Неточные совпадения
В
то самое крещение,
с которого я начал мой рассказ, далеко-далеко, более чем на тысячеверстном расстоянии от описываемой мною местности, в маленьком уездном городишке, случилось такого рода происшествие: поутру перед волоковым окном мещанского домика стояло двое нищих, — один старик и, по-видимому, слепой, а другой — его вожак — молодой,
с лицом, залепленным в нескольких
местах пластырями.
Мой дом,
место доктора при больнице,
с полным содержанием от меня Вам и Вашей супруге,
с платою Вам тысячи рублей жалованья в год
с того момента, как я сел за сие письмо, готовы к Вашим услугам, и ежели Вы называете меня Вашим солнцем, так и я Вас именую взаимно
тем же оживляющим светилом, на подвиге которого будет стоять, при личном моем свидании
с Вами, осветить и умиротворить мою бедствующую и грешную душу.
— Давненько, сударь, не жаловали в наши
места, — говорил Иван Дорофеев,
с удовольствием осматривая крупную фигуру доктора, всегда и прежде
того, при проездах своих к Егору Егорычу, кормившего у него лошадей.
Бедная Сусанна еще более покраснела, но последовала за ним и уселась на
то место, которое занимала Юлия Матвеевна при последнем объяснении
с Егором Егорычем; он тоже занял свое прежнее
место.
Фаэтон между
тем быстро подкатил к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями
с таковыми же лепными надписями на славянском языке:
с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и
место селения славы твоея».
Другие же в это время чиновники, увидав Сусанну, вошедшую вместе
с Егором Егорычем, поспешили не
то что пропустить, но даже направить ее к пожилой даме, красовавшейся на самом почетном
месте в дорогой турецкой шали; около дамы этой стоял мальчик лет шестнадцати в красивом пажеском мундире,
с умненькими и как-то насмешливо бегающими глазками.
«Что значит ум-то мой и расчет!» — восклицал он мысленно и вместе
с тем соображал, как бы ему на княжеском обеде посильнее очернить сенатора, а еще более
того губернатора, и при этом закинуть словцо о своей кандидатуре на
место начальника губернии.
— Вашего губернатора я отчасти знаю, потому что сам был губернатором в смежной
с ним губернии, и мне всегда казалось странным: как только я откажу от
места какому-нибудь плутоватому господину, ваш губернатор сейчас же примет его к себе, и наоборот: когда он выгонял от себя чиновника, я часто брал
того к себе, и по большей части оказывалось, что чиновник был честный и умный.
Избранники сии пошли отыскивать труп и, по тайному предчувствию, вошли на одну гору, где и хотели отдохнуть, но когда прилегли на землю,
то почувствовали, что она была очень рыхла; заподозрив, что это была именно могила Адонирама, они воткнули в это
место для памяти ветку акации и возвратились к прочим мастерам,
с которыми на общем совещании было положено: заменить слово Иегова
тем словом, какое кто-либо скажет из них, когда тело Адонирама будет найдено; оно действительно было отыскано там, где предполагалось, и когда один из мастеров взял труп за руку,
то мясо сползло
с костей, и он в страхе воскликнул: макбенак, что по-еврейски значит: «плоть отделяется от костей».
И поколику бог только чрез свободную душу человека мог иметь союз
с тварию,
то когда человек из райской ограды ниспал на землю труда и страдания,
то и божество должно было последовать туда за ним, дабы на
месте падения восстановить падшего и стать плотию в силу небесной любви.
На этом
месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы
с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился
тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о
том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и
с лицом крайне оробелым.
Затем она не заплакала, а заревела и ревела всю ночь до опухоли глаз, а потом на другой день принялась ездить по всем знакомым и расспрашивать о подробностях самоубийства Валерьяна Николаича; но никто, конечно, не мог сообщить ей
того; однако вскоре потом к ней вдруг нежданно-негаданно явилась знакомая нам богомолка
с усами, прямо из
места своего жительства,
то есть из окрестностей Синькова.
Вероятно, многие из москвичей помнят еще кофейную Печкина, которая находилась рядом
с знаменитым Московским трактиром
того же содержателя и которая в своих четырех — пяти комнатах сосредоточивала тогдашние умственные и художественные известности, и без лести можно было сказать, что вряд ли это было не самое умное и острословное
место в Москве.
— Я теперь собственно потому опоздал, что был у генерал-губернатора, которому тоже объяснил о моей готовности внести на спасение от голодной смерти людей триста тысяч, а также и о
том условии, которое бы я желал себе выговорить: триста тысяч я вношу на покупку хлеба
с тем лишь, что самолично буду распоряжаться этими деньгами и при этом обязуюсь через две же недели в Москве и других
местах, где найду нужным, открыть хлебные амбары, в которых буду продавать хлеб по ценам, не превышающим цен прежних неголодных годов.
— Ты хоть и плохо, но все-таки исполнил мое поручение; можешь взять из откупной выручки тысячу рублей себе в награду. Вместе
с тем я даю тебе другое, столь же важное для меня поручение. Расспроси ты кучера Екатерины Петровны, куда именно и в какие
места он ездит по ночам
с нею?
