Неточные совпадения
Словом, это был не более не менее, как официальный бал, который давал губернский предводитель дворянства, действительный статский советник Петр Григорьевич Крапчик,
в честь ревизующего губернию сенатора графа Эдлерса.
Не сказав ему более ни
слова, он пошел далее и
в первой же небольшой гостиной, где на нескольких столиках играли
в карты, остановился у одного из них.
В свою очередь, и Марфин, говоря последние
слова, исполнился какого-то даже величия: про него вся губерния знала, что он до смешного идеалист, заклятой масон и честнейший человек.
— Меня больше всего тут удивляет, — заговорил он после короткого молчания и с недоумевающим выражением
в лице, — нам не доверяют, нас опасаются, а между тем вы, например,
словами вашими успели вызвать — безделица! — ревизию над всей губернией.
— Я не
словами вызвал, а криком, криком! — повторил двукратно Марфин. — Я кричал всюду:
в гостиных,
в клубах, на балах, на улицах,
в церквах.
Цель была достигнута: Катрин все это стихотворение от первого до последнего
слова приняла на свой счет и даже выражения: «неправедные ночи» и «мучительные сны». Радость ее при этом была так велика, что она не
в состоянии была даже скрыть того и, обернувшись к Ченцову, проговорила...
— Вероятно, выше, — отвечал кротко и серьезно Марфин: он с твердостию выдерживал урок смирения, частию чтобы загладить свою вчерашнюю раздражительность, под влиянием которой он был на бале, а частью и вследствие наглядного примера, сейчас только данного ему его старым камердинером; Марфин, по его
словам, имел привычку часто всматриваться
в поступки Антипа Ильича, как
в правдивое и непогрешимое нравственное зеркало.
Все эти
слова племянника Егор Егорыч выслушал сначала молча: видимо, что
в нем еще боролось чувство досады на того с чувством сожаления, и последнее, конечно, как всегда это случалось, восторжествовало.
— Слушаю-с! — отвечал покорно Антип Ильич; но Марфину почуялись
в этом ответе какие-то неодобряющие звуки, тем более, что старик, произнеся
слово: слушаю-с, о чем-то тотчас же вздохнул.
Егор Егорыч почти не слыхал его
слов и
в изнеможении закинул голову на спинку кресла: для него не оставалось уже никакого сомнения, что ответ от Рыжовых будет неблагоприятный ему.
Gnadige Frau поняла справедливость
слов мужа и окончательно ушла
в свою комнату, а Сверстов тотчас принялся писать предполагаемое им письмо, окончив которое он немедля же загасил свечку, хлобыснулся на свою постель и заснул крепчайшим сном.
Сверстов, начиная с самой первой школьной скамьи, — бедный русак, по натуре своей совершенно непрактический, но бойкий на
слова, очень способный к ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов, был назначен флотским врачом
в Ревель, куда приехав, нанял себе маленькую комнату со столом у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру другим с лукавою целью усовершенствоваться при разговорах с хозяйкою
в немецком языке,
в котором он был отчасти слаб.
— А такие же, как и вы, ухаживатели за разными скучающими Татьянами!.. — не полез
в карман за
словом Ченцов.
Тут gnadige Frau сочла нужным сказать несколько
слов от себя Егору Егорычу,
в которых не совсем складно выразила, что хотя она ему очень мало знакома, но приехала с мужем, потому что не расставаться же ей было с ним, и что теперь все ее старания будут направлены на то, чтобы нисколько и ничем не обременить великодушного хозяина и быть для него хоть чем-нибудь полезною.
Здесь мне кажется возможным сказать несколько
слов об этой комнате; она была хоть и довольно большая, но совершенно не походила на масонскую спальню Крапчика; единственными украшениями этой комнаты служили: прекрасный портрет английского поэта Эдуарда Юнга [Юнг Эдуард (1683—1765) — английский поэт, автор известной поэмы «Жалобы или Ночные думы» («Ночи»).], написанный с него
в его молодости и представлявший мистического поэта с длинными волосами, со склоненною несколько набок печальною головою, с простертыми на колена руками, персты коих были вложены один между другого.
— Дурно тут поступила не девица, а я!.. — возразил Марфин. — Я должен был знать, — продолжал он с ударением на каждом
слове, — что брак мне не приличествует ни по моим летам, ни по моим склонностям, и
в слабое оправдание могу сказать лишь то, что меня не чувственные потребности влекли к браку, а более высшие: я хотел иметь жену-масонку.
