Неточные совпадения
— Во
многом! — ответил сначала неопределенно сенатор. — Михайло Сергеич, я слышу, в зале набралось
много просителей; потрудитесь к ним выйти, примите от них прошения и рассмотрите их там! —
сказал он правителю дел, который немедля же встал и вышел из кабинета.
Насколько я врач искусный, не мое дело судить; но
скажу, не смиренствуя лукаво, что я врач милосердный и болеющий о своих больных; а любовь и боленье о ближнем, Вы сами неоднократно преподавали, подсказывают
многое человеку.
Здесь, впрочем, необходимо вернуться несколько назад: еще за год перед тем Петр Григорьич задумал переменить своего управляющего и
сказал о том кое-кому из знакомых; желающих занять это место стало являться
много, но все они как-то не нравились Крапчику: то был глуп, то явный пьяница, то очень оборван.
— Вы-то пуще скудны разумом! — снова воскликнул Егор Егорыч. — А знаете ли, какой в обществе ходит старый об вас анекдот, что когда вы побывали у Аракчеева, так он, когда вы ушли,
сказал: «О, если бы к уму этого человека прибавить мою волю, такой человек
много бы сделал».
— Ну так видите-с! — крикнул, взмахнув пальцем, Егор Егорыч. — Когда московскому шуту Ивану Савельичу кто-то
сказал из его покровителей: «съезди в Петербург, ты там
много денег насбираешь», так он отвечал: «боюсь, батенька, — в Москву сенатором пришлют!».
Егор Егорыч, не спавший после того всю ночь, только к утру почувствовал, как он
много оскорбил Крапчика, и потому пошел было к нему в нумер, чтобы попросить у него извинения; но ему
сказали, что господин Крапчик еще в ночь уехал совсем из Петербурга. Егор Егорыч, возвратясь к себе, сильно задумался.
— Теперь, моя прелесть, довольно поздно, —
сказала в ответ на это gnadige Frau, — а об этом придется
много говорить; кроме того, мне трудно будет объяснить все на словах; но лучше вот что… завтрашний день вы поутру приходите в мою комнату, и я вам покажу такой ковер, который я собственными руками вышила по канве.
— Пьяному
многое покажется привлекательным! —
сказал он, будучи сам на этот раз почти не пьян.
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была одной из тех женщин, у которых, как
сказал Лермонтов, пищи
много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
— Как вам
сказать, что заставило, —
многое! — отвечал неторопливо и соображающим тоном Аггей Никитич.
— Женских, или, лучше
сказать, смешанных, лож было
много!.. Спросите gnadige Frau, — она была принята в одну из лож!
— В этом слове за вас вы можете не сомневаться, но вместе с тем я за всех поручиться не могу по
многим причинам: вы человек новый среди дворянства, пришлый, так
сказать, — вы государственной службы, если я не ошибаюсь, совсем не несли; потом вы человек молодой, неженатый, значит, не были еще членом нашего общества.
— Да собственного-то виду у него, может быть, и не было!.. Он, может быть, какой-нибудь беглый!.. Там этаких господ
много проходит! — объяснил, в свою очередь, тоже довольно правдоподобно, Сверстов. — Мне главным образом надобно узнать, из какого именно города значится по паспорту господин Тулузов… Помнишь, я тогда еще
сказал, что я, и не кто другой, как я, открою убийцу этого мальчика!
Вероятно,
многие из москвичей помнят еще кофейную Печкина, которая находилась рядом с знаменитым Московским трактиром того же содержателя и которая в своих четырех — пяти комнатах сосредоточивала тогдашние умственные и художественные известности, и без лести можно было
сказать, что вряд ли это было не самое умное и острословное место в Москве.
— Ты Калмыка остерегайся! —
сказала она ему. — Он теперь мужа моего оплетает, но у того
много не выцарапает, а тебя как липку обдерет сразу.
Об умершей они
много не разговаривали (смерть ее было такое естественное явление), а переговорили о том, как им уведомить поосторожнее Марфиных, чтобы не расстроить их очень, и придумали (мысль эта всецело принадлежит gnadige Frau) написать Антипу Ильичу и поручить ему
сказать о смерти старушки Егору Егорычу, ибо gnadige Frau очень хорошо знала, какой высокодуховный человек Антип Ильич и как его слушается Егор Егорыч.
— Этого я не
скажу, — возразил Сергей Степаныч, — и могу опровергнуть ваше замечание мнением самих женщин, из которых
многие очень любят Никиту Семеныча; жена моя, например, утверждает, что его несколько тривиальными, а иногда даже нескромными выражениями могут возмущаться только женщины весьма глупые и пустые.
— И это так, но я
сказал, что неиспорченное сердце, — возразил ей муж, — ибо
многими за голос сердца принимается не нравственная потребность справедливости и любви, а скорей пожелания телесные, тщеславные, гневные, эгоистические, говоря о которых, мы, пожалуй, можем убедить других; но ими никогда нельзя убедить самого себя, потому что в глубине нашей совести мы непременно будем чувствовать, что это не то, нехорошо, ненравственно.
—
Скажи, что я спал, потому что перед этим очень
много и долго не спал, — ответил он что-то такое и снова погрузился как бы в забытье.
— Нет, вы с ним говорили не
много, —
сказал он, — но вы очень
много смеялись, когда он вас забавлял своими насмешками на мой счет.
— Не знаю, но говорят, что лечит, — повторила та; ей, конечно, хотелось бы разузнать еще
многое от пани Вибель, но она не решалась, видя, что Марья Станиславовна была очень расстроена, особенно после того, как откупщица
сказала ей, что Аггея Никитича лечит аптекарь, а потому она, нежнейшим образом распростившись с пани Вибель, умоляла ее не скучать и приезжать к ней в дом для развлечения, в какое только угодно время, а главное, быть откровенной с ней и не скрывать ничего.