Сусанна Николаевна, услышав это, одновременно обрадовалась и обмерла от страха, и когда потом возник вопрос о времени отправления Лябьевых в назначенное им
место жительства,
то она,
с своей стороны, подала голос за скорейший отъезд их, потому что там они будут жить все-таки на свежем воздухе, а не в тюрьме.
— А это вот дороже для меня всего! — проговорил
с чувством отец Василий, и так как Егор Егорыч поднимался
с своего
места,
то и он не преминул встать.
Вообще Аггей Никитич держал себя в службе довольно непонятно для всех других чиновников:
место его, по своей доходности
с разных статей —
с раскольников,
с лесопромышленников,
с рыбаков на черную снасть, — могло считаться золотым дном и, пожалуй бы, не уступало даже
месту губернского почтмейстера, но вся эта благодать была не для Аггея Никитича; он со своей службы получал только жалованье да несколько сот рублей за земских лошадей, которых ему не доставляли натурой, платя взамен
того деньги.
Предполагаемые собрания начались в уездном городе, и осуществились они действительно благодаря нравственному и материальному содействию Рамзаевых, так как они дали бесплатно для этих собраний свой крепостной оркестр, человек в двадцать, и оркестр весьма недурной по
той причине, что Рамзаев был страстный любитель музыки и по большей части сам являлся дирижером своих музыкантов, причем
с неустанным вниманием глядел в развернутые перед ним ноты, строго в известных
местах взмахивал капельмейстерской палочкой, а в пассажах тихих и мелодических широко разводил руки и понижал их, поспешно утирая иногда пот
с своего лица, весьма напоминавшего облик барана.
Когда вскоре за
тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль
с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в
то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать
с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем
с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности
места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
Из Кельна Егор Егорыч вознамерился проехать
с Сусанной Николаевной по Рейну до Майнца, ожидая на этом пути видеть, как Сусанна Николаевна станет любоваться видами поэтической реки Германии; но недуги Егора Егорыча лишили его этого удовольствия, потому что, как только мои путники вошли на пароход,
то на них подул такой холодный ветер, что Антип Ильич поспешил немедленно же увести своего господина в каюту; Сусанна же Николаевна осталась на палубе, где к ней обратился
с разговором болтливейший из болтливейших эльзасцев и начал ей по-французски объяснять, что виднеющиеся
местами замки на горах называются разбойничьими гнездами, потому что в них прежде жили бароны и грабили проезжавшие по Рейну суда, и что в их даже пароход скоро выстрелят, — и действительно на одном повороте Рейна раздался выстрел.
Пока все это происходило, злобствующий молодой аптекарский помощник,
с которым пани Вибель (греха этого нечего теперь таить) кокетничала и даже поощряла его большими надеждами до встречи
с Аггеем Никитичем, помощник этот шел к почтмейстеру, аки бы к другу аптекаря, и, застав
того мрачно раскладывавшим один из сложнейших пасьянсов, прямо объяснил, что явился к нему за советом касательно Herr Вибеля, а затем, рассказав все происшествие прошедшей ночи, присовокупил, что соскочивший со стены человек был исправник Зверев, так как на
месте побега
того был найден выроненный Аггеем Никитичем бумажник, в котором находилась записка пани Вибель, ясно определявшая ее отношения к господину Звереву.
Пани Вибель не совсем торопливо подала ему руку и по окончании тура заметно желала занять прежнее
место, но когда Аггей Никитич подвел ее к дивану,
то камер-юнкер
с явным умыслом подставил ему ногу, что почувствовав, Аггей Никитич
с такою силою отшвырнул своей ногой сухопарую лутошку своего противника, что
тот чуть не слетел
с дивана и грозно воскликнул...
Входя в дом Аггея Никитича, почтенный аптекарь не совсем покойным взором осматривал комнаты; он, кажется, боялся встретить тут жену свою; но, впрочем, увидев больного действительно в опасном положении, он забыл все и исключительно предался заботам врача; обложив в нескольких
местах громадную фигуру Аггея Никитича горчичниками, он съездил в аптеку, привез оттуда нужные лекарства и, таким образом, просидел вместе
с поручиком у больного до самого утра, когда
тот начал несколько посвободнее дышать и, по-видимому, заснул довольно спокойным сном.
— Ну-с, буду ждать этого блаженного послезавтра! — проговорил камер-юнкер и, поцеловав у Миропы Дмитриевны ручку, отправился
с своим другом в кофейную, где в изъявление своей благодарности угостил своего поручителя отличным завтраком, каковой Максинька съел
с аппетитом голодного волка. Миропа же Дмитриевна как сказала, так и сделала: в
то же утро она отправилась в
место служения камер-юнкера, где ей подтвердили, что он действительно тут служит и что даже представлен в камергеры.
— В отношении госпожи, о которой вам говорил, я исполнил свой долг: я женился на ней; мало
того, по ее желанию оставил военную службу и получил, благодаря милостивому содействию Егора Егорыча, очень видное и почетное
место губернского почтмейстера — начальника всех почт в губернии —
с прекрасным окладом жалованья.
— Правда, — отвечал
тот ему неохотно и направил свой взгляд к
тому месту обеденного стола, где помещался Сергей Степаныч вместе
с Батеневым и Павлом Петровичем.
По совершении этого обряда великий мастер, удаляясь на свое
место, взглянул вместе
с тем на Батенева, который, встав на эстраду, проговорил изустную речь...