Крапчик еще
в первый раз выслушал от дочери эти страшные для него
слова, но, как человек практический, он заранее предчувствовал, что они когда-нибудь будут ему сказаны, а потому, не слишком смутившись, проговорил твердо и отчетливо...
Все эти
слова Егора Егорыча Сусанна слушала, трепеща от восторга, но Муза — нет, по той причине, что, по отъезде матери и сестры, ей оказалось весьма удобным жить
в большом и почти пустынном доме и разыгрывать свои фантазии, тогда как понятно, что
в Москве у них будут небольшие комнаты, да, пожалуй, и фортепьяно-то не окажется.
Священник довольно торопливо и переболтавшимся языком читал евангелие и произносил
слова: «откуда мне сие, да приидет мати господа моего ко мне!» Увидав Марфина, он стал читать несколько медленнее, и даже дьячок, раздувавший перед тем с раскрасневшимся лицом кадило, оставил занятие и по окончании евангелия затянул вместе с священником: «Заступница усердная, мати господа вышняго…» Молебен собственно служили иконе казанской божией матери, считавшейся
в роду Рыжовых чудотворною и стоявшей
в настоящем случае с почетом
в углу залы на столике, покрытом белою скатертью.
Егор Егорыч, став около фортепьяно, невольно начал глядеть на Сусанну, и часто повторяемые священником
слова: «мати господа моего», «мати господа вышняго», совершенно против воли его вызвали
в нем воспоминание об одной из множества виденных им за границей мадонн, на которую показалась ему чрезвычайно похожею Сусанна, — до того лицо ее было чисто и духовно.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая
в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности;
словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Произошло его отсутствие оттого, что капитан, возбужденный рассказами Миропы Дмитриевны о красоте ее постоялки, дал себе
слово непременно увидать m-lle Рыжову и во что бы то ни стало познакомиться с нею и с матерью ее, ради чего он, подобно Миропе Дмитриевне, стал предпринимать каждодневно экскурсии по переулку,
в котором находился домик Зудченки, не заходя, впрочем, к сей последней, из опасения, что она начнет подтрунивать над его увлечением, и
в первое же воскресенье Аггей Никитич, совершенно неожиданно для него, увидал, что со двора Миропы Дмитриевны вышли: пожилая, весьма почтенной наружности, дама и молодая девушка, действительно красоты неописанной.
— История такого рода, — продолжал он, — что вот
в том же царстве польском служил наш русский офицер, молодой, богатый, и влюбился он
в одну панночку (
слово панночка капитан умел как-то произносить
в одно и то же время насмешливо и с увлечением).
Так сделайте четыре раза и потом мне скажите, что увидите!..» Офицер проделал
в точности, что ему было предписано, и когда
в первый раз взглянул
в зеркальце, то ему представилась знакомая комната забытой им панночки (при этих
словах у капитана появилась на губах грустная усмешка)…
А Людмиле тотчас же пришло
в голову, что неужели же Ченцов может умереть, когда она сердито подумает об нем? О,
в таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него
в мыслях за его поступок с нею… Сусанна ничего не думала и только безусловно верила тому, что говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и смешно — ни звука не поняла из
слов Марфина, может быть, потому, что очень была утомлена физически и умственно.
Ко всем этим толкованиям Егора Егорыча Антип Ильич, стоявший у входа церкви, прислушивался довольно равнодушно. Бывая
в ней многое множество раз, он знал ее хорошо и только при возгласе: «redemptio mundi» старик как бы несколько встрепенулся: очень уж звуками своими эти
слова были приятны ему.
При этих
словах его Сусанна сильно вспыхнула
в лице.
— Ах, пожалуйста, оставьте нас, женщин,
в покое!.. Мы совершенно иначе судим друг о друге!.. — вывертывалась Миропа Дмитриевна из прежде ею говоренного. — Но вы — мужчина, и потому признайтесь мне откровенно, неужели же бы вы, увлекшись одним только хорошеньким личиком Людмилы и не сказав, я думаю, с ней двух
слов, пожелали даже жениться на ней?
— И была бы при том хозяйка хорошая!.. — направляла прямо
в цель свое
слово Миропа Дмитриевна.
Нового Палкинского трактира вовсе не существовало, и вообще около Песков и Лиговки был полупустырь; о железноконной дороге и помину не было, да не было еще и омнибусов;
словом, огулом, скопом, демократического передвижения не происходило по всему Петербургу, а на Невском и тем паче; ехали больше
в каретах; вместо пролеток тогда были дрожки, на которые мужчины садились верхом.
