угля, предназначенные, вероятно, для сухого анализа, наконец, тут же валялась фарфоровая воронка с воткнутою в нее пропускною бумагою; сверх
того, на одном покойном кресле лежал кот с полузакрытыми, гноящимися глазами.
Не говоря уже об утехах любви, как будто бы и все другое соединялось, чтобы доставить ему наслаждение: погода
стояла сухая, теплая, и когда он, при первом еще брезге зари, возвращался по совершенно безлюдным улицам,
то попадавшиеся ему навстречу собаки, конечно, все знавшие Аггея Никитича, ласково виляли перед ним хвостами и казались ему добрыми друзьями, вышедшими поздравить его с великим счастьем, которое он переживал.
После
того, разумеется, последовала нежная, или, скажу даже более
того, страстная сцена любви: Аггей Никитич по крайней мере с полчаса
стоял перед божественной пани на коленях, целовал ее грудь, лицо, а она с своей стороны отвечала ему такими же ласками и с не меньшею страстью, хоть внутри немножко и грыз ее червяк при невольной мысли о
том, что на какие же деньги она будет кушать потом.
— По моему, двух он не
стоит! — заметила откупщица. — Кроме
того, если ты хочешь, я съезжу к этой молоденькой даме, Вибель, которую я непременно хочу пригласить на наши балы.
—
Стоит того, стоит-с! — кричал и поручик вслед за ним. — Но только он спрячется от вас, убежит.
Будь пани Вибель несколько поумней и похитрей, ей
стоило только прекратить этот разговор и признаться Аггею Никитичу, что она действительно дурно поступила,
то, может быть, все бы кончилось благополучно; но, во-первых, она нисколько не считала себя дурно поступившею, а, напротив, в намеках и колкостях Аггея Никитича видела совершенно несправедливое оскорбление ее; сверх
того, по темпераменту своему она была очень вспыльчива, так что, когда Аггей Никитич произнес фразу, что пани Вибель упивалась болтовней камер-юнкера, она встала с кресла и с
тем гордым видом польки, каковой обнаружила при первом знакомстве своем с откупщицей, произнесла...
— Ну, так что же?
Стоит ли и разговаривать об этом черномазом дьяволе? — отозвалась Аграфена Васильевна, но это она говорила не вполне искренно и втайне думала, что черномазый дьявол непременно как-нибудь пролезет к Лябьевым, и под влиянием этого беспокойства дня через два она, снова приехав к ним, узнала, к великому своему удовольствию, что Янгуржеев не являлся к Лябьевым, хотя, в сущности,
тот являлся, но с ним уже без всякого доклада господам распорядился самолично унтер-офицер.
На просторной эстраде, обитой черным сукном, на
том месте, где обыкновенно в масонских ложах расстилался ковер,
стоял черный гроб, окруженный тремя подсвечниками со свечами.