Слова швейцара князь вас ждет ободрили Крапчика, и он по лестнице пошел совершенно смело. Из залы со стенами, сделанными под розовый мрамор, и с лепным потолком Петр Григорьич направо увидал еще большую комнату, вероятно, гостиную, зеленого цвета и со множеством семейных портретов, а налево — комнату серую, на которую стоявший
в зале ливрейный лакей
в штиблетах и указал Крапчику, проговорив...
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен тем, что ни одного
слова не
в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, — думал он, — и за столом будут говорить о таких же все пустяках!» Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
«И это, — думал он про себя, — разговаривают сановники, государственные люди, тогда как по службе его
в Гатчинском полку ему были еще памятны вельможи екатерининского и павловского времени: те, бывало, что ни
слово скажут, то во всем виден ум, солидность и твердость характера; а это что такое?..»
Егор Егорыч морщился и вместе с тем догадался, что Петр Григорьич не сам измыслил рассказываемое и даже не с ветру нахватал все это, потому что
в словах его слышалась если не внутренняя, то, по крайней мере, фактическая правда.
Егор Егорыч и на это не сказал Петру Григорьичу ни
слова в утешение и только переспросил...
Эти
слова ударили Егора Егорыча
в самую суть.
В этом-то состоянии начинает раскрываться внутреннее
слово.
Наставник
в нем сам бог, и он сообщил свое учение душе непосредственно, без
слов, и способом, который невозможно объяснить
словами.
Князь этими
словами заметно был приведен
в смущение.
— Этого нельзя!.. На
словах я мог бы сказать многое государю, как мое предположение, как мое мнение; но написать — другое дело, это уж, как говорится, лезть
в чужой огород.
Но есть еще высшая степень молитвы,
в которой нет ни чужих
слов, ни своих, а есть токмо упорное повторение: «Господи, помилуй!
Послание это привело Егора Егорыча еще
в больший экстаз, так что, захватив оба письма Сусанны, он поехал к Михаилу Михайлычу Сперанскому, которому объявил с первых же
слов, что привез ему для прочтения два письма одной юной девицы, с тем, чтобы спросить у него мнения, как следует руководить сию ищущую наставлений особу.
— Ну, вината, вината, — проговорила она, будучи не
в состоянии выговорить
слово: виновата.
— Это всеобъемлющее
словами нельзя определить, но можно только ощущать и соприкасаться с ним
в некоторые счастливые моменты своего нравственного бытия.
Сказав последние
слова, Егор Егорыч вспомнил, что
в их обществе есть дама, а потому он вежливо обратился к Миропе Дмитриевне и произнес...
«Приступим теперь к доводам, почему число четыре есть число прямой линии: прежде всего скажу, что сие
слово — прямая линия, принимаю здесь не
в общепринятом смысле, означающем то протяжение, которое кажется глазам нашим ровною чертою, а яко начало токмо.
— Что за извинения, к чему! — перебил его с первых же
слов Егор Егорыч. — Я рад всякому, а вам
в особенности: ваш музыкальный талант делает честь каждому, кого вы посетите!
Все хлопоты по свадьбе
в смысле распоряжений пали на gnadige Frau, а
в смысле денежных расходов — на Егора Егорыча. Жених, как только дано ему было
слово, объявил, что он Музу Николаевну берет так, как она есть, а потому просит не хлопотать об туалете невесты, который и нельзя сделать хоть сколько-нибудь порядочный
в губернском городе, а также не отделять его будущей жене какого-либо состояния, потому что он сам богат. Когда эти
слова его были переданы Сусанной матери, старуха вдруг взбунтовалась.
— Вы, конечно, понимаете, что по-русски оно значит каменщик, и масоны этим именем назвались
в воспоминание Соломона [Соломон — царь израильский
в 1020-980 годах до нашей эры.], который, как вы тоже, вероятно, учили
в священной истории, задумал построить храм иерусалимский; главным строителем и архитектором этого храма он выбрал Адонирама; рабочих для постройки этого храма было собрано полтораста тысяч, которых Адонирам разделил на учеников, товарищей и мастеров, и каждой из этих степеней он дал символическое
слово: ученикам Иоакин, товарищам Вооз, а мастерам Иегова, но так, что мастера знали свое наименование и наименование низших степеней, товарищи свое
слово и
слово учеников, а ученики знали только свое
слово.
Воспользовавшись тем, что по вечерам Адонирам ходил осматривать
в храме работы, первый из них, Мафусаил, остановил его у южных ворот и стал требовать от него, чтобы он открыл ему
слово мастеров; но Адонирам отказал ему
в том и получил за то от Мафусаила удар молотком; потом то же повторилось с Адонирамом у северных ворот, где Фанор ударил его киркой.